Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке

Глава 15 Год 1428, вечер

— Не ходи по замку в одиночестве, — сказал Хендрик, отряхивая подол желтого платья. — Здесь легко заблудиться. Замок столько раз достраивали и перестраивали, что никто толком не знает его коридоров. В прошлом году потерялся кравчий. Так и не нашли.

Я передернулась в запоздалом страхе и с благодарностью посмотрела на маркграфа. Что, если бы он меня не нашел? Так и блуждали бы мы с Блумом по заброшенным коридорам, он в подвалах, я — наверху. А следом бы крались страшные тени с арбалетами.

— Кто же стрелял? — похолодела я от третьей волны страха, вспомнив стрелу и колпак.

— Не знаю, — Хендрик в досаде стукнул кулаком по стене. — Не было там уже никого. Но кто-то же спустил тетиву арбалета при льежских доспехах?!

— Привидение? — ахнула я.

— Э, нет, — горько усмехнулся он. — Привидению не справиться. Оно же бестелесное. А тетиву натянуть — силенка нужна… Ну, ты готова?

Я кивнула и вернула ему влажный шейный платок. Ледяная вода, которая била из небольшого фонтана, остудила мое разгоряченное, зареванное лицо. С таким лицом было бы неловко появиться перед мачехой маркграфа и придворными. Парчовое платье немного испачкалось во время скитаний по заброшенным коридорам, но я уповала на то, что Изабелла экономит на свечах, и впотьмах никто не заметит.

Маркграф протянул руку, и мы двинулись по коридорам замка. На этот раз скорым шагом, не задерживаясь для повторения того самого поцелуя. Того поцелуя, от воспоминания о котором у меня слабели колени, а сердце начинало биться часто-часто.

Да, сердце биться…

На половине Изабеллы царило яркое веселье. В зале собралось полсотни придворных дам и кавалеров. Жонглеры забавляли их ловкой игрой с шарами и пустыми флягами. Играли музыканты, услаждая слух нежной мелодией. Столы, уставленные серебряной посудой с яствами, ждали гостей для трапезы.

— Хендрик, ну наконец-то! Сколько можно ждать! — воскликнул Магнус с набитым ртом. — Так и от голода помереть можно!

Он один сидел за столом, пожирая свиную ногу. Придворные вились в другом конце зала вокруг Изабеллы. Мачеха маркграфа восседала в кресле под балдахином. Спинка кресла не уступала по высоте трону в бальном зале.

Изабелла оказалась расплывшейся красивой женщиной в том возрасте, когда тело еще молодо, а душа уже утомилась от удовольствий. Она скучала в окружении нарядных дам и галантных кавалеров. Ее пухлые губы, сложенные изящным бантиком, источали липкий мед приторного презрения ко всему на свете, кроме собственной особы. Возле ее ног возлежал совсем юный паж и водил пальчиком по мыску туфельки, едва видневшейся из-под меховой опушки вдовьего платья. И по тому, как он водил пальчиком, было понятно, что пажу ведома и вся ножка вдовы.

Да, такие женщины не покидают добровольно грешный мир ради уединения и молитв. Такие женщины не меняют дорогие меха на грубую рясу. Напрасно отец Бонифаций надеялся, что отряд христовых невест пополнится за счет Изабеллы.

Стайка придворных дам оттеснила меня от Хендрика. Беспорядочно мельтеша и щебеча птичками, они усадили меня в низкое кресло, так что колени мачехи оказались на уровне глаз.

— Ой, какое миленькое платьишко, — губы Изабеллы изобразили улыбку. — И оно так тебе к лицу, дорогая Агнес. Я сама заказала точно такой же парчи для обивки стен в гардеробной.

Я хотела ответить ей, но вспомнила наставления Гунды и промолчала.

— О, какая жалость, весь подол выпачкан. Где же ты испачкалась, любезная Агнес? — не унималась она. — Наверное, в свадебном путешествии. По каким же канавам таскал тебя Хендрик? Впрочем, что с него взять?! Всем известно его пристрастие к конюшням и сеновалам… Не правда ли, Марианна?!

Я изо всех сил стискивала зубы и держала на губах вежливую улыбку, но последние слова Изабеллы заставили меня взглянуть на нее. Вдова наслаждалась произведенным эффектом. Не знаю, как ей это удалось, но смотрела она одновременно на двух женщин: на меня и на придворную даму с кошачьими глазами. Ту самую, которую я приметила еще во время пира в бальном зале. Она сидела тогда во главе общего стола рядом с надменным стариком и откровенно скучала в его обществе. Еще мне запомнился ее взгляд. Что было в том взгляде: любопытство, насмешка или грусть? А может быть, то были затаенная боль и презрение?

Сейчас на ее лице алели пятна унижения. Грудь вздымалась от еле сдерживаемых рыданий, а с губ готово было сорваться проклятие, не подобающее добропорядочной христианке. И не надо было быть ворожеей, чтобы понять, на какой сеновал намекала Изабелла и с кем проводил там время маркграф.

Я с любопытством разглядывала соперницу Агнес. Да, у Хендрика был неплохой вкус. Марианна была самой изящной, самой красивой из придворных дам. Зеленый цвет очень шел к ее чуть раскосым глазам. И в этих глазах полыхало такое пламя отчаяния, что придворные дамы затаили дыхание, предвкушая скандал.

Да, затаили дыхание…

— Изабелла, мы очень рады твоему намерению стать монахиней, — маркграф Хендрик, во главе подобострастной свиты кавалеров, подошел к женскому кружку и испортил зрелище. — Какой же монастырь ты собралась осчастливить своим присутствием?

— Я еще не решила, — с досадой ответила Изабелла.

Придворные дамы также с трудом сдержали вздох разочарования. Марианна, пользуясь тем, что на нее никто больше не обращал внимания, отошла к столу и машинально взяла из вазы гроздь винограда. По напряженной спине было видно, что горькие слезы катятся по ее щекам. Несчастная женщина, это о ней, видимо, говорила Гунда, когда упомянула некую особу, которая билась в истерике и грозила покончить жизнь самоубийством. Вот и еще одна жертва жестокого маркграфа и его сладких поцелуев. Я почувствовала болезненный укол в сердце: неужели и ее Хендрик целовал так же, как и меня?

— Вот как? — удивился маркграф. — А отец Бонифаций сообщил нам, не далее как сегодня утром, что это твой прощальный ужин. Что всем сердцем и помыслами ты уже находишься среди христовых невест. И завтра же облачишь свою грешную плоть во власяницу.

— Во власяницу?! Завтра?! — ее плечи передернулись. — Отец Бонифаций?! — Изабелла метнула на святого отца гневный взгляд. — Мы же договорились!

— Договорились, договорились… — священник поспешно протиснулся ближе к трону. — Днем раньше, днем позже, не велика разница… Молитва от нас никуда не уйдет. Все мы там будем… Возблагодарим же Господа нашего Иисуса Христа и Мать Его Непорочную Деву Марию за благополучное исцеление дочери нашей Агнес и возвращение молодых из свадебного путешествия… — он умильно воздел очи к потолку, потом поклонился в мою сторону и уже другим, ворчливым тоном поинтересовался:

— А где это дочь наша Агнес потеряла символ супружества?

Я прикрыла левую руку ладонью, но было уже поздно. Все заметили, что обручального кольца на пальце нет. Виноватый взгляд на маркграфа ничего не дал. Он сам был в замешательстве.

— Не об этом ли кольце речь? — Шут растолкал локтями придворных и пробрался к подножию трона. — А я смотрю, какая красивая штучка валяется под столом бального зала. Дай, думаю, подберу. Вдруг кому пригодится?

Он вытянул руку и раскрыл кулак. Ладошка была пуста.

— Ах, я — дурак! — он залепил себе звонкую пощечину, вытянул другую руку и, медленно разгибая пальцы, явил на ладони кольцо с большим синим камнем. То самое кольцо, которое я потеряла в коридорах замка.

Варкоч присел на одно колено, взял мою левую руку и надел кольцо на безымянный палец. Мне показалось, что при этом он едва заметно подмигнул. Отец Бонифаций кусал губы в досаде.

— Отец Бонифаций, проводите меня к столу! — резко приказала Изабелла, настроение у нее было безвозвратно испорчено.

Да, было испорчено…

— Ну, наконец-то, Хендрик! — сыто рыгнул Магнус и отвалился на спинку кресла. От свиной ноги осталась тщательно обглоданная кость. — Я чуть не умер от голода. Где ты так задержался?

— В рыцарском зале, — ответил Хендрик, усаживаясь от меня по правую руку.

— Что же ты там делал? — хохотнул толстяк. — Там такой жесткий пол: все колени отобьешь, пока отделаешь женушку по всем правилам! — он хлопнул себя по животу и гулко рыгнул. Его масляные глазки ощупывали мое тело через броню парчового платья.

— Магнус! — нахмурился маркграф. — Заткнись. Прошу тебя по-хорошему.

— Хендрик! Ну, что ты, как непорочный отрок! — Магнус расхохотался натянутым смехом. — Это же была шутка! Сам подумай! Ну не мог же ты рассматривать в рыцарском зале старые чучела?!

— Я рассматривал в рыцарском зале арбалетную стрелу, Магнус, — голос Хендрика перекрыл шум разговоров и звон бокалов. — Сегодня вечером один из обитателей замка выстрелил из арбалета и чуть не убил мою жену.

В зале повисла такая тишина, что стал слышен шум дождя, шуршавшего в непроглядной тьме стрельчатых окон.

— Ты опять шутишь?! — жалобно спросил дядя.

— Нет, на этот раз я не шучу.

— Ну, ты поймал негодяя?

— Нет, но я догадываюсь, кто это сделал.

— Кто? — Магнус исподлобья окинул сидящих дам и кавалеров подозрительным взглядом. Придворные притихли, косясь друг на друга.

— Тот, кто знал о прощальном ужине Изабеллы. Тот, кто знал, что мы приглашены. Тот, кто знал, что мы пойдем через рыцарский зал…

Слова маркграфа потонули в вязкой тишине. Магнус выхватил из рук застывшего соляным столбом кравчего кувшин и присосался к носику. Вино булькало, переливаясь из кувшина в его глотку. Изабелла сидела с приоткрытым ртом, вытаращив глаза. Отец Бонифаций перебирал четки, прикрыв веки в глубокой задумчивости. А Марианна… А Марианна смотрела на Хендрика таким взглядом… Взглядом, в котором читалась безграничная любовь, тоска и безнадежность.

Ах Марианна, ах мерзавка, он же женатый мужчина! Мало ли что было до свадьбы?! Мало ли на каких сеновалах он тебя валял?! Это еще не повод, чтобы пялиться вот таким беззастенчивым взглядом!

— Кхе… Боюсь, сын мой, тебе не найти таким путем стрелявшего из арбалета, — сказал отец Бонифаций вкрадчивым голосом. — Все в замке знали о том, что у Изабеллы сегодня званный ужин. Все знали о приглашении. Все знали, что вы пойдете через рыцарский зал: другого пути все равно нет… Кхе. Вот… Боюсь, сын мой, что ты в заблуждении. Старые арбалеты иногда стреляют совершенно случайно, от толчка, от поломки механизма или еще от чего…

Придворные дружно вздохнули. Изабелла с одобрением посмотрела на святого отца и откинулась на спинку кресла. Хендрик в задумчивости тер подбородок, его ловушка не удалась, никто из обитателей замка не выдал себя. Над столом висела пелена неловкости и подозрительности. Ужин Изабеллы был безнадежно испорчен.

— Где же шут? — сделала вдова последнюю попытку завершить пир на подобающей ноте. — Варкоч! Исполни какую-нибудь балладу!

Варкоч с готовностью выскочил на середину зала, скорчил смешную рожу, перебрал струны лютни и объявил:

— Баллада о победителе!

Дамы поерзали на креслах, устраиваясь поудобней. Кавалеры запаслись бокалами с вином. Я спохватилась и опустила глаза в пол. Шут дождался тишины и запел. Но не было это песней, а скорее было речитативом в сопровождении тихой музыки. И пробрала меня дрожь, и застыли дамы в неподвижности, и забыли кавалеры о вине.

БАЛЛАДА О ПОБЕДИТЕЛЕ

Слышишь? Это знамена хлопают на ветру.

Слышишь? Это солдаты стучат палашами о щиты и кричат: «Хоррэй! Хоррэй!», чтобы устрашить неприятеля.

Слышишь? Это летят комья земли из-под копыт боевых коней, несущихся во весь опор к стенам крепости.

Сейчас они сметут жалкое ополчение защитников, проломят ворота и ворвутся на улицы города.

И начнется самое интересное.

Ты слышишь, как они вламываются в дома и крушат утварь?

Ты слышишь, с каким хрустом вонзается топор в спину старика?

Ты слышишь, как кричит женщина?

Чтобы женщина не кричала, ей надо заткнуть рот.

Чем заткнуть рот женщине?

Фатой.

Покидая завоеванный город, прихвати с собой трофей.

А женщине скажи, что ты ее похитил, как нетерпеливый супруг.

Чем солдат-победитель хуже законного мужа?

Ты говоришь, браки совершаются на небесах?

Ложь.

Вздохи при луне и мадригалы под балконом заканчиваются освященным церковью изнасилованием.

Чем отличаются солдаты от мужей, которые набрасываются на беззащитных жен в собственных альковах?

И те и другие лишь утоляют похоть.

Первые называют это правом победителя.

Вторые — супружеским долгом.

Деловито и равнодушно, будто забивая гвозди, они терзают женские тела, нимало не заботясь о тех муках и боли, что доставляют им.

Что им слезы унижения и обиды?

Что им стыд и отвращение?

Знай, пыхтят, мнут, кусают.

Что им — храпящим после плотских утех — бессонные ночи женщин?

Что им за дело до кровоточащих сердец, которые со временем покрывают рубцы равнодушия?

Блажь.

Рыцарский турнир за благосклонный взгляд прекрасной дамы после венца оборачивается рабством в постели.

Мокрые губы, жадные руки и жестокое колено зажимают девичье тело на шерстяном одеяле и используют его для выполнения супружеского долга.

Завоеванные женщины безропотно сносят потные ладони и рев удовлетворенного быка-производителя в момент зачатия.

И что останется от глупых признаний, краски смущения и вмятин зубов на кулаках, искусанных от сдерживаемых порывов?

И что останется от растрепанных букетов полевых цветов, заброшенных на балкон?

Что останется от неумелого бренчания на лютне, от признаний при луне?

Мираж.

И останутся воспоминания.

Останется тоска по непрожитым балладам.

Тоска по потерянному прошлому и не обретенному будущему.

Чем же законные мужья лучше солдат?

Они такие же победители, после которых остаются выжженные тела и изнасилованные души.

Чем солдат хуже супруга?

Солдаты хотя бы честны в своих намерениях: они не поют серенад и не обещают любви.

Чем заткнуть рот побежденной женщине?

Фатой.

Варкоч придержал струны. В смущенной тишине нарядной залы всхлипнули дамы. Изабелла оглянулась на отца Бонифация в полной растерянности. Тот был поглощен изучением ногтей на правой руке. Хендрик смотрел на шута в глубокой задумчивости, смотрел на него и как будто не видел.

Магнус всхрапнул и разлепил глаза.

— Что? Десерта не будет? — Он шумно высморкался в скатерть. — Хендрик, сколько можно киснуть на бабских посиделках? Поехали на охоту, а? На оленя! Я знаю такие места!..

— О! Какая чудесная мысль! — воскликнула Изабелла, оправившись от растерянности. — Охота — это так весело!

И голоса придворных вторили ее словам…

Я улыбнулась шуту и поманила его пальцем. Приблизившись, Варкоч отвесил глумливый поклон. Я выбрала самое красивое яблоко из вазы, что стояла передо мной, и подала ему. Он расплылся в глупой ухмылке и чуть заметно подмигнул, прекрасно понимая, за что я его поблагодарила.

Варкоч вонзил зубы в сочную мякоть, откусил кусок, прожевал и проглотил его с обычными для шута ужимками. Открыл рот для второго укуса, и вдруг его лицо побелело, он захрипел, выронил яблоко и повалился на пол. Тело его несколько раз дернулось и затихло. Глаза остекленели, а изо рта пролилась струйка слюны.

— А-а-а!!! — вонзился в уши визг Изабеллы.

Да, вонзился визг…

Маркграф втолкнул меня в розовую опочивальню, прижал к стене и сжал горло пальцами. У меня перехватило дыхание то ли от нехватки воздуха, то ли от вида его бешеных глаз.

— Это ты?! Это ты его отравила?! Ты — ведьма! Кто тебя подослал?! Кто стрелял из арбалета?! Куда ты бежала?! С кем ты говорила?! Что ты задумала?!

Я хрипела, совсем как Варкоч перед смертью. В голове все плыло и звенели погребальные колокола. Хендрик внезапно разжал пальцы, и я сползла на пол, держась за горло и кашляя. Он плеснул водой, и я чуть не захлебнулась.

— Ну, говори! — Маркграф приблизил сведенное яростью лицо и тряхнул так, что я ударилась затылком о стену.

— Я… Я… Яблоко предназначалось мне, — прохрипела я из последних сил.

Он как-то разом обмяк и опустился на пол рядом. Я тихо плакала от жалости к себе и обиды на весь мир, совсем позабыв, что уже выплакала все слезы по дороге в Грюнштайн.

— Прости… — тихо сказал он.

А во мне поднялась такая волна злости и отчаяния, что я, путаясь в подоле ненавистного желтого платья и цепляясь за неровную поверхность резных панелей стены, встала во весь рост и срывающимся от ярости голосом сказала:

— Я — слабая женщина, я — жалкий трофей солдата-победителя. Но что это за победитель, который прячется за женщину?! Я не буду больше тенью Агнес, я не жалею быть привидением! Я лучше продам душу дьяволу, чем буду лицедействовать в этом балагане! И не нужна мне никакая награда! И не хочу я никаких платьев и драгоценностей!

Под конец я уже орала.

Хендрик сидел на полу и с интересом слушал мою гневную речь. А я, злясь от того, что все мои слова падают в черную пропасть его равнодушия, стала срывать с себя серьги, ожерелье и обручальное кольцо и метать в него.

— Прекрати сейчас же! — он поднялся с пола и притянул меня к себе. В его глазах светился знакомый огонек похоти, который я уже видела в рыцарском зале.

— Хендрик, — сказала я внезапно севшим голосом, первый раз назвав его по имени, но мне было не до придворного этикета. — Хендрик, это не то кольцо.

Я никак не могла стянуть с пальца обручальное кольцо.

Он переменился в лице и опрометью выскочил из опочивальни, крича на ходу:

— Гунда, никуда не уходи! Никого не впускай!

— А, и не уйду, — проворчала она, заходя в комнату. — А, и не впущу. И тебя, глупый мальчишка, не впущу… — Она покачала головой, с осуждением рассматривая облитое водой желтое платье и разбросанные по полу драгоценности. — Ведьма, как есть ведьма… И где он только тебя нашел?! Так с маркграфом разговаривать… Другую бы просто убил.

Выполняя распоряжение хозяина, она заперла дверь на замок, а тяжелый ключ повесила на кольцо у пояса.