Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке

Глава 25 Год 2005, сумерки

— Так, начнем все с самого начала.

Анри достал последнюю сигарету, смял пустую пачку и бросил ее в огонь. Прикурив от уголька, зажатого в каминных щипцах, он растянулся на медвежьей шкуре и пристроил голову на моих коленях. В камине пылали дрова, шипели и плевались искрами. Я прикрыла ресницы в блаженной полудреме. Его голос едва доносился из океана грез.

— Так, что мы имеем? Магнус скоропостижно скончался от инфаркта. По почте прибыл конверт с «Титулом», оформленным на твое имя. Ты решила, что это подарок от… жениха. Новый начальник уволил тебя, ты осталась без работы и средств к существованию. Взяла у подруги в долг, села на самолет и прилетела в Женеву, чтобы расторгнуть сделку и получить деньги, которые твой… жених вложил в недвижимость. Здесь ты нашла юридическую фирму «Варкоч и сын», адрес которой был на конверте. Варкоч пообещал расторгнуть сделку, но попросил полгода, чтобы связаться с бывшим владельцем… Так?

— Так, — лениво кивнула я.

Анри пересказал суть моего повествования, опустив некоторые сентиментальные подробности. Надо признаться, я немного изменила характер наших с Магнусом взаимоотношений и сделала его холостым преуспевающим бизнесменом, за которого решилась наконец выйти замуж, уступая его настойчивым просьбам. Кто осудит меня за небольшое отступление от истины?!

— На каких условиях Варкоч согласился расторгнуть сделку?

— Э-э-э… — Я вынырнула из ласкового тумана. — На тех же. Ну, за тот же процент, что и оформление покупки, за вычетом всех пени и налога на прирост капитала.

— Так, хорошо… У Варкоча в офисе ты видела женщину, которую Блум назвал «мадам Грюнштайн». Они… хм… состояли в любовной связи.

— Кем она тебе приходится? — промурлыкала я.

— Вдовой моего отца… — Он поморщился, как от зубной боли, и я решила больше не называть ее имени. — Блум присутствовал при вашем с Варкочем разговоре, он разлил кофе, когда ты сказала, что Магнус умер…

— А как ты догадался, что имя покупателя Магнус? — Я с трудом припомнила, как он выглядел.

— Видишь ли, легендарный король Хендрик — реальная историческая личность. Он жил в начале пятнадцатого столетия. По материнской линии у него имелся дядя — Магнус. В хрониках Грюнштайна упоминается Магнус, который был заточен в темницу и подвергся жестокой пытке пилой за попытку организации заговора против Хендрика.

— Пятьсот лет назад! Как давно это было… Не понимаю…

— Отпрыски того Магнуса на протяжении нескольких столетий затевали тяжбы, пытаясь отсудить замок… И мне почему-то подумалось…

Анри в задумчивости смотрел на огонь, и мне казалось, что он погрузился в легенду, что мыслями он там, в загадочном пятнадцатом столетии, где коварные дяди замышляют заговоры, где сверкает сталь кинжалов, льется кровь и кипят нешуточные страсти.

— А прекрасная Аньес — тоже историческая личность? — ах, как мне хотелось услышать, что красивая любовь Хендрика и дочери колдуна — это не выдумки.

— Должен тебя разочаровать: жену Хендрика звали не Аньес, а Агнес. Удивительно, но в старинных метриках указаны две даты ее смерти: одна на следующий день после свадьбы, а вторая — через год. Первая дата, конечно, неправильная. Она бы не успела родить наследника.

— А Хендрик? Когда умер Хендрик? Его убил жених Агнес?

— Он погиб на охоте, через три месяца после свадьбы. О женихах Агнес в хрониках не упоминается.

— А кто убил шута и откуда взялась белая лошадь?

Анри хмыкнул и поворошил угли. Тени заметались по опочивальне, всплескивая руками и нанося на наши лица черные мазки.

— О шутах и белых лошадях тоже никаких известий не сохранилось.

Меня снедало любопытство:

— А как Магнусы оказались в России?

— Считалось, что обедневший род Магнусов пресекся с гибелью последнего отпрыска во время отступления войск Наполеона, — нехотя проговорил Анри. — Вашего полководца Суворова до сих пор вспоминают жители перевала Сент-Готар… Должно быть, тот все же не погиб, а оказался в России, в лагере победителя. И передал своим потомкам в наследство злую мечту: овладеть Грюнштайном всеми правдами и неправдами.

— Как странно… А по легенде, дядя был убит арбалетной стрелой… Знаешь, Магнус словно предчувствовал, что жить ему осталось недолго… Он хотел составить завещание…

— Завещание? Он хотел составить завещание?!

— Ну, да. В последний день он спросил, есть ли у меня завещание и люблю ли я бриллианты.

— И что же ты ответила ему? — мне показалось, что рассеянность в его словах была напускной.

— Какая женщина не любит бриллианты?!

— Понятно… А завещание? У тебя оно есть? — Анри приподнялся и заглянул в глаза.

— Я собираюсь жить долго и счастливо. Зачем мне завещание?

Анри долго молчал, что-то обдумывая, а мне так хорошо было просто сидеть и смотреть на него.

— Так, пойдем дальше… — он опять опустил голову на мои колени. — Варкоч вернул пятьсот франков — излишнюю сумму, набежавшую при пересчете страхового взноса. У тебя оказались свободные деньги, ты отправилась в Грюнштайн. Блум следил за тобой. Удостоверился, что ты уехала, и на машине приехал в Цюрих, опередив тебя. Блум звонил из Женевы папаше Бонифацию, предупредил, что едет… До Сент-Галена вы с Блумом добрались на одном поезде, но в разных вагонах. Возле кассы тебя уже ждал папаша Бонифаций. Антиквар посоветовал заночевать у Гунды, сам вышел в Гейзе. На той же станции сошел и Блум. Вместе они добрались до Грюнштайна, забрали ковер и ушли по тропинке, чтобы их никто не видел…

— А откуда они знают друг друга?

— Блум родом из Гейза. Здесь все друг друга знают…

— А куда Блум и папаша Бонифаций унесли ковер?

— Да, куда они унесли ковер?.. Ты сказала, что Блум не знал, куда идти, спрашивал у папаши Бонифация, далеко ли… Они шли к машине, которую где-то возле дороги оставил старикан… Тогда получается, что он заранее оставил машину в укромном месте и приехал в Сент-Галлен попуткой для встречи с тобой. Он направил тебя переночевать к Гунде, с тем, чтобы в замке ты появилась только на следующий день, а сам вышел в Гейзе вместе с Блумом. Они пришли в замок, Блум помог донести тяжелый ковер до машины… Дурацкий ковер! Зачем он им сдался? Он не лезет ни в какую версию!

— Там, на тропинке, папаша Бонифаций сказал, что клиента нельзя заставлять ждать, а то он уплывет…

— А-а-а… Тогда понятно… Папаша Бонифаций за хорошие деньги и мать родную готов продать… Дальше… Блум дотащил ковер до машины, старикан уехал, а Блум вернулся в замок… Ты говоришь, что Блум и Варкоч задумали весь этот маскарад, чтобы напугать тебя. Насмотревшись на Белого Всадника, ты согласилась бы продать замок первому встречному за полцены и не требовала бы связаться с бывшим владельцем… Логично, логично… Варкоч берет с тебя проценты за юридические услуги, а так же греет руки на разнице в стоимости поместья… М-да… сумма набегает немаленькая… Но стоило ли ради этого затевать дурно пахнущую авантюру? Репутация фирмы все-таки… А если бы ты не испугалась? И подала на них жалобу? Или, скажем, наоборот: у тебя оказалось бы слабое сердце, смерть от испуга… И зачем в таком случае вызвали меня? Одинокую женщину сломать легче…

Я представила, каково было бы находиться в замке в одиночестве и содрогнулась.

— Ладно, пока оставим это в стороне… Другой вопрос: как Магнус и Варкоч нашли друг друга? Ольга, когда ваша фирма приступила к оформлению сделки?

— Я проработала у Магнуса всего полгода, — пожала я плечами. — Такие дела быстро не делаются… Варкоч говорил о законе Фюгнера… Что, такой закон есть на самом деле?

— Да, есть.

— Среди сотрудников фирмы ходили слухи, что Магнус набрал кредитов под уставной капитал… Неслыханное дело! Он так хотел получить Грюнштайн… Но почему Оливия продала замок? У нее были проблемы с деньгами?

Я приложила немало сил, чтобы произнести имя Оливии равнодушным тоном. Мне не хотелось признаваться даже себе, что ревную его к умершей бывшей жене.

Анри долго молчал, и я уже пожалела, что спросила про Оливию. Но он потер подбородок и проговорил:

— У нее всегда были проблемы с деньгами… Развод тянулся три года… Варкоч представлял ее сторону… Он блестящий юрист, но иногда мне хотелось удушить его. Их требования были совершенно чудовищными… И когда она внезапно согласилась на Грюнштайн, я, не задумываясь, подписал документ… Я не думал, что она тут же продаст его. Узнал об этом из газет. Три строки в разделе биржевых новостей…

Он тяжело вздохнул, и я догадалась, что ему довелось испытать, когда он узнал маленькую биржевую новость.

— В тот день она оставила сообщение у меня на автоответчике: предложила встретиться в Грюнштайне, чтобы обсудить один пункт бракоразводного договора… У нее был такой… такой… невинный голос… Не знаю, что бы произошло, если бы я приехал вовремя. В тот день меня два раза оштрафовали за превышение скорости…

Я разделяла его чувства, мне тоже захотелось удушить Оливию. Ну, если не Оливию, то хотя бы ее призрак.

— Она лежала возле колодца, будто прилегла, разморившись на весеннем солнышке. Было тепло, как в мае, деревья еще не распустились, но желтые цветы мать-и-мачехи заливали все вокруг солнечным светом. Она лежала — вся в золотом мареве. Распущенные волосы скрывали лицо… Я окликнул ее, потом подошел ближе и дотронулся до плеча… Ольга, она умерла от страха. Черты застыли в маске такого непередаваемого ужаса, что я сам испугался… Там было так тихо… так тихо… Я бросился бежать… Добежал до станции, совсем позабыв о мотоцикле. Долго сидел возле развалин старой мельницы… Мне показалось, что это все дурной сон. Я вернулся… Я невыносимо долго шел по грунтовой дороге… Она так и лежала возле колодца, обратив широко раскрытые глаза в небо… В Грюнштайне не работает сотовая связь, глушь, горы. Не помню, как я добрел до шале Гунды… Приехала полиция, все огородили желтыми лентами, что-то спрашивали, сняли отпечатки пальцев, вежливо попросили никуда не уезжать… Меня вызвали в морг. Она лежала на блестящем столе под белой простыней. Ее тело… От лобка до горла тянулся отвратительный шов, будто неумелый портной сшил ее через край суровой ниткой. Лицо уже оплыло, выражение ужаса сошло, глаза были закрыты…

Он замолчал, а я почувствовала, как по щеке катится слеза. Кого мне было больше жаль: Оливию, такую молодую, красивую и мертвую, или Анри — живого, но застывшего внутри? Не знаю…

— Следователь сказал, что яд медноголовки вызывает остановку сердца от паралича. Иногда лицевые мышцы сокращаются и появляется выражение ужаса. Она умерла быстро, почти не мучилась… Ее похоронили в семейном склепе на кладбище под Парижем. Обручальное кольцо осталось на пальце. Уж начался процесс разложения, рука отекла, оно не снималось. Я был против, мне не хотелось больше терзать ее тело… Гример поработал над лицом. Она лежала в гробу такая красивая и умиротворенная… в белом подвенечном платье… Я уехал… На верфи под Кале стоит моя яхта. Почти готовая. Я хотел уйти куда-нибудь… хоть в Бермудский треугольник, хоть к черту на рога… Два дня назад купил бутылку шампанского, чтобы разбить ее о борт при спуске. Пока расплачивался в магазине, на пейджере появилось сообщение: «Немедленно приезжай в Грюнштайн». Я все бросил и приехал…

Огонь пожирал в камине поленья. Они с шумом распадались на черные угли, объятые шелковыми языками, взрывались искрами и шипели, по-драконьи изрыгая клубочки белого пара.

— Ольга, меня не оставляет ощущение, что с ее смертью что-то не так.

— Что же там может быть не так? В полиции дело закрыли?

— Да, классический несчастный случай. Приносили соболезнования… Дело в другом… По неписанной традиции, Грюнштайн можно продать только в случае кончины владельца, если не осталось наследников. Оливия продала его и тут же умерла… И ее голос на автоответчике, как будто она не подозревала о заметке в газете… Она же знала, что я всегда возражал против продажи замка… Почему она позвала меня в Грюнштайн? Какой пункт бракоразводного договора хотела обсудить? Там все предельно ясно. Почему не поручила этот вопрос Варкочу? Я потом спрашивал его, о каком пункте шла речь. Он сделал удивленные глаза. А от тебя я узнал, что сделка оформлялась через его фирму… Паяц!

Я видела, как заходили желваки на его скулах. Да, если бы Анри застал Оливию живой, то разговор получился бы не из легких. И еще не известно, чем все закончилось бы. Анри мчался в Грюнштайн, желая бывшей жене смерти. Смерть опередила его. Мне было понятно его чувство вины.

— Ольга, меня не оставляет ощущение, что в смерти Оливии замешан Варкоч. Я почти уверен, что это убийство, замаскированное под несчастный случай.

— Нет, не может быть! Зачем Варкочу убивать ее? Такая замечательная клиентка. Нет… не думаю. Я бы, скорее, заподозрила Блума. Ты же сам сказал: он был ее любовником. Блум узнал, что Оливия пригласила тебя на встречу в Грюнштайн. Подумал, что она решила вернуться к тебе, ну, и… Он следил за ней, приехал следом в Грюнштайн. Здесь они поссорились. Он ее толкнул, она упала и нечаянно задела рукой только что проснувшуюся змею… Умерла почти мгновенно. Блум испугался и сбежал. А что? Очень даже правдоподобно…

— К сожалению, такая версия не подтвердилась, — Анри нащупал мою руку и поцеловал в ладонь. — Блум в это время летел на самолете в Милан по делам фирмы.

— А вдова твоего отца? Может быть, она приревновала Блума к Оливии, ну, и… Она наняла сыщика, то следил за ними. Блум сказал, что едет в Милан, но мадам Грюнштайн заподозрила вранье, подслушав, как он обсуждал с Оливией подробности продажи замка. Сыщик сообщил вдове, что Оливия села в машину и отправилась в Грюнштайн. Ревнивая мадам решила, что парочка, скорее всего, собирается провести романтический пикник в родовом гнезде. Она примчалась сюда. Нашла здесь только одну Оливию, они повздорили. Оливия оступилась и упала, нечаянно задев только что проснувшуюся змею. Умерла почти мгновенно. Мадам Грюнштайн испугалась и уехала.

Анри грустно улыбнулся и покачал головой жестом отрицания:

— Полиция проверяла. Мадам Грюнштайн в тот день лежала на операционном столе, ей делали новое лицо.

Я удрученно уставилась на огонь.

— А у Варкоча есть алиби?

— Да. Он заседал в суде. Но он мог кого-нибудь нанять…

Конец фразы прозвучал неуверенно. В самом деле: как найти в Швейцарии — в этой самой законопослушной стране мира, где пешеходы дисциплинированно ожидают зеленого сигнала светофора при полном отсутствии машин на дороге, — как найти человека, который смог бы совершить виртуозное убийство? Да и каким образом можно заставить женщину прикоснуться к змее?

— Этого не может быть! — горячо возразила я. — Как можно заставить изнеженную городскую женщину прикоснуться к змее?

— Да, я знаю… Этого не может быть…

Он тяжело вздохнул. Мне так хотелось помочь ему избавиться от груза вины.

— Может быть, Гунда… Оливия приехала в Грюнштайн. Они здесь случайно встретились. Оливия нечаянно проговорилась, что продала замок. Гунда возмутилась и высказала все, что думает о ней. Они поругались, Оливия в запальчивости топнула ногой, оступилась…

— Нет, это невозможно. Гунда очень сдержанная женщина.

— Но она же сбросила веревочную лестницу! Она чуть не выцарапала мне глаза, когда ты не нашел в колодце сумку! Анри, Гунда — одинокая женщина, она любит тебя до безумия… Она безумна… И если она узнала, что Оливия продала Грюнштайн!..

— Вздор! Гунда — само здравомыслие. Она не сбрасывала лестницы, это сделал Блум. Гунда где-то в подвалах. И мы найдем ее!

— Думаешь, она жива?

Он не ответил. По углубившейся морщинке на переносице я поняла, что надежда слаба. Гунда — сильная женщина. Она бы закричала, стала бы отбиваться. Она не далась бы Блуму в руки без борьбы. Мы бы услышали ее крик. Возле колодца остались бы следы… Мы ничего не слышали, следов не было.

Анри приподнялся, поворошил кочергой пригоревшие поленья. Огонь жадно набросился на сухие дрова, взвившись до каминной полки. Я подтянула колени к подбородку, уткнулась носом. Мне не давал покоя главный вопрос:

— Кто же убил Блума? — и сама перебила себя, догадавшись:

— Папаша Бонифаций! Его рук дело! И Оливию он убил. Оливия приехала, а здесь папаша Бонифаций тащит какую-то ценность. Она возмутилась, пригрозила полицией, он бросился бежать, она за ним, споткнулась, упала… А прошлой ночью они с Блумом утащили из замка ковер и по дороге поссорились. Папаша Бонифаций выследил Блума в потайных коридорах и хладнокровно пристрелил его.

Анри устало потер лоб, пожав плечами. Папаша Бонифаций, балагур и затейник, хитрый лис и торговец подержанными вещами никак не хотел в моем воображении хладнокровно убивать Блума. Он представлялся с саквояжем в руках, но никак не с заряженным арбалетом. Антиквар без зазрения совести мог обмануть покупателя, подсунуть подделку, облапошить со сдачей, но чтобы убить метким выстрелом в шею?..

— Оливия умерла в субботу, — проговорил Анри. — По субботам на площади Каруж идет торговля «блошиного рынка». Папаша Бонифаций был там со своим товаром. Его видели не меньше сотни человек. Да и Блума… метким выстрелом в шею? Нет, не думаю…

Я не стала настаивать. Папаша Бонифаций не тянул на хладнокровного убийцу. Да и за что ему убивать Блума? Этого деревенского увальня в цивильном костюме, культуриста с неловкими для секретаря пальцами, но при этом неутомимого любовника двух аристократок? Чем он мешал папаше Бонифацию? Что они могли не поделить?

— Ольга, какие сокровища Блум хотел обменять на твою сумку? Ольга, почему Блум был уверен, что ты знаешь о сокровищах? Подумай хорошенько, может быть твой… жених говорил что-нибудь вскользь.

Я честно задумалась. Тот весенний день всплыл в памяти во всех подробностях. В тот день по счастливому стечению транспортных обстоятельств я прибыла на работу вовремя. Выпила первую чашку чая, разобрала входящую и исходящую документацию, полистала свежий журнал «Гео», зацепилась новыми колготками за ножку стола и обрела спущенную петлю. Потом притащился Вовка и стал делать вид, что проверяет настройку на компьютере, а сам косил глаз в вырез кофточки и заговаривал зубы.

В тот день господин Магнус появился в офисе раньше обычного, где-то в районе второй утренней чашки чая, вспугнул Вовку, хмуро потребовал кофе и уединился в кабинете. Я вкатила сервировочный столик с чашкой, кофейником, сахарницей и вазочкой диетического печенья — все, как обычно. Босс сидел за столом, левой ладонью массировал затылок, а правой держал сотовый телефон и гипнотизировал его взглядом.

— Ольга, ты любишь бриллианты? — внезапно спросило начальство, и я уронила ложечку.

— Да, конечно, — заверила я его. — Кто же их не любит, вон, реклама Де Бирса…

— Ольга, у тебя есть завещание? — перебил он меня, не дослушав сюжет рекламы о быстротечность жизни и бриллиантах, которые вечны.

— Нет, конечно… — от изумления я сыпанула в кофейник тройную, нет, четверную порцию кофе. Магнус ничего не сказал, он потыкал коротким пальцем в кнопки телефона. Вот и все. В тот роковой день мы с ним больше не обменялись ни единым словом.

Никаких намеков, никаких упоминаний вскользь. Да и о каких сокровищах может идти речь в рабочее время, в перерывах между составлением списка канцелярских товаров для бесперебойного функционирования консалтинговой компании и беготней на проходную за заказным конвертом?! Это не лезет ни в какие ворота. Это несерьезно. Это смешно.

— Нет, о сокровищах ни единого слова…

В удручении я понурилась и погладила облезлую шкуру медведя. Под вытертой шерстью проглядывали пролысины, морда напоминала расплющенную картонную маску, от ушей остались огрызки, и нос был сморщенный, потертый. Медведю срочно требовался новый кожаный нос…

Какие в Грюнштайне могут быть сокровища, если в девятнадцатом веке все перекопали во время прокладки водопровода, а алмазная корона никуда пропадала?!

— А корона Грюнштайнов… Она такая же, как на картине? — я сгорала от любопытства.

— Да, — улыбнулся Анри. — Почти такая же. Хочешь примерить?

— Примерить? — ахнула я. — Ты же говорил, что венец в музее, под стеклом!

— Настоящий — в музее, а здесь хранится копия. Для туристов.

Он поднялся и снял с каминной полки небольшой ящичек. Когда-то ларец украшали черепаховые пластины, несколько осколков все еще держались на деревянной крышке.

— Когда-то давным-давно, была такая традиция: маркграф возлагал алмазный венец на голову молодой маркграфине. После брачной ночи… Чтобы уже женой была. Мне бы хотелось продолжить эту традицию…

А уж как мне хотелось продолжить старинную традицию, тут и говорить нечего! Мне не терпелось откинуть крышку, я предвкушала прикосновение к национальной гордости Швейцарии. Пусть не настоящей, а символической, но как много она для меня значила: Анри сказал, что венец предназначался молодой маркгафине после брачной ночи, чтобы уже женой была. И если он сказал «женой»…

Я в нетерпении откинула крышку. Стразы на металлических зубцах полыхнули радужными искрами. Так вот она какая — корона Грюнштайнов, вся в переливах золотого, фиолетового, синего и алого, вся в огне и отблесках, а в навершии — круглый камень, величиной с голубиное яйцо. С него исходило сияние, сродни небесному, которое бывает в северных краях.

Мое сердце трепетало в сладком восторге. В благоговении я прикоснулась к венцу… и захлебнулась застрявшим в горле криком. Внутри обода короны, на вытертом бархате лежала, свернувшись спиралью, змея.

Ларец выпал из рук, упал на облысевшую медвежью шкуру и распался на части. Змея шлепнулась рядом, кольца тугого тела развернулись, превратившись в витой шелковый шнур с золотистой кисточкой на конце.

Тело сотрясал крупный озноб. Меня колотило, как припадочную. Я вжалась в Анри, обхватив его мертвой хваткой, и никак не могла унять икоту.

— Ш-ш-ш… — его губы легонько касались уха. — Все. Все прошло. Не бойся. Это всего лишь шелковый шнур. В старые времена такой шнур привешивался после свадьбы на древко с вымпелом маркграфини, а шкатулку с короной убирали в сокровищницу. Я не думал, что ты так испугаешься. Да, очень похоже на змею. Особенно в полумраке… Ольга, я, кажется, знаю, как умерла Оливия… Знаешь… Я должен сказать тебе правду… это я перенес тело Оливии к колодцу. Я нашел ее здесь, в опочивальне. Она лежала на полу, а на шелковом покрывале стоял ларец с откинутой крышкой. На белой руке темнели две засохшие капельки крови. Я испугался, что в ее смерти заподозрят меня… Это я перенес ее тело к колодцу, а ларец поставил на место.