Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке

Глава 6 Год 1428, вечер

Лязгнул засов, и дверь приоткрылась. В щель просунулась волосатая рука. Пальцы держали за загривок Шарльперо. Тот бултыхал в воздухе лапами и извивался, пытаясь высвободиться.

— Твой, что ли? — ухмыльнулся бородач в рогатом шлеме и масляными глазками уставился в вырез платья.

Кот плюхнулся на пол и опрометью кинулся под скамью. Сердце сжалось от дурных предчувствий: беспомощная пленница в руках тюремщика — что могло меня ожидать, кроме бесчестья? К немалому изумлению, солдат сердито крякнул, проворчал что-то вроде «приказ, черт побери» и с грохотом захлопнул дверь. Гнетущая тишина опять просочилась сквозь стены темницы.

— Китя, китя, китя, китя! — позвала я, присаживаясь на корточки.

Шарльперо послушно выбрался из-под скамьи, неспешной походкой приблизился и ткнулся лбом в колено.

— Ну что — живой? — почесала я его за ухом. — Мышку-то поймал?

Кот облизнулся с довольным видом.

— А меня почему бросил, а? — спросила я с упреком, но он не понял, уселся и стал намывать гостей.

Да, спросила с упреком…

Шарльперо исчез, как только повозки обоза въехали в ворота Грюнштайна. Заскрежетали цепи, наматываясь на барабаны и поднимая мост. С грохотом опустилась решетка, тяжелые створки захлопнулись и в пазы легло бревно засова. Во внутреннем дворе замка стоял невообразимый шум от сотен людских голосов, ржания коней и грохота колес по мостовой. Пыль стояла клубами. Я заметила, как кот соскочил с повозки и скрылся под ногами спешившихся солдат. Его пропажу я обнаружила, когда стали разгружать трофеи.

— Китя, китя, китя, китя, — переворошила я награбленное тряпье и заглянула под телегу.

— Ну, пошли, красавица, — бородач в рогатом шлеме вынырнул из-под морды жеребца.

— Без кота не пойду, — уперлась я. — Мой кот.

— Ти-ха, — нахмурился он, и я прикусила язык. — Некогда мне тут с тобой… Приказ… Черт побери… Кота ей…

И он поволок меня почти насильно вверх по булыжной мостовой. За конюшнями он остановился возле низенькой дверки, оглянулся по сторонам и нырнул в проем. Коридор вывел к винтовой лестнице, в конце которой находилась еще одна дверка, запертая на замок. Солдат открыл его ключом, и мы оказались в часовне. В храме никого не было, только распятый Христос проводил нас печальным взглядом.

Я поежилась от суеверного озноба, когда мы миновали небольшое кладбище рядом с часовней. Потемневшие от времени надгробные камни охраняли места успокоения некогда богатых и важных людей. Одна могила была еще свежа, земляной холмик едва успел порасти травой.

Через дворик с фонтаном мы попали в новый коридор и, миновав несколько комнат, очутились в зале с камином и единственным стулом. Солдат оставил меня, а сам скрылся за дверью. Там послышались голоса. Я приложила ухо, но ничего толком не расслышала, двое мужчин говорили тихо.

Ручка двери повернулась, я отскочила к столу, как будто так и стояла в отдалении. Рыжебородый вышел, недовольно морщась.

— Пошли, — хмуро буркнул. Его взгляд остановился на вырезе платья. Солдат насмешливо хмыкнул и подобрел:

— Ладно, чего уж там, — проворчал он, — пошли, красавица.

Пока мы шли через комнаты и переходы, я сделала про себя несколько важных выводов. Вывод первый: платье выбрано совершенно правильно. Вывод второй: я — важный трофей. Вывод третий: важный трофей имеет некоторые привилегии. В душе зародилась надежда на спасение.

Да, в душе зародилась…

Второй и третий выводы несколько померкли, когда рыжебородый втолкнул меня в каморку и запер дверь на засов.

— Эй! — заорала я и забарабанила в дверь кулаками. — Кота отдай! Мой кот!

Ответом были удаляющиеся шаги.

Да, были шаги…

Каморка скорее напоминала темницу. Под потолком светилось пыльным лучиком зарешеченное оконце. Охапка сена на полу, колченогая скамья — вот и все убранство. Возле стены стоял кувшин — пустой. Издалека доносился людской гомон и колокольный звон. Я уселась на скамью и приготовилась ждать.

Ждать пришлось долго. Уже свет померк в оконце, голод притупился и потянуло в сон. От скрежета металлического засова я подскочила, как ужаленная. Зря испугалась. Это были солдат в рогатом шлеме и Шарльперо.

— Ну и что же теперь делать? — просила я его, томясь от неизвестности.

Шарльперо отвлекся от вылизывания рыжего бока, навострил уши и повернул морду в сторону двери. Шерсть на его загривке вдруг встала дыбом, а голова с прижатыми ушами вжалась в плечи. Он зашипел и опрометью скрылся под скамью.

Опять лязгнул засов, дверь медленно отворилась, и я зажала рот рукой, чтобы не закричать. На пороге стояла Смерть. Высокая, худая, в черном плаще с глубоко надвинутым капюшоном, она безмолвно стояла, спрятав руки в широкие рукава. Факелы, освещавшие тюремный застенок, подсвечивали ее фигуру багровыми всполохами. Смерть кашлянула и поманила костлявым пальцем. Я послушно двинулась за ней. Мы прошли по длинному коридору, свернули два раза, пересекли дворик с цветником, поднялись по лестнице и очутились в жилой части замка.

Смерть вела меня через комнаты, украшенные богатыми гобеленами, резной мебелью, рыцарскими доспехами и оружием. Иногда слышались шаги, человеческие голоса, женский смех, но никого из людей я так и не увидела. Казалось, замок был полон привидений.

Откуда-то доносились запах жареного мяса и музыка. От голода закружилась голова и повело в сторону. Смерть сердито шикнула, больно ущипнула и втолкнула в низенькую дверцу, замаскированную под геральдический щит. Мы очутились в спальне. В спальне богатой женщины.

В камине полыхали сухие дрова. Множество свечей в серебряных шандалах освещали позолоту королевского ложа под розовым бархатным пологом, сундуки и огромный резной шкаф. Еще там было много зеркал, одно даже такое большое, что я могла видеть себя в полный рост. Но ничего хорошего я в нем не увидела. У женщины, что смотрела на меня из зеркала, было бледное лицо, синие полукружия под глазами, горькая морщинка между бровей. Волосы растрепались и торчали в разные стороны, платье запылилось, подол порвался в двух местах. Я послюнявила пальцы и попыталась стереть дорожную грязь со щеки, но получилось только хуже.

Смерть откинула с головы капюшон и оказалась старухой с суровым ртом, горбатым носом и пронзительными глазами. Она долила в большую кадушку, что стояла возле камина, горячей воды, сунула мне в руки мочалку и жестом велела вымыться.

Нет, я не заставила себя упрашивать дважды, быстро сбросила платье и погрузилась в воду по шею. И сделала вывод: я — очень важный трофей! С неважными трофеями так не поступают. Значит, убьют не сразу, а сначала натешатся вволю. Я содрогнулась. Дурная слава о Грюнштайне и его обитателях докатилась и до наших краев. Говорили, что маркграф Хендрик — страшный урод с одним глазом, хромой и горбатый. Что он похищает девушек, пьет их кровь, а тела сбрасывает с высокой скалы в горный поток. Что он женился на красавице из соседнего кантона, но она умерла от страха, когда первый раз увидела его перед алтарем.

Неужели меня привезли для услады маркграфа Хендрика? Сердце сжалось от дурных предчувствий. Я дотронулась до ладанки, что висела на шее. То был подарок Блума. Покидая дом, я положила в ладанку толику яда. Бедный Блум. Он никогда не узнает, что случилось с его невестой. Я дотронулась до ладанки и решила убить себя, чтобы не достаться исчадию ада.

Да, решила убить себя…

На королевском ложе лежало платье из вишневого алтабаса, рукава и ворот его были оторочены мехом куницы. Ничего красивее я не видела в жизни. Тот наряд, что преподнес Блум к обручению, не шел ни в какое сравнение! Бедный Блум, он никогда не увидит меня в вишневом платье и не узнает, как вишневый цвет мне к лицу. В зеркале стояла совсем другая женщина, богатая женщина. Алтабас обтягивал талию и мягкими складками ниспадал к полу. Темный мех подчеркивал белизну груди и шеи.

Старуха попыталась расчесать мои волосы, но лишь обломала зубья костяного гребня. В сердцах она больно дернула за косу и сунула в руки вуаль из белой кисеи. Ах, какая это была белая кисея! Бедный Блум, он никогда не узнает, как мне нравятся белые вуали из венецейской кисеи. А уж как хороша была золотая диадема с темными гранатами, которая охватывала лоб и удерживала белую вуаль. Бедный Блум…

Тоскливая мысль вползла змеей в мое сердце: этот дивный наряд предназначен для маркграфа Хендрика. Ему преподнесут важный трофей, завернутый в алтабас, меха и кисею. Он приблизится ко мне, дотронется скрюченной рукой, ухмыльнется кривым ртом, сорвет праздничную обертку и овладеет моим нежным телом на черном ложе.

Невыносимая боль стиснула мою душу. И я решила его убить, чтобы избавить мир от исчадия ада.

Да, решила убить его...

Черная тень мелькнула в зеркале. Я в ужасе отпрянула и обернулась. Он стоял возле камина, склонив голову чуть на бок, и разглядывал женщину в вишневом платье с тем выражением, с каким придирчивый покупатель оценивает новый горшок на базаре. Он ничуть не изменился с той ночи, когда я лила из кувшина воду, а он фыркал, и стекала с его рук багровая вода. Все тот же солдат в лосинах и куртке на медных пуговицах, который то и дело появлялся возле повозок обоза на могучем скакуне с коротким хвостом. Все тот же варвар, который сжег город и привез меня в Грюнштайн вместе с трофейными знаменами, посудой и церковной утварью. Завоеватель, убийца и насильник. Меня аж передернуло от ненависти.

Они обменялись со старухой взглядом, и мне почудилось в нем одобрение и злорадная усмешка. Воистину, странная смесь! Но я и не пыталась проникнуть в их темные мысли, а лишь дотронулась до ладанки на груди и мысленно улыбнулась: прощай, маркграф Хендрик, настал твой последний день! Солдат доставит меня в твою опочивальню, и я найду способ освободить мир от чудовища.

Да, найду способ…

— Ну вот что, милая Аньес, — сказал солдат. — Ты сейчас будешь сидеть за столом и молчать. Все понятно?

Я растерянно кивнула, но, кажется, ему и не требовался ответ на вопрос. То был приказ. Он протянул руку, я послушно положила свою ладонь сверху, и мы покинули опочивальню. По длинному коридору, через роскошно убранные залы мы подошли к высокой двойной двери, возле которой стояли солдаты в блестящих доспехах и с алебардами в руках. За дверью слышались голоса и музыка. Створки отворились, музыка смолкла, разговоры затихли, и мы вошли в зал.

Мне показалось, что в зале никого нет, настолько стало тихо. Я ошиблась, он был полон прекрасных дам и кавалеров в богатых одеждах. Они смотрели на меня, и чудился в их вытянутых, побелевших лицах ужас, суеверный ужас, будто видели они перед собой привидение. Я заподозрила, что от дальней дороги, голода и треволнений совсем подурнела.

— Хе-хе-хе, — в могильной тишине прокатился ехидный смешок. — А вот и наш победитель!

Из толпы под ноги выкатился шут. Карлик с большой головой в седых кудряшках, нос кнопкой, ярко-голубые глаза навыкате — он мел каменные плиты пола шутовским колпаком в глумливом поклоне. Его полосатый костюм был расшит разноцветными блестками, от которых рябило в глазах.

— Любовь побеждает даже смерть! Дорогу победителю! — Он размахивал колпаком и пятился задом, напирая на передние ряды дам и кавалеров.

Мы двинулись вперед. Придворные расступались перед нами, склоняясь в поклоне. Но тишина стояла невыносимая. Мы шли к помосту, на котором стояли два высоких кресла, а пред ними — стол, весь уставленный серебряной и золотой посудой. Мы шли, и спину сводило от тех взглядов, которыми провожали нас дамы и кавалеры. Я затылком чувствовала в тех взглядах страх и растерянность, изумление и ненависть.

Он усадил меня в кресло по левую руку, сел сам и щелкнул пальцами в сторону музыкантов. Звуки лютни наполнили зал, разорвав напряженную тишину. Слуги внесли длинные скамьи и столы, устлали их тяжелыми скатертями и уставили дорого посудой. Дамы и кавалеры заняли места, и кравчии понесли блюда с кушаньями.

Фазаньи перья, выгнутые лебединые шеи, бока поросят на блюдах, кувшины, супницы и ковши поплыли хороводом. От запахов закружилась голова и повело в сторону. Зал закачался ладьей на дымной реке чадивших свечей и факелов. Гул голосов придворных дам и кавалеров звучал в ушах неумолчным рокотом далекого водопада. Над праздничными столами шелестел шепот с интонациями едва сдерживаемого страха.

— Наша красавица утомлена любовными утехами? — проскрипел рядом голос шута. Он сидел на краешке стола, раскачивал ногой в туфле с загнутым мыском и лакомился виноградом. — За здоровье прекрасной Аньес! — заорал он, перекрывая музыку и звон посуды.

В зале на мгновение все смолкло. Потом раздалось несколько возгласов, повторивших тост, к ним присоединились другие, и вскоре все придворные пили за здоровье неизвестной Аньес.

— Пшел вон, — незло приказал солдат.

Шут спрыгнул со стола и исчез. На скатерти осталось несколько разноцветных блесток.

Дамы и кавалеры повеселели. Их тарелки наполнились едой, а бокалы — вином. Передо мной оказалось блюдо с неимоверно аппетитным куском мяса. Трясущейся от голода рукой я потянулась к блюду, но мужские пальцы больно сжали ее. От обиды я чуть не разревелась, но вспомнила, что все слезы уже выплакала по дороге в Грюнштайн.

— Потерпи, — сказал он с некоторой толикой участия и щелкнул пальцами в сторону слуги. Тот отщипнул кусочек, отправил его в рот, тщательно прожевал и проглотил. То была предосторожность, не лишняя на случай отравления.

Музыка смолкла, в зале опять повисла тишина. Кавалер в синем камзоле ударил об пол жезлом и объявил:

— Господин маркграф Хендрик поздравляет всех с победой и желает процветания своим подданным!

Дамы и кавалеры встали, выражая благодарность поднятыми бокалами и радостными возгласами. Возгласы были радостными, но чудились мне скрежет зубов, разочарованные вздохи и прищур злых глаз. Слышался шепот, в котором преобладали змеиный шип и срывающийся на визг вопль ужаса. Мое сердце сжалось от дурных предчувствий. Недаром о Грюнштайне идет дурная слава. Замок полон ужаса и ненависти. То кровь невинных жертв взывает к отмщению. Да воздастся маркграфу Хендрику по заслугам его!

Вновь заиграли лютни, а я завертела головой в поисках хромого и одноглазого чудовища, чье имя было произнесено.

— Кого ты высматриваешь? — спросил он, чуть склонившись, но взор его был устремлен в зал, на лица дам и кавалеров.

— Маркграфа, — нехотя призналась я.

— Не там ищешь, — усмехнулся он, обернулся, и я прочла в его глазах страшную правду.

От ужаса у меня перехватило дыхание.

— Ешь, — сказал он, но голода я уже не чувствовала.

Он не был одноглазым, хромым и горбатым чудовищем. Людская молва наделила его физическим уродством, вывернув наружу душу насильника и убийцы. Я потрогала ладанку на шее.

Его бокал стоял совсем рядом. Стоило только снять ладанку, откинуть крышечку, протянуть руку и высыпать яд в вино, стоило маркграфу Хендрику сделать глоток, как с ним случился бы приступ удушья. Он скорчился бы в судорогах и захрипел. Его глаза вылезли бы из орбит, а кожа покрылась липким потом. Он издал бы протяжный стон и рухнул бы лицом в мясную подливку…

Я протянула руку к его высокому бокалу, но подскочил кравчий и с поклоном вручил широкий дамский кубок. И поняла я, что на виду у придворных и слуг мне не удастся избавить мир от чудовища. И в голове моей родился иной план, и казался он простым и легко исполнимым. И я гнала от себя прочь дурные предчувствия.