Хьяльти, просыпайся.
Я не могу открыть глаза, они словно застланы черным туманом. А к конечностям будто привязали гири. Все черно, кроме красной раны на ноге.
Чувствую, как к губам поднесли что-то холодное, вода, боже правый, вода, на лоб положили горячее и мокрое.
Хьяльти, ты должен проснуться. Посмотри на меня.
Я слышу шепот, моргаю и упираюсь в тревожные глаза, большие и карие, нахмуренные брови.
— Что это значит, черт возьми? Что ты здесь делаешь?
Она переспрашивает, и я захожусь в кашле, из груди вырывается хриплый клекот, затем повторяю:
— Что ты здесь делаешь?
— Тебя ищу, — отвечает она и кладет мне под голову красное и мокрое, спасательный жилет. — Начнем с раны, она гноится. Тебе придется стиснуть зубы. Будет больно.
Не в силах вымолвить ни слова, я смотрю на нее: совсем девчонка, сколько ей? Четырнадцать, пятнадцать? Худосочная, длинные ноги, как во время их последней встречи, только теперь еще суровый блеск в глазах. Она сосредоточилась на его ране, действует быстро и уверенно, черные локоны падают на нахмуренные брови, тонкая шея и чеканный подбородок напоминают о ее матери.
— Маргрет, малышка, — бормочу я хриплым голосом. — Я думал, ты уплыла на корабле.
Она не поднимает глаз, закусила губу.
— Нет. Я не уплыла на корабле.
— А как тебе удалось избежать? Где ты была?
Она косится на меня, ничего не отвечает, продолжая чистить рану, и так сильно давит на нее тряпкой, что я ору от боли. Мне не нужно ничего знать. У маленькой девочки разные пути выживания, когда вокруг нее рушится общество и исчезают близкие ей люди, и пути эти нелегкие, ни один из них ей не хочет обсуждать со старым и грязным мужиком на самом краю моря, своим бывшим несостоявшимся отчимом, чертовым дураком Хьяльти.
Я снова погружаюсь в темноту.