Парадокс мудрости. Научное опровержение «старческого слабоумия». Революционный взгляд на мышление человека

​ Загадка двойственности

Загадка лобных долей – это пример того, насколько непоколебимым может быть мозг, охраняя свои секреты. Но на протяжении многих лет загадка организации мозга не привлекала так много внимания – как научной литературы, так и непрофессиональной прессы. Почему мозг состоит из двух половин, левого и правого полушарий, и чем они отличаются? Этот вопрос является центральным для нашего изложения, попытаемся это разъяснить в данной книге.

Гений и мудрость, талант и компетенция являются дарами-близнецами, в равной степени почитаемыми, однако очень различными. Как мы уже знаем, эти способности не составляют единое целое и одна может присутствовать без другой. Мы также знаем, что пик их выражения соответствует различным возрастам: гений и талант обычно проявляются в молодости, а мудрость и компетенция на более поздних стадиях жизни.

Каков механизм этих двух видов способностей, так тесно связанных, хотя и обособленных? Как они противопоставлены и как связаны? Мы, наконец, готовы попытаться найти, решение этого вопроса.

Как обсуждалось ранее, компетенция и ее высшая форма, мудрость, зависят от наличия моделей, содержащих как дескриптивную, так и предписывающую информацию. Эти модели делают для нас возможным внешнее распознавание уникальных и трудных задач как вариантов ранее встречавшихся, уже решенных.

Но что происходит, когда вы сталкиваетесь с ситуацией, которая на самом деле не соответствует, даже отдаленно, никакой из моделей, хранимых в вашем мозге? Основываясь на более раннем обсуждении, мы уже знаем, что формирование модели – это сложный и длительный процесс, который не может быть верно понят в двоичных терминах «да/нет». Это означает, что модель может быть частично сформированной и частично готовой к использованию. Мы дойдем до этих тонкостей позже, а сейчас ради ясности давайте рассмотрим более легкий диапазон возможностей. Допустим, когда человек сталкивается с проблемой, соответствующая модель либо находится в когнитивном наборе этого человека, либо нет. Или если воспользоваться терминологией Стефана Гроссберга (Stephen Grossberg), адаптивный резонанс с одним из предварительно сформированных аттракторов происходит или не происходит. Теперь мы должны рассмотреть две категории ситуаций: хорошо известных и новых. Как мозг справляется с этими двумя видами задач?

Проникнем в полушария большого мозга и тайну двойственности. Двойственность – это одно из самых фундаментальных и универсальных свойств мозга. Она пронизывает все его уровни, от мозгового ствола до неокортекса. Для каждой структуры, ядра и проводящего пути существует двойник. В прошлом было привычным думать, что эта двойственность характеризуется безупречной симметрией. Сегодня мы знаем, что симметрия мозга только примерная и частичная. Довольно верно то, что мозг более симметричен, чем асимметричен; предполагается, что две половины мозга являются в большей степени двумя вариациями одной и той же фундаментальной темы, чем двух совершенно различных тем. Также верно, что обе половины мозга не функционируют в изоляции друг от друга. Они связаны обильными проводящими путями на каждом уровне, как кортикальном, так и субкортикальном. На кортикальном уровне проводящие пути, соединяющие два полушария, образуют крупную структуру, называемую corpus callosum (от лат. «тело мозолистое») или anterior и posterior comissures (от лат. «передние и задние спайки»). Эти и другие проводящие пути обеспечивают непрерывный перекрестный разговор между полушариями или, точнее, мириады параллельных перекрестных бесед.

Разумеется, мозг функционирует как хорошо интегрированное целое, а не как две разъединенные части. Но это единство оказывается единством контрастов. Как мы увидим, едва различимое структурное и биохимическое отличие, разъединяющее две половины мозга, преобразовывается в глубокие функциональные различия между ними.

Среди очень немногих частей мозга, которые избегают обязательной двойственности, это эндокринные железы, эпифиз (шишковидная железа) и гипофиз (железа внутренней секреции), два маленьких скопления ядер, глубоко скрытых в средней части мозга. Именно уникальный своеобразный статус шишковидной железы, в противоположность дуализму, побудил великого философа семнадцатого столетия Рене Декарта объявить ее местом, где тело и душа сходятся, таким образом надеясь решить дилемму своего творения, дуализма тела и души. Сегодня мы знаем, что шишковидная железа играет гораздо более скромную, хотя отнюдь немаловажную роль в выработке мелатонина и помощи в регуляции цикла сна и пробуждения. Другая структура, ускользающая от обязательной двойственности, – железа внутренней секреции –играет роль в секреции и высвобождении различных гормонов.

Некоторые вопросы вызывали больше к себе внимания и способствовали возникновению более абсурдных предположений, чем двойственность мозга человека. Почему нам нужны две половины мозга? Почему две половины лучше, чем одна? На протяжении многих лет излагались многочисленные теории и гипотезы, чтобы решить эти вопросы, но неизменно возникало контрдоказательство, оспаривающее и часто полностью уничтожающее эти теории.

​ Язык и мозг: корни неправильного представления

Над поиском понимания функций двух сторон мозга традиционно господствовало несколько неявных предположений. Первое предположение состояло в том, что различия ограничены кортексом, так называемыми полушариями большого мозга. Второе – в том, что эти различия касаются только функционирования мозга и что структура и биохимия обеих сторон мозга являются идентичными. Третье предположение состояло в том, что различия между обеими сторонами мозга существуют только у людей и что во всех других видах обе стороны мозга являются структурно, биохимически и функционально симметричными.

Как оказалось, все эти три предположения скорее сделали картину неясной, чем прояснили ее, и в конечном счете было доказано, что они являются ошибочными. Это, в свою очередь, привело к пересмотру одной из самых укоренившихся догм нейропсихологии и когнитивной нейронауки: различие между языком и невербальными функциями – суть разницы двух сторон мозга.

Чтобы понять источник этого неправильного представления, нам необходимо рассмотреть, что мы знаем о языке и двух сторонах мозга. На протяжении ряда лет было известно, что левое полушарие мозга играет большую роль в языке, чем правое полушарие; отсюда термин доминантное полушарие языка. Доказательств в поддержку этой точки зрения существовало множество. У взрослых пациентов ушиб, черепно-мозговая травма или любой другой вид повреждения мозга нарушает речь, порождая состояние, известное как «афазия», когда повреждено левое полушарие, а не правое. (Как мы скоро узнаем, у детей картина является в значительной степени менее четкой – обстоятельство с далеко идущими последствиями, важность которого годами ускользала от теоретиков полушарной специализации.)

Электростимуляция левой височной доли при нейрохирургии порождает случаи аналогичные вербальной галлюцинации: пациент буквально слышит голоса, произносящие понятные слова или даже фразы. Слуховые галлюцинации, столь обычные при шизофрении, как правило, появляются скорее в виде правильно построенных фрагментов речи, чем нечетких звуков. Это, вероятно, отражает факт того, что левое полушарие более поражается при шизофрении, чем правое. Очаг эпилептического припадка, локализованный в левой височной доли, порождает подобные случаи галлюцинаций слышания голосов (вот почему эпилепсия височной доли иногда ошибочно диагностируется как шизофрения). Дислексия, нарушение развития речи у детей, является более распространенной среди левшей, чем правшей, и, возможно, отражает раннее поражение левого полушария и последующее переключение настройки рабочей руки (феномен, часто называемый нехорошим термином «патологическая леворукость», как отличная от врожденной, наследственной леворукости). Если афазия (расстройство или полная потеря речи) вызывается дисфункцией левого полушария, то специфическое состояние гиперфазии, мастерство владения речью, подобное попугаю, характеризуемое длинными вербальными сценариями поведения, обычно наблюдаемыми при синдроме Вильямса, связано с размером левого полушария. Все эти данные указывают на то, что левое полушарие является «местом» речи. К тому же данные ограничивались главным образом взрослыми пациентами и, соответственно, искажали общую картину специализации полушарий и скрывали некоторые из ее очень важных аспектов.

В отличие от этого полагалось, что повреждение правого полушария ухудшает психические процессы, которые не зависят от речи, такие как нарушение узнавания лиц (состояние, известное как «прозопагнозия») и утрата способности распознавать музыкальные тоны («амузия»).

Эти и другие подобные открытия сформировали превалирующие предположения о фундаментальной природе функциональных различий между двумя сторонами мозга. В связи с первостепенной ролью языка в человеческом обществе термин доминантное полушарие языка был сокращен в просто доминантное полушарие, соответственно подразумевая так или иначе большую значимость левой половины мозга. В отличие от этого правое полушарие часто обозначалось термином субдоминантное полушарие, подразумевая его меньший статус. Даже сегодня нейрохирурги более осторожны, когда оперируют левое полушарие, и часто более бесцеремонны, когда дело доходит до правого полушария.

Заметьте, что важное противопоставление, предполагавшее зафиксировать фундаментальные различия полушарий, является противопоставлением между процессами, а не между акустической и визуальной информацией, основанными на языке (подобно устному и письменному), и процессами, которые не вовлекают язык (подобно звуковому и визуальному)[12].

Но даже это (как мы увидим дальше) упрощенное понимание сведено до звукового фрагмента. Постепенно распространилось убеждение о том, что левое полушарие – это, по сути, полушарие языка и что правое – это визуально-пространственное полушарие. Это убеждение, в его буквальном виде, все еще разделяется многими учеными, изучающими мозг, и, вероятно, большинством клиницистов, психологов и врачей, лечащих расстройства умственной деятельности, так как обычно требуются годы на то, чтобы современные знания просочились в траншеи клинической медицины. Но это явно ложное представление. Новые научные доказательства оспаривают такое суждение и заставляют нас принять совершенно иной образ понимания двойственности мозга.

Не вдаваясь слишком глубоко в технические детали, позвольте мне объяснить, почему. В наших поисках полушарных различий, как во многих других, ясность мысли и Логика 101 часто оказываются лучшими принципами, чем загадочные технические знания. Логика 101 предписывает, что любое различие, основывающееся на противопоставлении языка и невербальных умственных процессов, является многозначительным только для существ, наделенных способностью языка. Мы, люди, являемся единственным биологическим видом, наделенным этой способностью, по крайней мере в узком определении языка. Следовательно, мы являемся единственным видом, для которого различие между языком и невербальными функциями имеет какое-то значение. Как оказывается, этот неизбежный вывод создает огромную теоретическую и эмпирическую проблему, не исключая похоронный звон по языковой визуально-пространственной теории полушарной специализации.

Действительно, превалирующее предположение многих лет состояло в том, что функциональные различия между двумя частями мозга существуют только у людей. Предположение было логическим и имело смысл, по крайней мере внешне. Но другое предположение, в равной степени укоренившееся на много лет, не имело смысла даже внешне и рассматривалось как неудовлетворительное рядом ученых. Это невероятное предположение состояло в том, что у людей два полушария мозга являются структурным и биохимическим зеркальным отображением друг друга. Это представление беспокоило ученых по очевидной причине: функциональные различия обоих полушарий должны иметь некоторую материальную основу. Предположение о структурной симметрии было необъяснимо и не соответствовало здравому смыслу, имелось в виду, что две идентичные структуры дадут начало двум чрезвычайно разным совокупностям функций.

Побуждаемые чувством беспокойства и поддерживаемые приходом мощных технологий нейровизуализации, ряд ведущих нейробиологов приступили к поиску структурных различий двух полушарий, могущих объяснить функциональные различия. Так как движущей силой поиска того времени было объяснение связи между языком и левым полушарием, внимание акцентировалось на «языковых зонах» мозга. Большая часть ранних работ фокусировалась на высокоточном измерении кортикальных зон языка и проводилась Норманом Гешвиндом (Norman Geschwind) (который, вероятно, является отцом североамериканской поведенческой неврологии) и его коллегами.

Для обнаружения структурных различий между полушариями не потребовалось много времени. Две области мозга особенно важны для языка: planum temporale (левая верхнезадняя височная извилина) отвечает за различение звуков речи, и frontal operculum (лобная покрышка) является крайне необходимой для артикуляции звуков речи. Обе области оказались большего размера в левом полушарии, чем в правом полушарии у праворуких индивидов. Что могло бы быть лучшим объяснением языкового превосходства левого полушария?

Но очень скоро было обнаружено, что эти структуры также больше с левой стороны, чем с правой у человекообразных обезьян, у которых нет «языка» (несмотря на знаменитого Коко, обученного учеными пользоваться простым языком глухонемых в 1980-х гг.). Более того, палеонтология говорит нам, несмотря на изучения углублений (следов на внутренней поверхности черепа), о том, что уже мозг австралопитеков был асимметричным. Так как поиск продолжался, были обнаружены другие многочисленные различия между двумя полушариями, включая морфологию и биохимию мозга. Оказалось, что ни одно из них не является уникальным для человека. Вместо того чтобы поставить нас отдельно, все различия между двумя сторонами мозга объединяют нас в одну семью с другими биологическими видами. Мы делим большую их часть с другими приматами и некоторые из них даже с такими простыми неприматными млекопитающими, как крысы и мыши.

Различия между двумя сторонами мозга обнаруживались при любом масштабе наблюдений, как в человеческом, так и нечеловеческом мозге. Это включало каждый уровень наблюдений полностью от общего взгляда на мозг («грубая макроскопическая нейроанатомия») до молекулярного уровня. На уровне макроскопической нейроанатомии эти различия включают большее выступание вперед правого полушария и большее выступание левого полушария назад (так называемый боковой сдвиг Яковлева) и различия размера planum temporale (левой верхнезадней височной извилины) и frontal operculum (лобной покрышки) (обе больше в левом полушарии). На более утонченном уровне мозговой фиксации была обнаружена разница между кортикальной толщиной двух полушарий (толще справа, чем слева, по крайней мере, у мужчин). На самом утонченном уровне микрофиксации (на научном языке – цитоархитектонике) были обнаружены различия между числом так называемых веретенообразных клеток, которые являются более обильными в правой, чем в левой лобных долях. На уровне биохимических проводящих путей разница была обнаружена между выбросами допамина и неропинефрина, которые являются одними из основных химических веществ (нейротрансмиттеры и нейромодуляторы), играющих центральную роль в передаче сигналов в мозге: незначительно больше допаминовых проводящих путей слева и незначительно больше неропинефриновых (норадренергичных) проводящих путей справа. И наконец, на молекулярном уровне были обнаружены левые и правые гиппокампальные асимметрии в распределении микроскопических подгрупп NMDA-рецепторов. NMDA-рецепторы играют важную роль в памяти и запоминании, так как они делают возможным передачу сигнала между нейронами посредством глютамата, одного из самых распространенных в мозге нейротрансмиттеров. Как мы уже знаем, гиппокампы являются мозговыми структурами особенно важными для памяти. И без исключения все эти полушарные различия являются общими и для других видов млекопитающих.

Итак, то, что должно было стать источником объяснения, скоро стало источником путаницы. Если построить аргументацию по-другому – если вы считаете, что различные функции требуют наличия различных структур, – тогда различные структуры подразумевают различные функции. Но у шимпанзе или гориллы, не говоря о крысе или мыши, разница в функциях не может быть понята как разница между языком и неязыком. Хотя мы признаем умственные способности наших братьев млекопитающих и знаем об их разнообразных и иногда сложных методах коммуникации (вой волков и пение китов, если назвать два), все они не являются неречевыми!

Конечно, закоренелые романтики, настойчиво разделяющие понятие языка животных, может быть, не согласятся с моей аргументацией. Они, может быть, даже неверно истолкуют ее и придут к заключению о том, что существование полушарных различий у других видов на самом деле эквивалентно доказательству в пользу языка животных. Если так, им лучше быть готовыми к тому, что этот аргумент заведет их очень далеко. Недавняя работа Альберто Паскуаля (Alberto Pascual) и его коллег продемонстрировала существование асимметрий мозга в некоторой группе… мушек-дрозофил. Эти асимметрии дают им особое преимущество над менее удачливыми мушками-дрозофилами с симметричным мозгом. В то время как оба вида дрозофил могли бы формировать кратковременные воспоминания, только мушки с асимметричными мозгами могут якобы эффективно формировать долговременные воспоминания. Таким образом, получается, что асимметрия мозга является очень главным и филогенетически древним механизмом, предшествовавшим появлению языка миллионы и миллионы лет… Если, конечно, вы не верите в язык дрозофил!

Становилось все больше и больше ясным, что была необходима новая концептуальная система взглядов, сдвиг парадигмы в нашем мышлении о двойственности мозга. Поиск новой парадигмы в конечном счете шел полным ходом, ставшим неизбежным в связи с хлынувшим потоком новых открытий. Доминантная роль левого полушария для языка была вне сомнения, тогда как центральное положение этого факта в объяснении различий между двумя полушариями находилось под сомнением. Все больше и больше это выглядело, как будто различные роли двух полушарий в языке были всего лишь особым, но производным случаем некоего более фундаментального, еще предстоящего открытию отличия, которое могло бы быть предметом многозначительных наблюдений и быть понятым как у людей, так и у животных. Что это за отличие?

Как это часто случается, когда точная наука не способна что-либо сделать, неточные метафоры восполняют пробел. Левое полушарие было провозглашено «последовательным», а правое – «одновременным». Левое полушарие было провозглашено «аналитическим», а правое – было провозглашено «холистическим». Проблема этих метафор состояла в том, что они были только метафорами, инструментами поэзии, а не науки. Кроме того, было невозможно проверить их посредством точных экспериментов, или, если использовать знаменитый термин Карла Поппера (Karl Popper), фальсифицировать их. В науке утверждения, ложность которых не может быть потенциально доказана, которые можно столь по-разному толковать, что могло устыдить даже Дельфийского оракула, не могут быть приняты как верные. И поэтому эти огульные метафоры больше преуспели в популярной прессе, чем в серьезных научных обсуждениях. Поиск должен был продолжаться.

​ Новая система взглядов: новое и хорошо знакомое

Мой интерес к двойственности мозга завершился теорией очень отличной от тех, которые доминировали в нейропсихологии мейнстрима того времени. Она сосредоточивает внимание на различии между старым и новым. Я полагал, что для того, чтобы понять, чем полушария различаются, необходимо использовать динамический подход и посмотреть на процессы, происходящие в мозге, а не на статические константы. Наша умственная жизнь находится в постоянном движении, и важным является слово узнавание. Под узнаванием я подразумеваю гораздо больше, чем школьные упражнения; я имею в виду процесс овладения внешним миром – и внутренним миром – во всех его богатых и многочисленных проявлениях. Этот процесс, как правило, не происходит мгновенно, подобно явлению чудотворного бога из машины, это не стремительное переключение от полного незнания к совершенному знанию. Это, как правило, процесс.

Я исходил из того, что оба полушария играют разную, но дополняющую роль в этом общем процессе и что оба полушария различаются своим отношением к новому и знакомому. Правое полушарие – это полушарие новизны, храброе полушарие, исследователь неизвестного и неизученного. Левое полушарие – это хранилище сжатых знаний, устойчивых механизмов распознавания образов, которые позволяют организму рационально и эффективно справляться с узнаваемыми ситуациями умственной рутины.

Идея о новизне и рутинизации пришла мне в голову много лет тому назад, в конце 1960-х гг., когда я был начинающим молодым студентом нейропсихологии, работающим с Александром Лурия в Институте нейрохирургии им. Бурденко в Москве. Именно там я узнал, что эффект повреждения левого полушария был гораздо менее разрушительным у детей, чем у взрослых, и в противоположность этому эффект повреждения правого полушария был гораздо более разрушительным, чем у взрослых. Я чувствовал, что, если эти наблюдения оказались бы верными, их значение было бы совершенно радикальным. Они означали обширное перемещение когнитивного контроля от правого к левому полушарию в ходе когнитивного развития, и, вероятно, на протяжении всей продолжительности жизни.

Но эти наблюдения были в то время просто набором впечатлений из клинической практики – довольно шаткая основа для серьезной теории. Было очевидно, что требовались более систематические данные, чтобы поддержать или опровергнуть теорию. Как часто случается в науке, побуждающее наблюдение явилось отправной точкой для программы систематических исследований. Но их пришлось отложить на несколько лет, пока я разрабатывал и осуществлял свой побег из Советского Союза и обосновывался в своем новом доме, Нью-Йорке.

Именно то, что делает правое полушарие более подходящим для того, чтобы решать задачи новизны, а левое полушарие, чтобы быть хранилищем ментальной рутины, должно, очевидно, иметь что-то общее с неуловимыми различиями в их скрытых механизмах. Основываясь на новых данных, которые только начали поступать в большом количестве в то время, я заключил, что два таких неуловимых, но серьезных «отличия скрытых между механизмами…» двух полушарий.

Первое отличие имеет отношение к тому, каким образом общая поверхность полушария распределена между различными типами коры головного мозга. В правом полушарии она оказывает предпочтение гетеромодальной ассоциативной зоне, в левом – предпочтение ассоциативной зоне специфической модальности. Оба типа кортекса вовлечены в обработку сложной информации, но разным образом. Кортекс специфической модальности ограничивается обработкой информации, поступающей через особую сенсорную систему, зрительную, слуховую или осязательную, и в кортексе существуют отдельные зоны для каждой из этих сенсорных систем. Кортекс специфической модальности расчленяет мир вокруг нас на отдельные репрезентации. В качестве аналогии подумайте о предмете в трехмерном пространстве, спроецированном на координаты х, у и z, который образовывает три частичных репрезентации: это то, что кортекс специфической модальности делает со входящей информацией. В противоположность этому гетеромодальный ассоциативный кортекс отвечает за объединение этой информации в единое целое, поступающей через различные сенсорные каналы, для создания синтетической картины мультимедийного мира вокруг нас.

Второе отличие имеет отношение к тому, каким образом различные кортикальные области связаны в двух полушариях. Кажется, что левое полушарие оказывает большее предпочтение локальным связям между примыкающими кортикальными областями. В противоположность этому кажется, что правое полушарие оказывает большее предпочтение обширным связям между отдаленными кортикальными областями. Связность левого полушария более схожа с парком такси: вы используете такси, чтобы переехать из одного конца города в другой, а не для того, чтобы путешествовать с одного конца континента на другой. Связность правого полушария более схожа с самолетным парком: вы используете самолет, чтобы путешествовать с одного конца континента на другой. История веретенообразных клеток особенно интересна в контексте этой идеи. Вы можете вспомнить из предыдущей главы о том, что веретенообразные клетки передают информацию по обладающим очень большой протяженностью отдаленным областям мозга. Идея связи полушарий, развитая в этой главе, веретенообразные клетки гораздо больше преобладают в правом полушарии, чем в левом у всех изученных биологических видов.

Безусловно, в ее «канонической» форме теория новизны и рутинизации касается главным образом правшей среди нас. В большей части исследований по полушарной специализации участвуют испытуемые-правши: следовательно, динамика полушарного взаимодействия у левшей должна на данный момент оставаться вопросом гипотез. Полушарная специализация менее ярко выражена у левшей и амбидекстриальных (двуправоруких) индивидов, и оба полушария являются функционально более идентичными. Интересно, что они также более идентичны структурно, с уменьшением бокового сдвига Яковлева. У почти 60-70 процентов левшей характеристики полушарной специализации приближаются к характеристикам, отмеченным у правшей. Разумно предположить, что правое полушарие отвечает за новизну, а левое отвечает за когнитивную рутину и что у таких людей происходит сдвиг от правого к левому полушарию. У почти 30-40 процентов левшей характеристики полушарной специализации ориентировочно противоположно приближаются к тому, что было отмечено у правшей. Может быть, не так уж неестественно предположить, что у этих людей левое полушарие отвечает за новизну, а правое отвечает за когнитивную рутину и что полушарный сдвиг происходит скорее слева направо, а не справа налево. Но в то время как точная направленность полушарной динамики со временем может варьироваться в зависимости от настройки рабочей руки, основное предположение о том, что одно полушарие отвечает за новизну, а другое – за рутинизацию, остается в силе.

Ответвления гипотезы новизны и рутинизации имели большие перспективы, и они означали радикальный отход от того, каким образом роли обоих полушарий рассматривались ранее. Отнюдь не устанавливая неизменную совокупность ролей для каждого полушария, гипотеза новизны и рутинизации предсказывала непрекращающееся изменение в природе взаимодействий между обеими сторонами мозга. То, что является новым сегодня, станет знакомым завтра, -через неделю или год. Будут сформированы соответствующие модели, и задача, которая сегодня может быть решена только посредством напряженного, трудного умственного усилия, будет в свое время решаться посредством почти мгновенного распознавания образов. Гипотеза новизны и рутинизации также оспорила другую подразумеваемую догму традиционной нейропсихологии: что функциональная организация всех человеческих мозгов является в точности одинаковой. Но то, что является новым для одного человека, знакомо для другого. Следовательно, гипотеза новизны и рутинизации предполагает высокую степень индивидуальных отличий, таким образом наши мозги функционируют.

Моя идея могла бы быть неправильной; на самом деле, вначале я сам верил в это наполовину, подозревая, что она может быть более изысканной, чем правильной. Но она, несомненно, соответствовала критерию опровергаемости Поппера (опровергаемость является sine qua non (от лат. «обязательным условием») любой серьезной науки), который ставил ее отдельно от многих других теорий полушарной специализации, появлявшихся в то время. Фальсифицируемое предсказание, которое последовало из моей идеи, было откровенным и недвусмысленным. Если бы оно не было остановлено, вся теория развалилась бы как карточный домик. Любой процесс формирования новой модели – был ли он дескриптивным (заучивание нового понятия) или предписывающим (заучивание того, как решить новую категорию задач) – должен был вовлечь сначала правое полушарие, а затем левое. Должен был существовать постепенный сдвиг «умственного центра тяжести», и направление этого сдвига должно было быть весьма предсказуемым, регулярным и однонаправленным: справа налево.

Другой привлекательной особенностью моей идеи – и очень важной особенностью, обоснованной внезапным наплывом доказательств того, что нечеловеческие мозги также асимметричны, – было то, что различие между новизной и хорошо знакомым является многозначительным не только для людей, но также и для любого существа, способного к обучению. Животные также формируют модели, которые позволяют им управлять своим миром посредством механизма распознавания образов. Мой бульмастиф Брит отвечает на знакомую команду («сидеть», «ко мне», «лежать» и «нет»), подаваемую любым служащим моего офиса, несмотря на тот факт, что он обучился им, слыша их от меня. И он знает, что не следует входить в некоторые помещения (такие как кухня или ванная комната) в любой квартире или офисе.

Брит также развил у себя необыкновенную способность узнавать портье, потому что в Мидтауне Манхэттена, где мы живем, многие портье приносят печенье для живущих по соседству собак. Так что теперь Брит останавливается напротив любого портье, даже когда он в первый раз случайно встречается с другим портье у входа в другое здание. Он садится на корточки напротив доброго малого, направляет на него страстно жаждущий, ожидающий взгляд и отказывается пошевельнуться, дожидаясь своего печенья. Он ведет себя таким образом с портье, и только с портье. Хоть убей, я должен еще понять в точности, как он разговаривает с портье, но он это делает, что является примером типичного нетривиального, освоенного самостоятельно распознавания образов у ряда нечеловеческих видов.

Мои примеры bona fide (добросовестного) приобретенного распознавания образов вращаются вокруг семейства псовых, потому что это один вид млекопитающих, с которым у меня долгий всесторонний опыт общения. Но подобные примеры могут быть, несомненно, найдены во многих других биологических видах, потому что различие между новизной и рутинизацией для них также является многозначительным. Следовательно, гипотеза новизны и рутинизации может, по крайней мере в принципе, служить в качестве основы для разгадки тайны двойственности мозга в эволюции млекопитающих. Как бы это ни казалось не имеющим отношения в контексте нашего поиска понимания нашей собственной человеческой природы, головоломка – как втиснуть двойственность мозга в эволюционный контекст – была среди самых главных и неподатливых задач, стоявших перед когнитивной нейронаукой. Оказывается, что гипотеза новизны и рутинизации подвела нас ближе к решению головоломки, чем какая-либо полушарная теория, основанная на различии языка и неязыка, могла бы стремиться сделать даже в принципе.