Остров

ХЬЯЛЬТИ

Аэропорт больше не аэропорт. Названия у этого места нет, но в Министерстве его называют туристическим центром. Словно можно отправиться в путешествие по своему желанию и доброй воле, будто жаждущие туристы могут выбрать здесь интересные маршруты и туры и есть иные направления, кроме крыши над головой и простого способа выжить.

Здание не изменилось, возвышается как скала над пустынным ландшафтом, но вокруг удивительно тихо, никаких машин, автобусов, самолетов.

Сейчас, по-видимому, обед. Оскар выключает машину, выходит и ставит ее на подзарядку. Ездят теперь немногие, и Хьяльти благодарен Элин за то, что, отчаявшись отговорить его ехать, она предоставила ему машину и этого рослого сопровождающего.

Парень немногословен, не спрашивает, что понадобилось пресс-секретарю Министерства в туристическом центре, куда ездят только в случае крайней необходимости.

Внутри висит кислый органический запах дома престарелых, свинарника и чего-то еще, более примитивного, запах голода и грязи, жизни и смерти.

Они пробираются в полутьме между сваленных в кучу дорожных сумок, одежды и мебели. Тощая собачонка недоверчиво смотрит на них, затем исчезает за стойкой регистрации. Рядом с туалетом невыносимая вонь.

Хьяльти старается ни до чего не дотрагиваться, пол скользкий от грязи.

— Где они? — спрашивает он, и Оскар указывает наверх.

— Нам нужно пройти через рамку металлоискателя.

У него под курткой ружье, однако он, похоже, весь как на иголках, на лбу блестят капельки пота.

Они поднимаются по лестнице, запах усиливается. Перед металлоискателем установлено сваренное из стальных решеток заграждение. На посту двое одетых в черное мужчин с автоматами наперевес и в белых респираторах.

— Стоять, — рычит один из них. — Кто там, черт возьми?

Они поднимают руки, и сопровождающий кричит:

— Привет, Андрес, это Оскар Аринбьярнарсон. Помнишь меня?

Андрес опускает автомат:

— Привет, дружище, а что ты здесь делаешь?

Они обмениваются рукопожатиями и похлопывают друг друга по плечу. Это Йоханнес, он новобранец, привыкает. Оскар указывает на Хьяльти: этот из Министерства, работает на Элин.

— На экскурсию? — спрашивает Андрес. Он лысый и тощий, как жердь. — Заглянуть в такс-фри, да?

Парни смеются, Хьяльти старается улыбаться; вонь кошмарная, у парней в глазах странный блеск, зрачки расширены.

— Он ищет женщину и двух детей, — уточняет Оскар, и Хьяльти протягивает письмо из Министерства.

— Как ее зовут? Мария?

— Мария Ана Пачеко, — отвечает Хьяльти, стараясь выпрямиться и принять важный вид. — Министерству нужно с ней поговорить. Она здесь с двумя детьми.

— Только придется искать самому, мы не ведем никаких списков, — Андрес пробегает глазами по письму и возвращает его. — Можешь покопаться в этом хламе, вдруг что-то приглянется.

Парень поворачивает ключ в замке, и калитка с громким скрипом открывается. Они входят в нейтральную зону, и Хьяльти хватает ртом воздух, в зале непостижимо много народу. Умопомрачительный шум и крики; похоже, вся толпа устремилась в маленький кафетерий, где раздают дневной паек. Андрес презрительно ухмыляется. На полу повсюду багаж и мусор, спальники, покрывала и матрасы, и люди пробираются прямо по чужим вещам, чтобы добраться до еды.

— Как свиньи, — брезгливо комментирует Оскар. — Посмотри только, как они себя ведут. Отталкивают стариков и детей, едва не топчут их.

Женщина с младенцем падает на пол, когда молодой мужчина поднимается на стол и прыгает в толпу, это дикари, чертовы туристы.

Прибегают еще охранники, один стреляет в воздух, они бьют людей прикладами, get in line, god damn it[10], и постепенно наводят порядок, люди стоят в очереди с озабоченными лицами, держа в руках миски и чашки, растрепанные и грязные, некоторые ранены, голова забинтована или рука на примитивной перевязи.

— Вчера привезли мало еды, — поясняет Андрес, — и теперь они думают, что больше кормить не будут. Жадность невероятная.

Они пробираются между горами мусора и людьми, которые что-то хлебают, а после еды вылизывают миски и пальцы.

— Чем вы их кормите? — спрашивает Хьяльти.

— Тем, что есть, — Оскар пожимает плечами. — Скиром, иногда мясным супом. В такой толчее найти Марию нет шансов. Худые лица похожи друг на друга.

Но есть другие залы и коридоры, сопровождающие их парни держат оружие наготове, и люди расступаются. Тех, кто замешкался, охранники прогоняют с дороги пинками.

Подбегает мужчина с маленькой девочкой на руках, она не двигается, не держит голову.

— Please sir, please help us, my daughter is very ill. She needs a doctor, she needs medicine[11].

— Чертовы азиаты, — бормочет Андрес и, подойдя к нему, орет: — Move back, we don’t have medicine for you, we don’t have medicine for our own children[12].

— Please sir, — просит мужчина.

Андрес тычет ему оружием в живот, и отец отходит в сторону, смотрит на них, в глазах все разочарование мира; пиджак в пятнах, рубашка вылезла из брюк, но волосы девочки аккуратно заплетены в косички, ее черные ресницы словно нарисованы на бледном лице.

— Наглеют, однако, — говорит Оскар и добавляет, обращаясь к Хьяльти: — Ты должен начать ее искать, мы не выдержим так целый день.

— А мы не можем ее вызвать? — спрашивает он, чувствуя, что долго находиться там не сможет, его просто-напросто вырвет.

Но Андрес трясет головой:

— Не получится; если вызвать одного, придут тысячи, и все будут говорить, что их зовут именно так.

Так что они идут дальше, пробираясь сквозь это плохо пахнущее людское болото; горестные лица сливаются в одно. Хьяльти видит ее лицо то у витрины с косметикой, то у пустых полок книжного магазина, но все это иллюзия, обман зрения. Марией могла оказаться любая из этих голодных иностранок, которые больше всего желали бы, чтобы нога их не ступала на эту проклятую землю. В конце концов он сдается. Лица мелькают у него перед глазами, женские голоса сводят его с ума, ему невыносима грубость охранников, которые топчут тяжелыми сапогами все, что ни попадется на пути, орут и направляют ружья на маленьких детей и стариков. Элин, видимо, была права, эта поездка безнадежна.

Они уже направляются к выходу, когда он чувствует в своей руке маленькую теплую ладонь. Смотрит вниз и видит его, более худого и с еще большими, чем когда-либо прежде, глазами, со смущенной улыбкой.

— Элиас, — говорит Хьяльти, наклоняясь и обнимая худое тельце. — А где твоя мама?

— Вон там, — показывает мальчик и ведет его в угол, где, прислонившись к стене, сидит Мария и что-то сосредоточенно записывает в маленькую черную записную книжку.

Она поднимает глаза и видит их, издает сдавленный крик, вскакивает и бросается навстречу. Они с Хьяльти обнимаются, ему с трудом верится, что он нашел ее; гладит по щеке дрожащей рукой.

Мария худая и грязная, но по-прежнему говорливая, черные глаза сияют.

— Хьяльти, забери нас отсюда, мы не должны здесь находиться. Ведь у нас исландское гражданство. — Она с ненавистью смотрит на охранников. — Но они меня не слушают, отказываются проверять, называют нас иностранцами.

Хьяльти поворачивается к Андреасу, исполненный праведного гнева:

— Эта женщина живет здесь пятнадцать лет и уже давно получила исландское гражданство. И ее дети, разумеется, тоже. У меня есть распоряжение, что ее нужно отпустить. — Он протягивает охраннику письмо из Министерства.

— Собирай свои вещи, — командует Андрес Марии, и она начинает спешно запихивать свои пожитки в спортивную сумку, Хьяльти пытается ей помочь.

— А где Маргрет?

— Она сбежала, живет где-то в городе со своей компанией. Мы здесь вдвоем с Элиасом. Мне нужно ее найти.

Хьяльти берет сумку Марии, она улыбается ему с благодарностью и облегчением, держа Элиаса за руку.

— Мальчик останется здесь, — говорит Андрес.

Хьяльти смотрит на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Женщина может идти, у тебя есть на это бумага. А ребенок останется.

— Мы не оставим ребенка здесь, это ее сын. И он может пойти с нами. Это указано в письме.

— В письме значится, что у тебя есть разрешение забрать Марию Ану Пачеко и тех ее родственников, которых разрешено взять с собой, согласно параграфу двенадцатому директивы о передвижениях иностранцев в стране.

— Ну, и что не так? — Хьяльти чувствует, что у него холодеют пальцы.

— Он черный, — отвечает Андрес.

Хьяльти теряет дар речи. Затем выдавливает:

— Где в директиве написано, что необходимо изолировать людей другой расы? Он исландец!

— Его папа норвежец, — вмешивается Мария, — они уже много десятилетий живут в Норвегии.

— Заткнись, баба, — кричит охранник и толкает ее прикладом. — С тобой вообще никто не разговаривает.

Элиас плачет, тихо подвывая, уткнувшись лицом в бок матери, она в ужасе смотрит на Хьяльти, обхватив ладонями голову сына.

— Хьяльти, сделай что-нибудь, — просит она. — Ты должен что-то сделать.

— Я позвоню премьер-министру, — говорит он Андресу хриплым голосом. — Ты так просто не отделаешься.

— Звони, жалуйся мамочке. Думаешь, она не знает, что подписывает? Действительно, дала тебе разрешение вывести отсюда целый хвост негров? Спроси ее.

Хьяльти выбирает номер дрожащими руками, пробует прямой рабочий номер, домашний; наконец дозванивается до секретаря; нет, к сожалению, ее сейчас нет. Он оставляет сообщение, просит перезвонить, это сигнал бедствия, голос у него дрожит, и он с трудом подбирает слова.

Андрес стоит у него над душой, скрестив руки, Оскар смотрит на часы.

— Нам нужно идти. Либо ты забираешь бабу, либо нет.

Мария обнимает сына, вцепившись в него мертвой хваткой.

— Я шагу не сделаю без него, и не мечтай. — Она выдвинула подбородок, глаза искрятся гневом. — Забирай свое письмо, Хьяльти, и ступай прочь.

— Мария, мне очень жаль. Я это улажу. Вернусь и заберу вас.

— Думаешь, она не знает, что делает, — шипит Мария. — Думаешь, это не она установила эти правила, твоя любимая белая королева. И ты на нее работаешь. Позволяешь ей творить такое. Это ты обрек нас всех на этот ад. Прочь отсюда, и больше не показывайся.

Он не может ничего сказать. Должен поговорить с Элин, уладить недоразумение и вернуться за Марией. Следуя за верзилами к выходу, он оборачивается и видит, что мать и сын стоят крепко обнявшись.

Когда они уже подходят к калитке, Мария с Элиасом их догоняют. Они держатся за руки, Элиас вытирает слезы и сопли рукавом свитера, а Мария вкладывает Хьяльти в руки скрипку и, задыхаясь, говорит:

— Найди ее, Хьяльти. Даже если ты не сможешь помочь нам, ты сможешь спасти ее. Спаси Маргрет!

Она пристально смотрит ему в глаза, он кивает. А затем уходит. Идет за гориллой в машину и всю дорогу сидит окаменев, положив скрипку на колени, ничего не понимая, не понимая, как эти вежливые, хорошо воспитанные люди, с которыми он общается, сидит на заседаниях, ест в столовой, как они могут стоять за всем этим ужасом, этим адом, безграничным насилием, голодом и грязью.

В город они едут молча, Оскар высаживает его на площади у Министерства. Здесь все обыденно и буднично, несмотря на уличные беспорядки и сожженные урны, несмотря на пеньки, оставшиеся от срубленных деревьев, и вооруженных до зубов спасателей, охраняющих Министерство.

Босоногая Элин замерла в позе лотоса в своем кабинете и смотрит в окно, выходящее на море. Когда он входит, она сидит к нему спиной. Лодыжки все еще стройные, несмотря на беременность. Глядя на ее ухоженные пятки, он спрашивает:

— О чем вы думаете? Как можно допускать такое?

— Мы? — Она поднимается на ноги и тянет руки вверх. — А ты разве здесь не работаешь? Не сидел на заседаниях, когда принимались эти решения?

— Элин, это концлагерь. Люди умирают. Их бьют и морят голодом, вонь там невыносимая, все туалеты не работают.

— Брось, — говорит она язвительно. — Что-то тебе это в голову не приходило, когда мы обсуждали решение проблемы с иностранцами. Когда решили разместить туристов в аэропорту и ты организовывал рекламную кампанию о надежном убежище для иностранцев в лучшем аэропорту Европы.

— Я не знал, что там будет вооруженная охрана. Или что люди будут голодать.

— Сейчас все голодают, Хьяльти. Кроме нас с тобой, потому что Министерство заботится о своих. И хотя в стране нехватка продовольствия, мы обеспечиваем иностранцев едой, пусть и в небольшом количестве.

— Люди там умрут, Элин, уже есть больные.

— Этим людям повезло, что они здесь. В туристическом центре у них есть крыша над головой, они не окажутся на улице. Мы не в состоянии помочь всем сразу, приходится расставлять приоритеты. Ты же сначала заботишься о своей семье, а уже потом о чужих людях? И мы стараемся им помогать.

— Ты знала, что они не выпустят Элиаса? Знала, когда писала это письмо?

Она пожимает плечами, сидя на краю письменного стола, смеряя его взглядом своих голубых глаз.

— Правила есть правила. Нельзя сначала установить регламент передвижения иностранцев, а потом позволить негритятам бегать по улицам. Это по крайней мере странно.

— Элин, он гражданин Исландии. Он здесь родился.

— Перед нами стоит определенная задача. — Медленно, как непонятливому, объясняет ему Элин. — Мы должны сплотить нацию, сомкнуть наши ряды и привить людям чувство гордости за то, что нас объединяет. Мы не можем позволить себе слабость и дать бастардам разрушить нашу целостность. Я не расистка, училась за границей, у меня есть друзья разной расы и национальности. Это хорошие люди, но они нам чужие. Иностранная кровь разбавит исландскую, которую мы унаследовали от предков. Разве не для того исландские дети веками умирали от болезней, холода, голода и тяжелой жизни, чтобы потомки выживших стали крепче? Мы предаем их память, позволяя иностранцам смешиваться с нашей нацией.

Он слушает ее речь с открытым ртом, как идиот, и не отрываясь смотрит на красивую, талантливую Элин, цветущую, розовощекую, беременную, которой он доверял и за которой слепо следовал.

— Я со всем соглашусь, если ты дашь им свободу, — просит он. — Если ты отпустишь Марию и Элиаса.

Она мотает головой.

— То, о чем ты меня просишь, аморально и тебя недостойно. Ты просишь, чтобы я нарушила правила ради тебя, а это не что иное, как коррупция.

— Эти правила мерзкие и отвратительные и недостойны тебя. Ты же можешь спасти. Очень тебя прошу, сделай это.

Она смеряет его холодным взглядом.

— Я кормлю тебя из своей тарелки и плачу зарплату из своего кошелька, ты пользуешься всеми привилегиями, которые дает мое положение. Я тебя подобрала и приблизила к себе, сделала своим советником и доверенным лицом. А ты платишь мне тем, что бегаешь за иностранной бабой и требуешь, чтобы я спасала ее сына.

— Элин, это все из-за ребенка? Из-за того, что я его отец?

Она минуту смотрит на него.

— Нет. К моему ребенку ты не имеешь никакого отношения. — Она сделала шаг к нему. — Не переоценивай себя, мужик, я не питаю к тебе ни малейшего интереса. Лишь требую, чтобы ты проявлял преданность, сосредоточился на заданиях, которые я тебе поручаю, подчинялся мне, черт возьми. Чтобы потрудился выказывать хоть немного благодарности и уважения к своей стране, к своему народу. А не можешь — лучше убирайся!

Он несколько мгновений размышляет. Да, вероятно, лучше так. Пожалуй, я пойду.