Отравление в Уичфорде [The Wychford Poisoning Case]

Глава 6 Знакомящая нас с мисс Пьюрфой

Миссис Пьюрфой оказалась приятной невысокой особой с седеющими волосами и жизнерадостной улыбкой. Она понравилась Роджеру с первого взгляда, а что касается самой миссис Пьюрфой, то она и не старалась скрыть своего восхищения, приветствуя столь выдающегося гостя.

— Я прочла все ваши книги, мистер Шерингэм, — сразу же выпалила она, обменявшись с ним рукопожатием, — все до единой!

Ну а Роджер никогда и ни в малейшей степени не смущался такими похвалами.

— Надеюсь, их чтение доставило вам больше удовольствия, чем мне их создание, миссис Пьюрфой, — небрежно отозвался он.

— Не хотите ли вы сказать, что писали их без удовольствия? А я всегда думала, что вы, писатели, тогда только и счастливы, когда держите перо в руке.

— Кто-то вас неправильно информировал, — с серьезным выражением лица возразил Роджер. — Если я имею право говорить от всего литературного племени, то скажу, что мы счастливы, лишь когда выпускаем перо из рук.

Что касается самого Роджера, то это утверждение было лживо насквозь: он просто должен был сочинять, чтобы не лопнуть от переизбытка чувств, но Роджер питал отвращение к навязшим в ушах россказням о необходимости самовыражения, которыми потчуют общество второразрядные писатели, чересчур всерьез воспринимающие и себя, и свое сочинительство, и считал долгом представить таких позеров в самом непрезентабельном виде. А то, что его беспокойные попытки возвыситься над этими господами тоже попахивают позерством, хотя и прямо противоположного свойства, никогда не приходило ему в голову, и это, конечно, весьма любопытно.

— Но вы меня поразили! Вы превращаете в прах мои самые заветные иллюзии. Так вы, значит, пишете не для того, чтобы ощущать радость творчества?

— Увы, миссис Пьюрфой, от вас, как видно, ничего не утаишь. Нет, я пишу не для этого. Я пишу, чтобы заработать на жизнь. Возможно, есть среди нас такие, кто пишет именно из высших творческих импульсов (кое-какие слухи о них до меня доходили), но поверьте — это очень редкие и экзотические птички.

— Ну что ж, вы, во всяком случае, откровенны, — улыбнулась миссис Пьюрфой.

— Молли, у Роджера есть конек, — ввернул Алек, — он очень любит плести словеса, но к писательству это не имеет никакого отношения.

— В чем же суть этого увлечения, Алек?

— Ты это узнаешь еще до того, как кончится обед, — загадочно намекнул Алек.

— Он хочет сказать, что я не позволю ему всецело завладевать беседой, миссис Пьюрфой.

Миссис Пьюрфой взглянула на одного собеседника, потом на другого.

— Наверное, я тупа, потому что ничего не понимаю.

— Наверное, Алек хочет сказать, что я слишком многолословен и все время болтаю, — объяснил Роджер.

— О, и это все? Но я буду очень рада. Люблю послушать того, кто умеет говорить.

— Слышал, Алек? — ухмыльнулся Роджер. — Наконец-то меня оценили по заслугам.

На этом месте разговор был прерван появлением темноволосой, короткостриженной девицы в бледно-зеленом вечернем платье.

— Моя старшая дочь, — с материнской гордостью возвестила миссис Пьюрфой. — Шейла, дорогая, это мистер Шерингэм.

— Как по-ожива-аете? — протяжно осведомилась темноволосая, стриженая девица. — Вы и есть великий Роджер Шерингэм? Прочла некоторые ваши книжки. Превосходно. Привет, Алек, старый хрыч. Обед уже готов, мам?

— Через десять минут сядем за стол, дорогая. Мы ждем отца.

— А надо ожидать его стоя? Что, если мы подождем его сидя? — И девица устало плюхнулась в самое большое кресло.

Алек сел рядом, и они сразу же начали обсуждать матч между командами "Джентльмены" и "Игроки". Роджер опустился возле хозяйки на кушетку в стиле "честерфилд".

— Алек не говорил, что у вас есть дочь, миссис Пьюрфой, — заметил он.

— Не говорил? А у меня их две и сын, но мальчик и вторая дочка сейчас в отъезде.

— Вы не ошибаетесь, нет? — спросил Роджер вкрадчиво. — Эта леди, которая сейчас втолковывает Алеку, что он ничего не смыслит в крикете, действительно ваша дочь?

— Безусловно, мистер Шерингэм, а что?

— О, ничего. Я просто подумал, не ошиблись ли вы в узах родства? Я бы сказал, что вы дочь, а она — мать.

Миссис Пьюрфой рассмеялась.

— Да, Шейла немного мудрено себя ведет, все время демонстрирует, какая она современная, но знаете, это лишь поза. И друзья у нее такие же. Хотя сегодня она несколько перебарщивает, очевидно специально в честь вашего визита. Изо всех сил делает вид, будто авторитетов для нее не существует. Боюсь, она ужасно стереотипна, как вся теперешняя молодежь.

— Современная девица, смотри vide passim {По ходу дела (лат.)} воскресные газеты. Но поскребите ее — и под внешним покровом найдете самую обыкновенную особу, какими они были всегда, несмотря на то, что сейчас они пудрятся.

— Прекрасная мысль, — улыбнулась миссис Пьюрфой, — но если вам интересен тип современной девушки, "поскребите" как следует Шейлу, мистер Шерингэм, ей это только на пользу. Ну разве я не бесчеловечная мать? Но, честное слово, у меня иногда руки чешутся, чтобы как следует и очень старомодно отшлепать ее! А заодно и большинство ее заносчивых друзей!

— Вы совершенно правы! — рассмеялся Роджер. — Это единственный способ в таких случаях. Надо принять соответственный закон и в каждом городе учредить должность официального шлепальщика, а чтобы он справился, положить жалованье, возрастающее в зависимости от числа отшлепанных: чем больше — тем выше (я не шучу). И посадите их на строгий рацион: по одной губной помаде в месяц, по унции пудры на этот же срок, двадцать сигарет в неделю и лишь по четыре "к черту" в день — вот тогда мы смогли бы... А, вот и ваш муж!

В противоположность жене мистер Пьюрфой был высок и неимоверно тощ, лицо имел хмурое, но иногда во взгляде его проблескивала неожиданная юмористическая искорка. Вид у него был усталый, но он довольно тепло пожал руку Роджеру.

— Очень сожалею, что заставил вас так долго ждать но сегодня было чудовищно много операций, и так бывает всегда, когда мне хочется уйти пораньше.

— У вас сейчас очень много работы? — осведомился Роджер.

— Очень. Наступила осень, а это для нас, врачей, означает большую занятость. Ну так что ж, приступим к обеду? Молли, ты, надеюсь, не хочешь, чтобы мы направились в столовую попарно?

— Ну конечно нет, дорогой. У нас же не торжественный обед. Шейла, милая, ты не покажешь дорогу мистеру Шерингэму?

И небольшое общество без всяких церемоний перешло в столовую и расселось по местам. Пока горничная была в комнате, разговор касался будничных тем, но уже очень скоро все обратились к тому, что больше всего занимало сейчас умы.

— Итак, мистер Шерингэм, — спросила Шейла, — что вы думаете о нашем потрясающем событии?

— Вы, конечно, имеете в виду дело Бентли? — поинтересовался севший рядом Роджер. — Думаю, это довольно примечательное дельце.

— И это все, что вы можете сказать? А я-то думала, что у вас составилось более оригинальное суждение но этому поводу.

— Знаете, у меня возникают самые стереотипные суждения, когда речь идет об убийствах. И так было всегда, даже в детстве. А вы что думаете об этом?

— Да ничего. Нет! Я думаю, что эта женщина, Бентли, не виновата.

— О, неужели?! — воскликнул искренне удивленный Роджер.

— Шейла, дорогая! — вмешалась миссис Пьюрфой. — Почему же ты так думаешь?

— Да не пугайся ты, мам. Я просто хотела высказаться пооригинальнее.

— Понимаю, — заметил довольно разочарованно Роджер. — Это камешек в мой огород, а?

— Ну, я бы удивилась, если бы оказалось, что она действительно не виновата, — высокомерно возразила Шейла, — тем более что все без исключения считают ее преступницей.

— В силу общепринятости мнений, вы хотите сказать? Но если виноват кто-то другой, то он очень хитро все подстроил.

— Ничего не знаю насчет общепринятости мнений, но это же факт, что люди всю жизнь заблуждаются, чего бы это ни касалось. Большинство думает, что она виновата. Значит, она невиновна. Двинь мне соус, Алек, спа!..

— Любопытный аргумент защиты, — серьезно заметил Роджер. — Вы согласны, мистер Пьюрфой?

— Что она невиновна? Нет, боюсь, не могу согласиться с этим. И хотел бы, да не вижу для этого ни малейшего основания.

— Ну, значит, она действительно не виновата, теперь я совершенно в этом убедилась, — негромко пробормотала девица.

— Шейла, Шейла! — воскликнула мать.

— Извини, мам, но ты же прекрасно знаешь: папа всю жизнь попадает пальцем в небо. А это доказывает, что я права, и, наверное, я об этом напишу защитнику этой женщины.

— Вот видите, как с нами, родителями, обращается современная молодежь, — улыбнулся доктор Пьюрфой.

— Шейла, — вдруг взорвался Алек, — наверное, после обеда я накостыляю тебе по шее, как в детстве.

— Ну к чему такое зверское обращение? — возразила мисс Пьюрфой.

— Потому что ты его заслужила.

— Благодарю тебя, Алек, — с чувством сказал доктор Пьюрфой. — Ты смелый мужчина. Хотел бы я обладать твоим мужеством.

— Вот это мне правится, папа, — негодующе заявила дочь, — ведь только на прошлой неделе ты испортил мое лучшее вечернее платье.

Однако Роджер не позволил разговору углубиться в лабиринт шутливых семейных перебранок.

— А вы знакомы с семейством Бентли или с людьми, имеющими отношение к событию? — спросил он Шейлу.

— С Бентли незнакома. Немного знаю Сондерсон и определенно встречалась с Алленом. Разумеется, знаю врачей, Джеймса и Питерса.

— Вы знакомы с миссис Сондерсон? Правда? — с любопытством переспросил Роджер. — Что собой представляет эта женщина?

— Противная лицемерка, — выпалила мисс Пьюрфой.

— Шейла! — запротестовала мать.

— Но, мама, ты и сама это прекрасно знаешь, так к чему умолчания? Правда, папа?

— Если сведения, которыми я располагаю, верны, то ты еще очень мягко выразилась, — с абсолютно серьезным видом констатировал доктор Пьюрфой.

— Я уже кое-что вычитал из газетных публикаций, — задумчиво продолжал Роджер, — но что именно вы подразумевали под словом "лицемерка", мисс Пьюрфой?

— Да вы только вдумайтесь в ее поступки! Уже этого вполне достаточно, разве нет? Да, у нее нет мужа, который мог бы научить ее, как вести себя в приличном обществе (она уже вдова, как вы знаете), но есть вещи, которые просто не полагается делать. Ведь, в конце концов, все полагали, что она дружит с супругами Бентли, но она поступила как двуличная бестия. Она душу прозакладывает дьяволу, чтобы только о ней говорили в обществе. И сейчас она просто на седьмом небе от радости. Я бы ничуть не удивилась, если бы вдруг все узнали, что это она отравила Бентли и только для того, чтобы ее имя попало в газеты. Вот такой она цветочек полевой!

— Неужели? — тихо переспросил Роджер. — Да, это очень интересно. А что вы можете сказать о миссис Аллен?

— Ну, она значительно старше ее. И старше своего мужа. Вот всегда так, правда? — с философски-умудренным видом сказала юная барышня. — Любая женщина, которая выходит замуж за мужчину моложе себя, по-моему, сполна заслуживает неизбежных последствий, хотя, конечно, мистер Аллен тот еще ходок, знаете ли. Я слышала о нем всякое еще с детских лет. Ну, знаете, когда шушукаются по темным углам и всякие там сплетни разводят. Да все знают, что он...

— Хватит, Шейла! — отрезала миссис Пьюрфой, которая, все больше волнуясь, прислушивалась в течение последних минут к речам дочери.

— Мать всегда мне затыкает рот, прежде чем я дойду до самых сочных подробностей, — сообщила мисс Пьюрфой всем желающим слышать.

Появление горничной пресекло ее попытки прибавить еще несколько седых волос в блестящую темную прическу миссис Пьюрфой, и последующий разговор вполне бы удовлетворил благоприличную учительницу из воскресной школы, и лишь когда трое мужчин остались одни в столовой, Роджер вернулся к прежней теме. Он не хотел, во всяком случае сейчас, широко оповещать об истинной причине своего приезда в Уичфорд и скрыл это даже от семейства Пьюрфой, так как его чересчур напористый и необъяснимый интерес к убийству мог показаться праздным любопытством на грани неприличия.

— Так вот, насчет дела об убийстве мистера Бентли, доктор, — сказал он, когда во второй раз присутствующие наполнили бокалы превосходным докторским портвейном, вы, конечно, знакомы с лечившими его врачами. Не было ли каких-нибудь интересных деталей, отмеченных в медицинских заключениях?

Доктор Пьюрфой погладил ладонью свою костлявую челюсть.

— Нет, не припомню, Шерингэм. Все там предельно ясно. Вы же имеете в виду, что говорится о причине смерти?

— Ну да, и это, и вообще.

— Потому что если так, то причина не вызывает ни малейших сомнений. Ясный как день случай отравления мышьяком. По вскрытии в теле найдено количество мышьяка, значительно превышающее фатальную дозу, что, кстати, бывает очень редко, так как большая часть мышьяка ко времени смерти уже, как правило, в организме отсутствует.

— И сколько же яда попало в его организм?

— Понимаете, это невозможно определить. Может быть, всего пять сотых грамма, а возможно, и все двадцать. Сугубо предположительно скажу, что, очевидно, он получил дозу от восьми до десяти сотых. По словам Джеймса, Бентли не очень сильно рвало, как можно было бы ожидать, а это и указывает на сравнительно небольшую дозу.

— А смертельная — это три грамма?

— Да, от двух с половиной до трех. Обычно смертельной считают два с половиной, но для Бентли, наверное, этого было бы чересчур много.

— Почему же?

— Он был довольно тщедушен. Ниже среднего роста, деликатного сложения, с недоразвитой мускулатурой, одним словом, по общему мнению, хилый человек.

— И, как я понимаю, очень носился со своим здоровьем?

— Совершенно верно. Был одним из тех пациентов, которые всегда бесят врачей (у меня тоже такие есть). Они думают, что лучше всех разбираются в собственных болезнях, а также больше смыслят в лекарствах, чем они. Просто невозможные люди. Из слов Джеймса можно было понять, что Бентли — один из самых крайних представителей подобного племени.

— Да? А в чем это проявлялось?

— Знаете, таким людям выписываешь рецепт, а потом выясняется, что предписание не выполнено, потому что больной уже сам назначил себе лечение, еще до визита к врачу, и оно никак не согласуется с тем, что назначено. Тогда врач выписывает другое лекарство, а пациент идет в аптеку и покупает опять нечто прямо противоположное, считая, будто оно подходит ему больше. Безнадежная ситуация! Бентли был именно таким сумасшедшим. Принимал разные лекарства от зари до зари и пребывал в дурном настроении, если не накачивал себя разными снадобьями.

— Вы хотите сказать, что он употреблял и наркотики? Морфий или что-нибудь в этом роде?

— Господи, да нет, конечно. Ничего искусственно возбуждающего и вредного для здоровья он не принимал. Я просто хотел сказать, что главной радостью жизни для него было превращать свой желудок в маленький лекарственный склад.

— Так, значит, чтобы прикончить его, большого количества мышьяка не потребовалось бы?

— Вот именно. У него был очень чувствительный желудок. Можно сказать, у него от природы была предрасположенность к гастроэнтериту. Как раз поэтому, если помните, Джеймс, когда его вызвали к Бентли на следующее утро после пикника, с такой уверенностью и диагностировал гастроэнтерит. Никаких разговоров о мышьяке тогда разумеется и не возникало.

— Ах да, вот об этом я тоже хотел вас спросить. Вернее, о двух вещах. Во-первых, почему доктор Джеймс диагностировал острую диспепсию? Вы частично на этот вопрос ответили, но не было ли других причин для такого заключения? И не съел ли Бентли во время пикника чего-нибудь неподходящего? Вы не знаете?

— Господи, — улыбнулся доктор Пьюрфой, — да вы устраиваете мне допрос с пристрастием!

— Неужели я настолько невежлив? — спросил обеспокоенный Роджер. — Как по-твоему, Алек?

— Да не больше чем обычно, — пробурчал сей джентльмен.

— Нет-нет! — запротестовал доктор. — Я лишь пошутил.

— И все-таки, наверное, я действительно атаковал вас чересчур ретиво, — засмеялся Роджер. — Дело в том, что, как вы уже, конечно, поняли, я питаю чрезвычайный интерес к этому делу.

— Я вас нисколько не осуждаю. Это очень интересное дело, хотя совершенно ясное. И если я могу рассказать вам еще что-нибудь стоящее внимания, то буду чрезвычайно рад. Мы с Джеймсом старые приятели, и я знаю о его участии в этом деле почти столько же, сколько он сам.

— Что ж, я, признаться, был бы вам страшно обязан. Так как же обстоит дело с пикником?

— Но Бентли почти ничего не ел такого, что имело бы последствием острую диспепсию. На него больше повлияли погодные условия. День был весьма прохладный, а Бентли ехал в открытой машине без плаща. Вдобавок потом он сидел на сырой траве. Для человека с его здоровьем этих двух причин достаточно, чтобы простудиться, а простуда вызвала симптомы, на основании которых Джеймс и поставил свой диагноз.

— Но теперь вы считаете, что доктор Джеймс ошибся?

— Несомненно. Джеймс и сам это говорит. Плохое самочувствие после пикника определенно было результатом первой данной ему порции мышьяка.

— Понимаю, но в связи с этим возникает второй вопрос, который я вам хотел задать. Почему все-таки медицина так решительно утверждает, будто плохое самочувствие пациента было вызвано мышьяком?

— Понимаете, отравление мышьяком может быть двух видов — хроническое или острое. Хроническое вызывается принятием очень небольших доз в течение какого-то периода. Яд в таком случае накапливается постепенно и действует не сразу. Острое отравление происходит вследствие принятия смертельной дозы. А данный случай, как доказано, есть результат обоих этих методов.

— Наличие мышьяка в волосах, ногтях и коже доказывает, что мышьяк стал поступать в его организм по крайней мере за две недели до смерти, — быстро вставил Роджер.

— Да вы об этом знаете столько же, сколько я, — воскликнул доктор.

— Я немного занимался исследованием этого дела, — по-детски наслаждаясь своим триумфом, признался Роджер. — Да, я тоже так считаю, но просто хотел проверить свои выводы. А теперь еще одно. Я часто отмечал, читая газетные отчеты по делам об отравлениях, что защита почти всегда отстаивает ту позицию, будто скончавшийся умер не от воздействия яда, а от естественных причин — и это несмотря на такой неудобный момент, как присутствие яда в теле скончавшегося. Более того, она, по-видимому, всегда может найти экспертов, которые поддержат ее позицию. Как вы думаете, может такое произойти и в данном случае? Конечно, мы еще не знаем, на что способны адвокаты миссис Бентли, но, предположим, события будут развиваться на этому пути? Вы не считаете, что найдется эксперт, который станет утверждать, будто Бентли умер от естественного гастроэнтерита (с медицинской точки зрения я выражаюсь ненаучно, но не будем обращать на это внимания, вы поняли, что я имею в виду), а не от яда?

— Нет! — решительно возразил доктор Пьюрфой. — Если бы мышьяк был обнаружен в меньшем количестве, тогда адвокаты могли бы уцепиться за доводы какого-нибудь специалиста, лелеющего свои личные представления о симптомах мышьяковистого отравления, и заявить, что их эксперты не находят всех симптомов в полном виде и поэтому смерть возможно отнести и за счет естественной причины. Но никому ничего подобного не удастся доказать при наличии в теле трех граммов мышьяка.

— Понимаю. Значит, защите придется базироваться на другом основании, не так ли? И есть лишь единственный аргумент, который она может противопоставить обвинению, а именно: что не миссис Бентли отравила мужа, а кто-то другой.

— Интересно было бы послушать, как защитники обоснуют этот ложный аргумент, — любезно согласился доктор Пьюрфой. — Алек, подлей себе еще портвейна и пусти графин по кругу.

— Нет, с меня хватит, — заявил Алек, внезапно вскочив с места. — Извините, но с вашего разрешения я перейду в гостиную.

— К чему такая спешка, Александр, или я тебе наскучил? — спросил Роджер.

— Нет-нет, не поэтому, но ведь я обещал Шейле задать ей трепку и, пожалуй, начну прямо сейчас, пока вы чешете языки.

— Алек, — заметил доктор, когда дверь закрылась, — один из тех редких людей, чье общество очень освежает, так как они всегда молчат, если им нечего сказать. Я лишь раз в жизни встретил еще одного подобного человека, и вы удивитесь, узнав, что это женщина. Налейте себе портвейна, Шерингэм, и подвиньте графин ко мне, пожалуйста. Так какие будут еще вопросы?

— Спасибо, — ответил Роджер, снова наполняя стакан. — Да, я еще кое о чем хочу вас спросить. Сколько времени обычно проходит между принятием смертельной дозы и наступлением смерти?

— Ну, это невозможно определить точно. Такой период может длиться от двух часов до нескольких дней.

— О! — сказал Роджер.

— Но обычно смерть наступает в первые двадцать четыре часа, правда, чаще всего спустя три, максимум — восемь часов.

— А когда появляются первые симптомы отравления?

— Через полчаса-час.

— Ах! — сказал Роджер.

Они немного помолчали. Доктор Пьюрфой с одобрительным видом потягивал портвейн. Да, портвейн был действительно хорош, но Роджер словно позабыл сейчас о нем.

— Значит, если дело приобретет спорный характер, на подозрении может оказаться любой, кто был в контакте с умершим по крайней мере за полчаса до того, как появились эти симптомы?

— Определенно.

— А тот, кто не имел такого контакта, должен быть автоматически очищен от подозрений?

— В разумных пределах. Но тут у нас необычный случай.

— Гм! — только и ответил на это Роджер и залпом проглотил остаток портвейна.

Доктор Пьюрфой, по-видимому, слегка огорчился. Уж очень хорош был портвейн и поэтому несомненно заслуживал более вдумчивого отношения.