Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке

Глава 18 Год 1428, ночь

Дождь все шумел и шумел. В камине потрескивали поленья. Старуха сопела и похрапывала в кресле, охраняя опочивальню. Я лежала под розовым покрывалом, таращила глаза в темноту и потирала безымянный палец. Он все еще саднил. Обручальное кольцо удалось снять с помощью оливкового масла и шелковой нити.

Меня каждый раз передергивало, стоило на мгновенье представить, что целый вечер носила кольцо с руки покойницы. Ах, бедный Варкоч, бедный Варкоч… Он спас положение, когда все заметили, что кольца нет. Он исполнил трогательную балладу, заставив мое сердце дрогнуть. Он принял смерть вместо меня! Ах, как горько… Ах, какая злая судьба!

Но как кольцо Агнес попало к Варкочу? Маркграф нашел на лестнице в северной стене часовни нечто маленькое. Он показал Гунде, и старуха сразу поняла, что там был шут. Хендрик нашел разноцветные блестки с шутовского костюма — догадалась и я.

Шут был в часовне. Он смотрел в окно.

Варкоч все видел! Он видел, как Магнус раскапывал могилу, он видел, как я вышла из-за надгробного камня, он видел Хендрика. Стоило нам уйти, как шут появился на кладбище, поднял лопату и выкопал гроб. Варкоч снял с Агнес обручальное кольцо. Меня передернуло, когда я представила, как он снимал кольцо с полуразложившегося трупа.

Варкоч знал, что маркграфиня мертва, что я — ее тень. Зачем шут снял кольцо с покойницы? Конечно, чтобы уличить убийцу! Но он не успел этого сделать. Отец Бонифаций привлек всеобщее внимание к кольцу, и Варкоч нашел великолепный выход из положения. Ах, бедный шут, бедный шут, как ужасна была его смерть… И я содрогнулась, еще раз осознав, как близко стояла безносая старуха с косой. Кто же трижды пытался убить Агнес? Кому так мешает несчастная жена маркграфа?

Я резко села на ложе, осененная догадкой: женщине. Агнес мешает женщине! Женщине по имени Марианна. Эта жгучая любовь в кошачьих глазах, эта отвергнутая страсть — уж не ее ли рук дело? Подумала я и ужаснулась: ну конечно! Это Марианна подбросила змею в ларец, прекрасно зная, что блеск алмазов ослепит молодую маркграфиню. Что не заметит она змею в ларце, притронется к драгоценности, а змея и укусит ее за руку, как раз между большим и указательным пальцами. Это она надеялась, что, избавившись от соперницы, вернет любовь Хендрика. Но каково же было ей обнаружить, что Агнес жива?!

Это она, Марианна, спустила тетиву арбалета и промахнулась как любая придворная дама, не знакомая с искусством стрельбы из боевого оружия. Это она подошла к столу, пока все толпились вокруг трона Изабеллы, и взяла гроздь винограда. Это она отравила самое красивое яблоко, которое лежало в вазе перед блюдами для маркграфа и маркграфини…

Я опять откинулась на подушки. Нет, не получалось… Как Марианне удалось бы отравить яблоко, если за тем же столом сидел Магнус и пожирал свиную ногу? Он бы заметил. А может, и нет, если хлебал вино из носика кувшина.

Дождь шептал за окном монотонную колыбельную песню. В камине потрескивали поленья. Гунда почмокала во сне и затихла.

И я опять уселась на ложе, осененная догадкой: Гунда говорила, что, по традиции, маркграф после брачной ночи надевает на голову молодой жене алмазный венец. Почему же Агнес сама достала его из ларца, а не Хендрик?

Я усмехнулась: Гунда и та не утерпела, заглянула под крышку шкатулки, чтобы полюбоваться сокровищем. Как же могла устоять от такого соблазна Агнес? И представилось мне, как ранним утром пробудилась молодая маркграфиня на розовом ложе, оглянулась на спящего рядом Хендрика, тихонько соскользнула на пол, подошла к ларцу и откинула крышку. И засиял венец алмазными всполохами, и заблестели ее глаза, и дотронулась она до короны. И почувствовала на правой руке легкий укол…

Интересно, как целовал Агнес Хендрик? Так же, как и меня в рыцарском зале?

И стало мне почему-то обидно, что Агнес досталась целая ночь волшебных поцелуев. И уткнулась я в подушку, и горько заплакала, сама удивляясь, откуда у меня столько слез, если я уже их все пролила по дороге в Грюнштайн.

И дождь шумел за окном, вместе со мной оплакивая вытоптанные виноградники, пропавшего Шарльперо, заблудившегося Блума, покинутую Аньес. И винила я во всех несчастьях маркграфа Хендрика, суля ему безвременную смерть и адские муки.

Да, суля ему смерть…

И перестала я внезапно плакать, осененная догадкой: если алмазную корону должен был надеть на голову молодой маркграфини сам Хендрик, то змея предназначалась для него. Марианна положила ее в ларец, чтобы убить маркграфа! Марианна стреляла из арбалета в Хендрика, и по счастливой случайности попала в колпак! И отравленное яблоко было приготовлено для него!

Я подскочила, как ужаленная: надо предупредить Хендрика. Пусть прикажет схватить Марианну, иначе следующая попытка может увенчаться успехом.

И я опять опустилась на подушки: не было выхода из опочивальни. Старуха заперла все двери и дверцы на замки, да еще наложила засовы.

Я лежала и таращила глаза в темноту. И услышала легкий скрип, будто царапнуло чем-то острым по деревяшке. И услышала я едва слышный призыв о помощи:

— Мьяу…

— Шарльперо! — Я закусила кулак, чтобы не разбудить старуху. Гунда всхрапнула и затихла.

Тихонько соскользнув на пол, я подобралась к камину.

— Мья-я-яу, — раздался жалобный стон за стеной.

— Ш-ш-ш, — приложила я палец к губам, как будто кот мог понять меня.

И догадалась я, как Марианна пробралась в розовую опочивальню. Кроме потайной дверки, что вела в соседнюю комнату, за стеной имелся еще один ход. Забытый ход, о котором не знали ни маркграф, ни Гунда. А Марианна знала.

Я шарила рукой по выпуклому узору деревянной панели и не находила ничего подходящего, что открывало бы потайной ход. В густой тени боковой стенки камина я не различала и собственных пальцев, но слышно было довольное урчание Шарльперо. Бестелесной тенью я скользнула мимо старухи, вынула свечу из шандала и вернулась к поискам.

Но и в свете чадящей свечи не смогла я найти следа дверки. Урчание Шарльперо громче всего было слышно в месте соединения резных деревянных панелей и каминной окантовки. Но не было в том углу какой-либо щели. И легкое постукивание отзывалось глухим звуком монолитной стены. И отчаяние овладело мной, и опустилась я на колени перед камином, и смирилась с мыслью, что не смогу разгадать тайну потайной дверки.

Да, не смогу разгадать…

— Мьяу! — нетерпеливо подал голос Шарльперо, а старуха завозилась в кресле.

Я затаилась, прикрыв ладошкой пламя свечи, и в безнадежном унынии окинула взглядом боковую стенку камина, выложенную из плотно пригнанных каменных блоков. По краю камней шел едва заметный орнамент из виноградных лоз. И показалось мне, что один завиток лозы чуть грязнее других. Будто дотрагивались до него испачканным в золе пальцем.

И дотронулась я до завитка, и нажала на него. И случилось чудо: камин дрогнул и уехал в стену. Передо мной чернел зев потайного хода.

Рыжий кот, задрав хвост трубой, гордо вышел из тьмы и доверчиво ткнулся лбом в колено. Я потрепала его за ухом. Шарльперо заурчал на всю комнату.

— Ш-ш-ш… — сказала я и оглянулась на старуху. Но Гунда сладко посапывала под мерный шум дождя.

Я погладила его вытянутую дугой спину, а кот игриво махнул хвостом и скакнул обратно в черный проем тайного коридора.

— Шарльперо! — возмутилась я, но из темноты донеслось призывное «мьяу». — Китя-китя-китя… — с опаской сунула я голову с проем. — Китя-китя-китя… — вошла я под низкий свод тайного коридора.

Под ногой чуть притопился кирпич, и глыба камина бесшумно вернулась на место. Я оказалась в западне.

— Мьяу, — донеслось из темноты.

И я двинулась вперед бесплотным привидением, в одной исподней сорочке, босиком, с жалким огарком в руке. Сердце сжималось от страха и любопытства. Так вот каким путем попала Марианна в опочивальню…

Впереди светилось пятнышко света. Шарльперо пересек его и бодрой рысью растворился во тьме. Похоже, что кот знал потайной ход, как свои пять пальцев… пять когтей. Я же осторожно приблизилась к лучу света и обнаружила в стене небольшое отверстие. Приподнявшись на носочках, я заглянула в дырочку.

Свет лился из комнаты, главным убранством которого были высокие поставцы. На их полках теснились рукописные книги и свитки. То было хранилище манускриптов, столь же обширное, как и батюшки в кабинетном зале. Свет лился от двух высоких шандалов, что стояли на столе. Раздались шаги, и возле стола появился маркграф. Он листал, держа на весу, толстую книгу. Положил ее и углубился в текст. Сердце мое забилось часто-часто от радости, что он жив, что не удалось Марианне повторить попытку убийства.

— Хендрик… — тихонько позвала я и тотчас зажала ладонью рот в испуге: что будет, если он найдет меня в тайном коридоре, который ведет прямиком к розовой опочивальне? Он и разбираться не станет, а просто убьет меня. Я вспомнила его бешеные глаза и содрогнулась.

Да, вспомнила я…

Маркграф услышал мой голос. Он поднял голову и прислушался. Я стояла ни жива ни мертва. А он опять склонился над фолиантом, перелистнул несколько страниц и впился взглядом в рисунок, вернулся обратно, поводил пальцем по строчкам и очеркнул одну ногтем. Потом взял шандал, подошел к портрету рыцаря, закованного в латы, каких уж сто лет никто не носит. Пламя свечей выхватывало то забрало, то руку в железной перчатке, сжимавшую рукоятку меча, то далекий замок на скале, видневшийся за плечом рыцаря. Хендрик задумчиво потирал подбородок, пока его взгляд не остановился на геральдическом щите. Что он там разглядел, не знаю, но только меланхолию его как рукой сняло, и бросился он вон из зала.

— Мьяу, — сказал Шарльперо, отирая боками мои ноги.

И стало мне интересно, что такое рассмотрел маркграф на картине, что убежал, сломя голову?

Я пошарила ладонью по стене в надежде отыскать потайной рычаг, который открыл бы дверцу, но под пальцами были только холодные камни да слежавшаяся пыль. Свет в комнате качнулся, будто пламя свечей потревожили порывы ветра. И я опять приникла к глазку. Мимо проскользнула тень и приблизилась к столу. В свете шандала мне прекрасно была видна тщедушная фигура в черной рясе.

— Так-так-так, — проговорил отец Бонифаций, склоняясь над книгой. — Что тут у нас? Ага. «Умозрительные рассуждения о сущности вопроса»… Гм-м… Гм-м… Господи, и чего только не понапишут… Ересь какая… Ага. Вот… «Три символа счастья: ложе, корона, жена…» Тьфу, опять о плотском… «Розовый цвет — погибель твоя…» Хи-хи-хи… Бред какой-то… «Белая дева — за блуд наказание»… Ну-ну… Э-э-э… А это что такое? Ага… Вот… Ногтем отмечено: «Три символа смерти: яблоко, змий и стрела»… Яблоко, змий и стрела? Уже интересно…

Он почесал тонзуру, опять склонился над книгой и стал листать страницы, бормоча под нос. Мне так хотелось расслышать, что же он там бормочет, что я вся распласталась по камням, приникнув к отверстию глазом. Под правой ладонью что-то щелкнуло, часть стены стремительно ухнула вниз, и я чуть не вывалилась в комнату, с трудом удержавшись руками за шершавые камни.

Отец Бонифаций в задумчивости вскинул голову и уперся взглядом в открывшийся провал. Нижняя губа у него отвисла, глаза полезли на лоб. Он покрылся мертвенной бледностью и, кажется, обмочился. Опять раздался щелкающий звук, и стена вернулась на место, разделив нас.

— А-а-а!!! — заорал святой отец и опрометью бросился вон из комнаты. Что он там бормотал о «белой даме — за блуд наказание»? И что такое ему показалось «уже интересным»?

Как я ни пыталась найти потайную пружину, мне так и не удалось открыть дверь еще раз. Лишь стерла все ладони.

— Мьяу! — нетерпеливо тронул лапой Шарльперо подол исподней сорочки и потрусил по коридору, задрав хвост штандартом.

Я двинулась за ним, освещая пусть зыбким светом огарка. У разветвления кот остановился, подождал меня и уверенно направился в правый рукав потайного хода.

— Скотина он, самая настоящая скотина, — всхлипнул рядом женский голос, и я остановилась.

Звук шел из медной трубочки, которая торчала из стены. Я затаила дыхание и прислушалась.

— Конечно, скотина, — согласился другой голос. Судя по тембру, он принадлежал женщине в годах.

— Жирная, вонючая, хитрая скотина… Господи, как же я устала от его хамства!.. И эти сплошные тайны… Ну скажи, почему он до сих пор не обвенчался со мной? Я что — уродина какая-нибудь? Или простолюдинка? Или репутация моя низка?

— Конечно, нет…

— А почему же он тайно приходит ко мне? Кричит на весь замок, что на охоту, а сам по лестнице для прислуги в мою опочивальню! Он просто трус и ублюдок!

— Конечно, трус и ублюдок…

— И пьет, как скотина… Вся их семейка такая. Я же помню, какие пьяные истерики закатывала его сестрица! Ее даже заточили в башню. Она была сумасшедшей…

— Нет, она не была сумасшедшей. Она была несчастной женщиной…

— Что ты болтаешь? У нее было столько драгоценностей! Она не могла быть несчастной!

— Конечно, не могла…

— И что проку от него? Другие любовники хотя бы дарят своим возлюбленным подарки в утешение… А он все: подожди, да подожди, будет тебе драгоценность с желтым камнем! Где это видано, чтобы драгоценности были с желтыми камнями?! Янтарь носят только простолюдинки!

— Конечно, простолюдинки…

— И чего ради я терпела эту скотину? Давно бы уж вышла замуж за какого-нибудь достойного человека… Можно подумать, у меня и нет никого! Да если бы я захотела…

Хлопнула дверь и женщина замолчала.

— Катарина, дай что-нибудь пожрать… — послышался очень знакомый мужской голос.

— Ступай, — сказала женщина, — и не болтай со слугами.

— Катарина, я долго буду ждать? — повысил голос Магнус.

— Уже иду…

— Вот так-то лучше… Нет, задери сначала юбку…

Я покраснела и двинулась дальше. Шарльперо деловито трусил впереди, то и дело принюхиваясь к одному ему ведомому запаху.