Парадокс мудрости. Научное опровержение «старческого слабоумия». Революционный взгляд на мышление человека

​ Спорт, искусство и скрипка Эйнштейна

В результате новейших научных открытий о том, что умственная деятельность может фактически изменить мозг, я стал убежденным сторонником достоинств и ценности разработки таких видов деятельности систематичным, строгим образом. Я был одним из первых высказывавшихся открыто поборников идеи о том, что, вовлекая стареющего индивида в энергичную умственную деятельность, вы можете действительно улучшить сопротивление его или ее мозга к разрушению. Основываясь на этой идее, я разработал программу когнитивных упражнений в Нью-Йорке, которая является живой и процветающей и продолжает привлекать участников, в то время как пишется эта книга. У меня есть все основания полагать, что наша программа когнитивных упражнений (которую часто мы называем программой «когнитивного оздоровления» или «когнитивной гимнастики») продолжает быть живой и процветающей и привлекать новых участников.

С некоторого времени стало известно, что образование, по-видимому, является защитным фактором от слабоумия. Это было неожиданное, но, оглядываясь назад, очень осмысленное открытие знаменитого многоцелевого исследования о ключах к успешному старению – Проект MacArthur. Предположение состоит в том, что образованные люди живут более активно умственно, чем менее образованные люди, главным образом вследствие того, как они зарабатывают на жизнь, и такая деятельность приводит в действие все нейрозащитные механизмы, которые обсуждались в предыдущих главах. Не требуется слишком большого воображения, чтобы предположить, что серия правильно разработанных когнитивных упражнений, основанных на здравом нейропсихологическом обосновании, будет даже более эффективной в стимуляции нейрозащиты, чем повседневная, часто неизбежно бессистемная деятельность занятого профессионала.

Всякий раз, когда я представляю понятие когнитивного оздоровления непосвященной публике, я делаю это с убеждением, но также с волнением. В основе моей робости лежит вопрос достаточного научного обоснования. Понятие тренировки чьего-либо ума может казаться немного искусственным, не имеющим связи ни с чем проверенным и знакомым для скептического читателя. Однако я буду утверждать, что умственное упражнение в его чистейшей форме находится среди самых древних видов человеческой деятельности и что мы все участвуем в этой деятельности большую часть наших жизней. Для этого нам необходимо обратиться к загадочной функции искусства.

С самого начала истории два вида времяпрепровождения находилось в центре внимания человеческой цивилизации: спорт и искусство. Они были основными для практически любой культуры и часто шли рука об руку. Древние минойцы исполняли танцы с быками (спорт и искусство переплетались) и изображали их на фресках своих замысловатых, имеющих форму лабиринта храмов в Кноссе и еще где-то на острове Крит. Древние египтяне оставили в наследство искусно украшенные папирусы со сложными инструкциями об элементах борьбы (снова спорт и искусство переплетаются). Древняя Греция создала основу как для западного художественного стиля, так и для организованных спортивных состязаний (Олимпийские игры). И сегодня смотреть самое последнее бродвейское шоу и ходить в спортивный зал является в равной степени de rigueur (фр. «обязательным») для зажиточного манхэттенца.

Спорт и искусство являются настолько органичными для нашей культуры, что мы не задаем никаких вопросов по поводу их пользы. В своей книге «The Mating Mind» – бесспорно одном из самых оригинальных, стимулирующих мыслительный процесс и непочтительных чтений, с которым я случайно столкнулся в последние годы, – Джеффри Миллер (Geoffrey Miller) вкратце касается этих вопросов с точки зрения их эволюционных истоков. Но эволюционные истоки этой особенности и ее польза в современном обществе идентичные. Итак, какова польза спорта и какова польза искусства для нас сегодня?

Польза спорта интуитивно ясна. Несмотря на то что они не служат какой-либо особой практической цели, физические упражнения укрепляют тело, прививают дисциплину и делают нас более подготовленными к встрече с открытой системой возможных физических задач. Физические упражнения также укрепляют важные системы, необходимые для выживания, – сердечно-сосудистую и легочную. Итак, мы интуитивно и по привычке принимаем спорт как полезный компонент образа жизни, несмотря на отсутствие какой-либо специфической практической цели за ним. Истоки физических упражнений могут предшествовать появлению нашего вида. Можно утверждать, что предвестники атлетизма обнаруживаются в беспорядочной игре, обычной среди большинства млекопитающих[21]. Когда мой бульмастиф Брит испытывает предсказуемую вечернюю вспышку активности, бурно снуя по квартире, побуждая меня присоединиться к нему, или когда он пытается вовлечь меня в дружескую игру, перетягивание каната, я должен предположить, что такое поведение играет адаптивную роль в собачьей схеме вещей. В своей книге Миллер предполагает, что спортивные соревнования эволюционировали как физическая подготовка, рекламирующая себя перед противоположным полом. В ней также говорится о том, что спорт направляет мужские состязательные импульсы в несмертоносный, ненасильственный, ритуализированный конфликт. Это может быть частью эволюционной истории спорта, но едва ли полной историей его сегодняшней пользы. Не для каждого занятие спортом является состязательным. Поверьте мне, когда я убеждаю себя подняться в бассейн, находящийся в моем доме (только на один лестничный пролет выше моей квартиры, но это истинное испытание для моей силы воли), сексуальная самореклама или даже направление в нужное русло агрессивных импульсов являются последней вещью, о чем я думаю.

А как насчет искусства? Искусство также проникло в наши жизни, даже более того. Искусство пронизывает наши жизни так органично, что мы принимаем это как нечто данное, особо не интересуясь его функцией или истоками. Однако все попытки понять истоки и функцию искусства в человеческой цивилизации имели достаточно ограниченный успех и привели к менее чем неопровержимым размышлениям.

Утверждалось, что как наука искусство помогает нам понять мир, окружающий нас. Как общее утверждение это верно, но, с другой стороны, это, вероятно, верно и для любой деятельности человека, делая утверждение трюизмом, граничащим с банальностью, и таким образом ничего не объясняя. Как наука, искусство является в большой степени мозговым поиском или, по крайней мере, может им быть. Но в отличие от науки искусство помогает нам понять мир только очень косвенно. Насколько косвенно, становится очевидным, как только понимаешь, что истинные различия «верно/неверно» не могут быть применимы к творениям искусства. И в отличие от науки искусство не развивается в четко различимой, действующей по нарастающей прогрессии. (Некоторые люди будут оспаривать утверждение, что наука двадцать первого века более прогрессивная, чем наука девятнадцатого века, но можем ли мы говорить с равной убежденностью о том, что современное искусство является более прогрессивным, чем искусство эпохи Ренессанса, и что последнее является более прогрессивным, чем искусство Древней Греции?)

Были сделаны попытки найти источник искусства в религиозном обряде. Но даже если так было в прошлом (сам по себе трудный для доказательства вопрос), религиозные обоснования искусства было бы трудно согласовать со светской, даже богохульной поэзией Артюра Рембо (Arthur Rimbaud) и Уильяма Хенли (William Henley) или романов Салмана Рушди (Salman Rushdie). Великое искусство, однако! Кроме того, основываясь на предположении о религиозных истоках искусства, можно было бы предсказать его упадок в наши все более и более светские времена, но этого очевидно не происходит. Можно даже утверждать, что религиозные заповеди скорее подавляли искусство в те времена, чем стимулировали его. Запрет предметно-изобразительных образов в некоторых элементах иудаизма, христианства и ислама относится к рассматриваемому вопросу.

Предполагалось, что в отличие от науки искусство передает эмоции и что в этом заключается единственная функция искусства. Но рисунки М. С. Этчера (М. С. Escher) или гравюры и литографии Якова Агама (Yaacov Agam) едва ли являются эмоциональными; они кажутся полностью интеллектуальными, плодом церебрально построенных квазиматематических алгоритмов; фуги XVII века – олицетворение почти математической точности; аналитическая проза Умберто Эко (Umberto Есо) или ранняя экспериментальная поэзия XX века.

Польза искусства настолько неуловима, что даже предполагалось, что его польза в самом отсутствии присущей ему пользы. Очень оригинальная и провокационная теория (но, с моей точки зрения, не вполне убедительная) выдвинула предположение о том, что искусство, включая музыку, является избыточной, «одноразовой» деятельностью, чья единственная функция в обществе – это рекламировать свою умственную натренированность профессионала перед будущими партнерами в общей игре. В дополнение можно было бы сказать также, что искусство – это что-то, что только очень успешные общества могут позволить себе. Следовательно, ценность искусства в утверждении силы общества, обладающего избыточными ресурсами, которые оно готово потратить. Допуская внутренне бесполезную природу искусства, теория «искусство ради пола» (название дано мною) видит единственную пользу искусства в том, что оно является суррогатом, показателем геройства в чем-то другом. Сведенная до своей логической крайности, такая точка зрения делает вывод, что искусство является даже менее чем просто бесполезным, оно на самом деле может быть вредным, «мешающим», выкачивая неумеренное количество умственных ресурсов профессионала. Это порождает парадокс того, что искусство – это создатель богатых умственных ресурсов именно потому, что профессионал в искусстве может позволить себе потратить безнаказанно много таких ресурсов – как плавучий театр пресловутого нувориша, демонстрирующего свое состояние и тратящего сто долларов там, где достаточно двух. В конечном счете такая позиция предполагает, что большая часть нашей поразительной силы мозга, включая способность к созданию и оценке искусства, свойственна человеку и является тем, чем впечатляюще красочный хвост является для павлина – не чем другим, как водостоком ресурсов, будучи, по существу, обременительным, внутренне бесполезным удобством, которое развилось единственно и исключительно как паутина для сексуального привлечения. Теория «искусства как сексуальной саморекламы», изложенная Миллером в своей книге, предлагает интересную перспективу, но снова возникает вопрос отличия эволюционных корней искусства, какими бы они ни были, и его роли в современном обществе. Оба вопроса могут сильно расходиться. Хотя я наслаждался книгой Миллера, я думаю, что было бы неверным отрицать прямое значение искусства для выживания вида, который создал его, – для нас, людей. Являясь провокационным, такое отрицание кажется мне недостатком, граничащим с объясняющей безысходностью. В том же духе говорится даже, что искусство является «биологически фривольным». Но единственно фривольным в этом объяснении искусства является само объяснение. Попробуй!

Одной из самых сложных вещей, касающихся искусства, является то, что его формы настолько многочисленны и разнообразны, что они не поддаются какому-либо поиску общего знаменателя. Что общего между японской каллиграфией и концертом heavy metal? (Что за странная мысль – ради бога, вовсе нет!) И то и другое является искусством, и мы осознаем, что это искусство, когда мы видим это. Подобный риторический вопрос можно задать о спорте: насколько похожи парусный спорт и, например, настольный теннис? Так же мало, как и каллиграфия и heavy metal. Вновь аналогия между искусством и спортом неизбежна, так как спорт также относится к широкому диапазону, по сути, несопоставимых видов деятельности, не поддающихся приведению к общему знаменателю.

Я полагаю, что сущность искусства заключается менее во внутренних свойствах художественных объектов (в широком смысле) и более в природе того, что оно делает для нас. Я думаю, что происхождение и функция искусства сходны с происхождением и функцией спорта. Но если raison d’etre (фр. «смысл существования») спорта (или, по крайней мере, его отличительный аспект) в том, чтобы тренировать тело, сердце, легкие и мускулатуру, тогда raison d’etre искусства или, по крайней мере, его отличительный аспект в том, чтобы тренировать ум, чтобы тренировать мозг со всеми его многочисленными и разнообразными частями, обслуживающими многочисленные и разнообразные перцепционные и когнитивные функции. Я полагаю, что искусство в обществе обеспечивает тренировку ума и чувств но не связано с практической задачей. В этой системе вещей искусство и музыка не являются простыми, внутренне фривольными индикаторами умственной натренированности, а являются, по сути, решающими инструментами достижения и поддержания умственной натренированности. Для тех, кто может оспаривать эту точку зрения, спрашивая, зачем нужна специальная форма умственной тренировки, когда мы постоянно вовлечены в практические, ментально необходимые виды деятельности «реальной жизни», я сказал бы, что такие виды деятельности являются обычно довольно узкими и повторяющимися, ограниченными чьей-либо профессиональной и социальной ролями в обществе. В противоположность этому искусство, возможно, развилось как более универсальный, более эффективный, более завершенный, менее узкий и менее связанный с профессией способ тренировки ума, чувств и мозга. В некотором смысле распространение форм искусства в культуре, возможно, предвосхитило и явилось прототипом понятия «цепи когнитивной тренировки». Конечно, это только предположение, которое требует дальнейшего исследования, но внешне правдоподобное.

Искусство, как спорт, не служит какой-то особой, узкой функции выживания в какое-либо заданное время. Это именно то, что освобождает его от тягостного неприятного качества «Я должен сделать это» и наполняет его скорее приятной аурой свободно выбранного занятия, чем неизбежной, обязательной деятельности. Люди принимают участие в любимых художественных и спортивных занятиях, потому что они хотят, а не потому, что они должны, – основное различие между профессией и любимым занятием. Но под приятной, манящей упаковкой скрыты мощные средства биологического и когнитивного самоусовершенствования. Для тех, кто сделал выбор потакать себе, искусство и спорт стоят в стороне от других видов деятельности человека вследствие соединения неприкрытого шарма и негласной пользы, которые они предлагают.

Понятие искусства как усилителя мозга уже проникло в общественное сознание или, по крайней мере, в общественное подсознание. Родители проигрывают Моцарта своим детям (или даже плоду, находящемуся в утробе), ожидая, что это будет стимулировать их когнитивное развитие. Также хорошо известна связь между научной или политической гениальностью и художественной склонностью: подумайте о скрипке Эйнштейна и палитре Черчилля.

Моя бывшая студентка Бет Нейманн (Beth Nermann) сделала интересное личное наблюдение. С тех пор как она стала брать уроки игры на фортепьяно несколько месяцев тому назад, она заметила общее усиление у себя остроты и ясности ума, даже при выполнении когнитивных задач, очень далеких от музыки. Эффект наиболее резко выражен непосредственно после урока музыки – своего рода когнитивной тренировки. Этот эффект подобен известному «эффекту Моцарта»: после прослушивания классической музыки вы чувствуете острее во всех отношениях. Очевидно, что многие выдающиеся интеллектуалы, такие как Эйнштейн и Черчилль, признавали неявно (или, возможно, даже открыто, но никто не спрашивал) этот феномен.

​ Старение и когнитивная гимнастика

Ободренный растущим количеством научных данных и мыслью о том, что когнитивная гимнастика была с нами в различном виде на протяжении веков и даже столетий, я почувствовал, что мы готовы разработать собственную когнитивную программу оздоровления, одну их первых в своем роде. В научной литературе было описано небольшое количество программ по улучшению памяти, сообщающих о скромном успехе. Это ободряло, но я чувствовал, что в них содержится громадный источник нейропсихологических знаний, еще не использованных и требующих применения на практике.

В соответствии с демографическими изменениями, происходившими в Америке, облик моей клинической практики также менялся. Я наблюдал большое количество мужчин и женщин в возрасте шестидесяти, семидесяти и восьмидесяти лет, некоторые вышли на пенсию, другие все еще вели активный образ жизни, они были обеспокоены неуловимыми признаками когнитивного ухудшения. Неявным образом их тревога совпадала с моей. Чаще всего их глубокая обеспокоенность касалась памяти, но память – это комплексная функция, и интроспективное чувство «ухудшения памяти» может скрывать многое, включая то, что в реальности действительно имеет очень мало общего с памятью. На самом деле, слово «память» часто используется людьми настолько широко и синонимично слову «познание», что жалоба на «ухудшение памяти» относительно малоинформативна. Другие были обеспокоены своей невнимательностью, неспособностью принимать решения или своей новоприобретенной вспыльчивостью.

В большинстве случаев мы проводили нейропсихологическую оценку, очень систематично и методично измеряя речь, различные формы внимания и памяти, принятие решений и другие функции. Обычно самоанализ человека своего умственного мира гораздо менее точный, чем люди склонны полагать, и принимать самодиагнозы моих пациентов к сведению было бы последним, что я стал бы делать. Я люблю проводить клиническую аналогию – может быть, немного резкую, но по существу точную – между нейропсихологом и дантистом. Когда больной жалуется на зубную боль, начинающий дантист может сделать рентгеновский снимок только той части нёба, где болит. Но опытный дантист сделает рентгеновский снимок всего нёба и обнаружит вызывающий боль абсцесс в совершенно другой части рта – феномен «отраженной боли».

Зачастую нейропсихологические оценки находили едва различимые признаки когнитивного ухудшения, но иногда их вообще не было. Хотя некоторые из наших посетителей явно страдали идентифицируемыми формами раннего слабоумия или, по крайней мере, от легкого когнитивного ухудшения (MCI), многие другие ими не страдали и продолжали вести активную, продуктивную жизнь.

Но все они жаловались на когнитивное ухудшение. Даже когда во время наших тестов они не показывали признаков когнитивного ухудшения, мы не могли игнорировать жалобы своих пациентов. Не важно, насколько точными являются наши тесты, они могут пропустить едва различимое когнитивное изменение, особенно у очень неординарного индивида. Как правило, мы не знаем, каким был человек пять, десять или двадцать лет тому назад. Все, что мы знаем, это то, что мы имеем на данный момент, момент оценки, и все, что мы можем сделать, – это сравнить эффективность нашего пациента с предполагаемыми «нормами», базовыми данными, описывающими типичную эффективность других индивидов сопоставимого возраста, образования и других демографических характеристик. Но что, если наш пациент, прежде всего, не является типичным? Что, если он или она исключительно неординарен и одарен? В таком случае, несмотря на когнитивное ухудшение, возможно даже существенное, пациента можно сравнивать положительным образом с типичной отобранной группой населения. Я называю это «феномен Эйнштейна». Альберт Эйнштейн с потерей двадцати очков коэффициента умственного развития оценивался бы по гораздо более высокому уровню интеллекта, чем ваш средний Джо Блоу, но сам Эйнштейн почувствовал бы разницу.

Что вы говорите таким людям? В то время как некоторые из них приходят без какого-либо особого чувства беспокойства, просто потому, что их доктора направили, многие приходят самостоятельно, побуждаемые внутренним чувством острой необходимости и беспокойством. Они нуждаются больше чем в диагнозе – им нужна помощь. Изначально именно для таких людей – неординарных, стареющих, обеспокоенных и мотивированных действовать в соответствии со своей обеспокоенностью – при помощи своих помощников Питера Ланга (Peter Lang), Дмитрия Бугакова (Dmitri Bougakov), Лалиты Кришнамурти (Lalita Krishnamurthy), Майкла Циммермана (Michael Zimmerman), Эрика Розенвинкеля (Eric Rosenwinkel) и Жаки Барнетта (Jacqui Barnett) я разработал нашу программу когнитивного оздоровления. При разработке программы мы вполне намеренно имитировали традиционный оздоровительный клуб, спортивный зал. Мы чувствовали, что аналогия с известной и общепризнанной организацией сделает нашу программу когнитивной гимнастики более понятной для широкой публики и будет соответствовать чему-то уже принятому ею. На научном языке такое соответствие называется «внешней адекватностью». В оздоровительном клубе вы сталкиваетесь с целым рядом механизмов, каждый из которых разработан для тренировки особой группы мышц или физиологической системы. В нашей программе когнитивного оздоровления вы встречаетесь с некоторым количеством компьютерных упражнений, каждое из которых разработано для тренировки особого аспекта вашего ума. Это означает, что вместо того, чтобы запугивать хитроумными стальными приспособлениями, штангами, гантелями и другими типичными атрибутами оздоровительного клуба, наш центр когнитивной гимнастики имеет много компьютеров.

Ранее в этой книге мы говорили о большом числе сложных функций ума. Для каждой из них мы попытались разработать когнитивное упражнение (и часто более чем одно) в нашем когнитивном спортивном зале. Мы определяли отдельные упражнения или чаще целые группы упражнений для различных аспектов памяти, внимания, языка, умозаключений, принятия решений и так далее. Конечно, это очень широкие категории, каждая из которых относится к ряду специфических умственных функций. Например, внимание – это широкая категория, и можно различать длительное внимание, распределенное внимание и так далее. Также память – это широкая категория, и можно различать вербальную память на предметы, зрительную память на пространственные структуры и так далее. Принятие решений может быть главным образом пространственным или вербальным или оно может касаться экстраполяции вещей во времени. Мы попытались учесть как можно больше этих специфических аспектов познания при разработке специальных упражнений.

Если упомянуть некоторые из них, упражнение, разработанное для тренировки длительного внимания, будет испытывать вас, «утомляя вас» долгой серией раздражителей на экране, каждый из которых требует различного ответа. В отличие от этого, упражнение, разработанное для тренировки распределенного внимания, будет заставлять вас реагировать на различные события, происходящие одновременно в различных точках экрана. Упражнение, разработанное для тренировки способностей планирования, будет заставлять вас проходить маршрут по полю, где разрешены некоторые действия, а другие нет, и от вашей находчивости зависит решение, какие действия являются правильными. Если по мере вашего продвижения правила игры меняются, вам придется приноравливаться к изменениям, которые будут испытывать и напрягать вашу умственную гибкость. И так далее. Каждое упражнение допускает различные уровни сложности, которая увеличивается, когда достигается решение задачи.

Упражнения имеют вид компьютерных игр-головоломок[22], но они были тщательно отобраны для того, чтобы тренировать специфические аспекты ума высокоселективным нацеленным образом. В связи с высококомпьютеризированным (в противоположность бумажному) характером нашей программы было бы трудно включить в эту книгу конкретные примеры, но я надеюсь, что вы поняли идею.

В оздоровительном клубе ваши возможности подвергнутся проверке личным тренером когнитивной гимнастики. В нашем центре когнитивного оздоровления вас встретит личный тренер когнитивной гимнастики, который будет наблюдать за вами и направлять ваши когнитивные упражнения. Тренер также будет включать и выключать ваши компьютеры и переключаться с одного упражнения на другое – особенно полезная функция программы для участников, страдающих компьютерофобией. Будет осуществляться контроль тесный, но не навязчивый, в результате чего компьютерофобия в тех, кто ей подвержен, преодолевается и забывается достаточно быстро.

Прежде чем начать программу, осуществляется базовая оценка когнитивных сильных и слабых сторон участника. В своем распоряжении мы имеем достаточное количество когнитивных упражнений, чтобы настроить тренировочную программу под каждого индивида. Если возникает особый профиль, мы можем решить, хотим ли мы сфокусироваться на слабых сторонах человека или предложить всеохватывающий, комплексный «когнитивный коктейль».

Часто мы фокусируемся на слабой зоне участника. Иногда это сочетается со страхом клиента: «Почему я должен делать то, что является трудным для меня, а не делать то, что мне легче?» Но если наша теория правильна и когнитивная тренировка улучшает функционирование основных мозговых структур, то акцент на слабые зоны познания является логичным, что подобно игроку в гольф, который, пытаясь уменьшить свои недостатки, упражняется в тех элементах игры, которые являются для него наиболее слабыми.

Этот метод стоит в резком противоречии с философией, которой когда-то стали следовать в когнитивной реабилитации пациентов, поправляющихся после ушиба или травмы головы. Здесь традиционно делалась попытка научить пациента, как обойти, перехитрить поврежденную функцию, а не улучшить ее. Но в физиотерапии, как и в науке о мозге, наблюдалось все большее понимание естественной пластичности тела и происходил соответственный сдвиг системы понятий в основных принципах реабилитации. Наша амбициозная философия противостояния слабым когнитивным сторонам клиента, в противоположность их обхождению, созвучна со сдвигом системы понятий, происходящим в физиотерапии, и ее вдохновили те же новейшие открытия нейронауки.

Основной принцип физической реабилитации состоял в том, что, когда пациент терял способность пользоваться рукой или ногой в результате ушиба или другого неврологического заболевания, проблема решалась посредством обучения пациента, как пользоваться резервной конечностью для выполнения функций, до этого контролируемых поврежденной конечностью. Но в последнее время, благодаря в большей степени работе Эдварда Тоба (Edward Taub) из Университета Алабамы в Бирмингеме, был разработан радикально отличный, смелый и дерзкий подход. Вместо того чтобы акцентировать внимание на резервной конечности в реабилитационном процессе, вы фиксируете ее в неподвижном состоянии, в буквальном смысле закрепляя ее с помощью ремня, и побуждаете пациента пользоваться конечностью, предположительно неспособной делать то, что она выполняла до повреждения. Эта внешне нереальная мера явилась удивительно успешной во многих случаях. Очевидно, что использование нетрудоспособной конечности стимулирует развитие новых нейронных проводящих путей и, возможно, даже разрастание новых нейронов в областях мозга, поврежденных в результате ушиба. Или это может даже побудить другие, неповрежденные части мозга (обычно смежные с поврежденными) взять на себя нейронное управление нетрудоспособной конечностью.

Но давайте вернемся к нашей программе. Как в случае физической подготовки, вам необходимо посещать спортивный зал регулярно, и поэтому участникам обычно предлагается посещать нашу программу когнитивного оздоровления два или три раза в неделю, причем сеанс длится один час. Каждый сеанс состоит из приблизительно полудюжины когнитивных упражнений, структура которых может варьироваться от сеанса к сеансу. В начале программы мы планировали проводить индивидуальные сеансы, выделять личного инструктора когнитивной гимнастики, работающего один на один с участником программы. Но со временем стал возникать интересный феномен «пар»: муж и жена или двое друзей, приходящих вместе. В таком случае сеанс становится внутренним семейным делом, во время которого каждый из супругов сидит за его или ее компьютерным терминалом и каждый вовлечен в ее/его программу упражнений. Супруги работают вместе, хотя и независимо друг от друга, и в данном случае инструктор наблюдает за обоими.

Оздоровительный клуб предназначен для физических упражнений, в то время как центр когнитивного оздоровления предназначен для когнитивных упражнений. Но в дополнение к этим явным, главным целям каждая помогает выполнять ряд вспомогательных социальных потребностей для своих членов. Со временем стало ясно, что наши клиенты пытались устанавливать дружеские отношения с инструкторами и что для многих из них это явилось важной составляющей всего опыта. Казалось, что сам факт просто пойти куда-то и вступить во взаимодействие с другими людьми также имел важную социальную функцию.

Было очень интересно наблюдать, как эти личные отношения формировались и развивались в участниках нашей программы. Некоторые продолжали приходить на сеансы как на задание, выполняя упражнения, контролируя свои достижения, не отвлекаясь на какие-либо социальные отношения. Другие, в противоположность этому, казалось, приходили также ради дружеского общения с личными инструкторами когнитивной гимнастики, так как все они, будучи молодыми и привлекательными людьми, очевидно, заполняли недостаток личного и социального общения в жизни некоторых участников нашей программы.

Обычно возникало сочетание когнитивных и социальных интересов, что превращало наших клиентов, даже первоначально скептически настроенных, в истинных поклонников программы. Даже если за разработкой программы стояла когнитивная мотивация, со временем я пришел к тому, что оценил терапевтическое, хотя и вспомогательное значение социального контекста и признал его важной составляющей успеха. Практически без исключения всем нашим клиентам упражнения нравились, и они часто задерживались после окончания часовых сеансов. Многие из них стремились соперничать сами с собой, отслеживая свою эффективность от сеанса к сеансу, удостоверяясь, что имеет место непрерывный прогресс, и сердились на себя за то, когда прогресс (несмотря на успокаивающие протесты со стороны моего персонала) был только скромным.

Мне казалось, что это возрождение соревновательного духа во многих стареющих клиентах, многие из которых были в возрасте, который на годы или даже десятилетия отделял их от того периода жизни, когда они должны были соперничать за что-либо, имело само по себе мощное терапевтическое, укрепляющее и омолаживающее действие. Видеть, как жизнь вновь наполняет наших стареющих клиентов, было почти магическим чувством. В то время как программа растет и достигает зрелости, она пользуется преимуществами обратной связи и мнениями наших «студентов». Наши студенты такие же разные, как и сам город Нью-Йорк.

​ Разные, как город Нью-Йорк

Луиза, писательница и редактор на пенсии, в возрасте семидесяти двух лет. Даже если она живет в шикарной части Верхнего Ист-Сайд Манхэттена, для меня Луиза прежде всего типичная жительница «деловой части» Нью-Йорка: неординарная, прямая, всегда получающая удовольствие в перечеркивании всех t’s и помечающая пунктиром все i’s, не заботясь о том, чтобы оставить что-то для воображения. Она вела богемный, свободный образ жизни, часто на десятилетия опережая превалирующие социальные обычаи времени.

Достигнув семидесяти лет, Луиза стала беспокоиться по поводу своей слабеющей памяти и внимания. Она была особенно испугана случавшимися с ней время от времени эпизодами путаницы, как, например, когда она относила грязную посуду в спальню вместо того, чтобы отнести ее на кухню, оставляла кухонную плиту включенной или в растерянности забывала спустить воду в туалете. Луиза решила, что страдает болезнью Альцгеймера и что конец ее умственной, если не физической жизни был близок. Чувство обреченности и беспомощности начало охватывать ее, и она все больше и больше ощущала безвыходность своего будущего.

Луиза обратилась к одному известному неврологу Нью-Йорка, который направил ее ко мне. Ее магнитно-резонансная томография и нейропсихологическая оценка были в основном нормальными. Полученные данные о некоторой аномалии допускали двоякое толкование, но сильно не соизмерялись с озабоченностью Луизы, однако я не мог не принять в расчет возможность в данном случае «феномена Эйнштейна». Я рассказал Луизе о нашей программе, и она приняла ее с энтузиазмом, став одной из ее первых участниц.

Луиза продолжала участвовать в программе на протяжении нескольких лет, в ходе которых произошли значительные изменения. Постепенно чувство обреченности исчезло и уступило место чувству (за неимением лучшего термина) когнитивного расширения возможностей. Признавая, что ее память была все еще плохой, Луиза сосредоточила свое внимание не на том, что она не могла делать, а на том, что она могла делать. Во время своей работы в программе она постепенно обнаружила все то, что она могла делать, и пришла к заключению, что этого было в избытке.

После нескольких лет участия в программе Луиза была готова для чего-то большего и лучшего. Она стала посещать университетские курсы при одном респектабельном местном университете. Хотя она прекратила посещать нашу программу когнитивного оздоровления, Луиза поддерживала контакт, периодически звоня мне, чтобы с гордостью сообщить о своей работе в университете и иногда поворчать на меня из чувства неудовлетворенности тем, что ее оценки были только средними в классе, а не наивысшими. Однако мы пришли к общему мнению о том, что по прошествии нескольких лет после ее принятия с перспективы болезни Альцгеймера (хотя скорее воображаемой, чем реальной), то, что она смогла удержаться в классе студентов, которые могли бы легко быть ее внуками, было не так уж плохо. В итоге она почувствовала себя достаточно уверенной, чтобы снова пойти в школу после перерыва длиной в пятьдесят шесть лет, и получала оценки «А».

Я встретился с Луизой на вечере, посвященном моей предыдущей книге, и она с гордостью заявила мне, что только что получила степень бакалавра и работала над степенью магистра в социальной сфере. Изгнав собственных злых духов, она была готова помочь другим. В своих беседах со мной Луиза подчеркивала важное влияние, которое программа когнитивного оздоровления оказала на ее жизнь. Она чувствовала, что после регулярных умственных упражнений ее память демонстрировала существенный сдвиг, а ее разум стал острее. Луиза снова обрела уверенность и компетентность, которые, как она боялась, были утрачены навсегда, и это дало ей новую жизнь. Участие в программе когнитивного оздоровления избавило Луизу от страха болезни Альцгеймера. Болезнь научила ее, что тренировка ума является такой же важной, как и тренировка тела, для того, чтобы поддерживать его в хорошей форме. По ее собственным словам, этот опыт «дал ей толчок», чтобы снова ощущать себя сильной, и дал возможность «контролировать» свою память, внимание и рассуждения, а также позволил вновь обрести чувство уверенности в себе.

Трансформация Луизы не имела ничего чудодейственного; к тому же я не верю в чудеса. Тогда что же было в основе ее «чудодейственной» истории? Я, как Луиза, верю в то, что наши когнитивные упражнения имели прямой эффект на ее когнитивные функции. Но я также верю в то, что сам факт того, что ты можешь участвовать в энергичной и полноценной когнитивной деятельности, возможность чего давали наши разработки два раза в неделю, освободил Луизу от ее чувства обреченности и смирения. До того как она присоединилась к нашей программе, она находилась в состоянии «выученной когнитивной беспомощности», а теперь она была свободна от этого. Тема приобретения силы, восстановления связи с когнитивными возможностями, а не бессилие является общей темой, которая просматривается во всех отчетах многих участников нашей программы о том, как они испытали на себе воздействие нашей программы.

Так же как программа дала Луизе уверенность посещать университетские курсы после пятидесятишестилетнего перерыва, она же помогла Елене продолжать заниматься своей любимой профессией, актерским искусством. Несмотря на свой возраст, восемьдесят два года, жизнь Елены на сцене продолжала быть насыщенной. Однако она чувствовала, что ее актерская карьера находится под угрозой в связи с возрастающими трудностями запоминания ею своих ролей – неотъемлемое для актрисы умение. Елена – маленького роста, живая и с острым как бритва языком. Ее не страшит авторитет, и она иногда вызывает меня на ковер, когда чувствует, что я даю нагоняй ее личному инструктору когнитивной гимнастики.

Елена позвонила мне по рекомендации своего друга, который слышал о нашей программе. В это время она была обеспокоена и подавлена своими все увеличивающимися проблемами с памятью. Хотя в обществе она шутила по поводу своих «провалов в памяти», в глубине души она знала, что в этом нет ничего смешного. Еленой все больше и больше овладевало чувство беспомощности на профессиональном уровне. Она казалась неспособной удерживать в памяти даже небольшое количество строк из роли, на которую она была только что отобрана. Даже когда Елена думала, что она наконец выучила их наизусть, временами вспоминание было все еще проблемой. «Слова как будто выпадают у меня из головы», – сказала бы она.

На первых сеансах программы Елена пыталась вовлечь своего инструктора в разговор. Оказалось, что она не хотела подходить к компьютеру и выполнять имевшиеся одиночные задания. Она считала, что у нее не хватит терпения. Она чувствовала, что «у нее не было необходимой сосредоточенности и концентрации два умения, которые являются основными для того, чтобы быть хорошим актером». Но со временем Елена втянулась в программу, и ей все больше и больше стали нравиться упражнения. Со временем отношение Елены к ее когнитивным провалам подверглось радикальному преобразованию. Она больше не принимала свои «провалы в памяти» как норму и неизбежность старения. Она стала более оптимистичной по поводу состояния своей памяти, и когнитивные упражнения нашей программы стали для нее способом попытаться улучшить ее. И некоторое время тому назад со счастливым видом Елена сообщила мне о том, что она только что закончила работу над пьесой «со своими строками, которые врезались ей в память, по крайней мере пока». Сейчас, по прошествии двух с половиной лет участия в программе, Елена признает, что «магического утра, когда я проснулась бы и обнаружила, что моя память полностью возвращена, не наступит». Но она чувствует, что ее голова стала более ясной и что она способна «разблокировать свою кратковременную память чаще, чем даже раньше», хотя и не постоянным образом. Приблизительно в то же время, когда Елена начала работать с нами, она также приняла участие в исследовании, проводимом в одном крупном медицинском центре, где ее проверяют посредством целого комплекса тестов каждые два года. Когда Елену протестировали в последний раз для получения данных двухгодичного периода наблюдения, она не продемонстрировала ни улучшения, ни ухудшения состояния. Это, как пришли к выводу Елена и ее доктора из медицинского центра, является «по существу, улучшением, так как в моем возрасте наблюдалось бы вероятнее всего ухудшение».

Случай ушедшего в отставку врача, доктора А., которому девяносто лет, особенно интересен, так как он содержит нечто вроде клинической головоломки. Будучи образованным человеком, очень успешным, обладающим чувством собственного достоинства и требовательным к себе, у него развилась гидроцефалия (водянка головного мозга). Это состояние, характеризуемое замедленным дренажом спинномозговой жидкости (CSF) в мозге, является нередкой причиной слабоумия у пожилых людей. Для улучшения дренажа CSF доктору А. хирургическим образом была вставлена тонкая трубка (шунт) для того, чтобы выводить избыточную спинномозговую жидкость из мозга в брюшную полость, где она абсорбировалась. Как часто происходит, шунт должен был быть подрегулирован (исправлен) месяц спустя.

Доктор А. пришел ко мне в офис со своей супругой, которая также была врачом на пенсии. Они были явно неразлучны, и жена все больше и больше беспокоилась о сознании своего мужа. Будучи высокообразованными людьми, они отнеслись к нашей программе со сдержанным любопытством. В конечном счете они решили, что доктор А. присоединится к программе, и они посмотрят, что произойдет. Прежде чем доктор А. начал посещать сеансы когнитивного оздоровления, мы оценили его когнитивные способности посредством ряда нейропсихологических тестов, как мы обычно это делаем. Эти тесты играют важную роль в обеспечении системы отсчета, базиса, с которым сравнивается любое будущее изменение.

Приблизительно три месяца спустя после того, как он приступил к программе, мы провели повторную оценку доктора А. посредством серии нейропсихологических тестов. Все его показатели явно улучшились: память, внимание и другие функции. Такие повторные оценки через регулярные интервалы времени также крайне важны, так как они обеспечивают точное, объективное и количественное измерение прогресса участника программы или его отсутствия. Но мы также всегда внимательны к тому факту, что наши нейропсихологические тесты и наши когнитивные упражнения являются полезными только в пределах того, что они говорят нам что-то о когнитивном функционировании участников нашей программы в реальной жизни. Не важно, насколько сложными являются наши тесты, они дают нам только очень приблизительное и очень неточное впечатление о когнитивных показателях за пределами нашего офиса. Если не по другой причине, то это происходит, потому что обстоятельства, потребности и ситуации реальной жизни слишком индивидуальные, различные и разнообразные, чтобы позволить провести любую поддающуюся интерпретации стандартизацию. Вот почему мы просим участников нашей программы и членов их семей открыто делиться с нами своими впечатлениями о любом воздействии, которое программа может иметь на их показатели в реальной жизни. В конечном счете это то, что имеет значение больше всего. Поэтому приблизительно три месяца спустя я попросил доктора А. дать комментарии по поводу любого ощутимого изменения в его познании и задал тот же вопрос его супруге.

Доктор А. чувствовал, что сеансы, проводимые дважды в неделю, определенно улучшили его оперативную память. В результате чего он чувствовал себя более связанным с ежедневными событиями и деятельностью. Он лучше помнил, что делал в течение дня и накануне. События о встречах и беседах с друзьями и родственниками лучше удерживались в его памяти, так же как и эмоции, испытанные в это время.

Его жена также чувствовала, что доктор А. показывал определенное улучшение, и приписывала его успехи программе. Когда доктор А. начал программу, его жена на самом деле была обеспокоена тем, что он обнаруживал симптомы «медленно развивающегося старческого слабоумия». Но теперь она чувствовала, что его потеря оперативной памяти, хотя еще присутствовавшая, казалось, была нивелирована и что его концентрация стала гораздо лучше. Самое важное, она чувствовала, это то, что апатия ее мужа, которая увеличивалась с волнующей скоростью, теперь пропала и он был гораздо более похож на себя прежнего – «рассудительного, способного наслаждаться концертами, театром…». Она радовалась, что доктор А. снова много читал и играл на фортепиано гораздо чаще в течение коротких промежутков времени, демонстрируя хорошую «память на классическую музыку».

Они оба подчеркивали, что обстановка, в которой проходила терапия, казалось, была такой же важной, как и сама терапия. «Я, кроме того, знаю, что мое главное и замечательное преимущество во всем этом в том, что моя жена на моей стороне, постоянно поддерживающая, помогающая и любящая», – сказал доктор А. Его жена также подтвердила, что доктор А. продолжал сильно полагаться на ее память, планируя и продумывая какие-либо вещи – что, кажется, было существовавшей давно особенностью их взаимосвязи.

Но могло ли бы быть, что в данном случае наша программа была «отвлекающим маневром»? Ведь доктору А. ввели шунт, после чего магнитно-резонансная томография показала некоторое уменьшение размера его боковых желудочков головного мозга. Таким образом, судя по магнитно-резонансной томографии, казалось, что шунт, помещенный в его мозге несколько месяцев ранее, работал и что рентгенологические симптомы гидроцефалии уменьшились. Это должно было иметь терапевтический эффект также на его когнитивные способности. Но эффекты шунта обычно очевидны в течение нескольких недель после его ввода с последующей стабилизацией когнитивной функции. Доктор А. начал нашу программу только два месяца спустя после установки шунта, и базисная нейропсихологическая оценка была проведена в это время. Когнитивное улучшение, очевидное в наших тестах и о котором сообщили доктор А. и его супруга, было отмечено относительно базисной оценки и, следовательно, вероятно, не было связано с шунтом. Оно должно было имен, отношение к нашей программе!

Для некоторых участников нашей программы мотивация является скорее профилактикой, чем лечением. Одним из таких является Пол, успешный международный бизнесмен. Яркий и динамичный, Пол выглядит гораздо моложе своих шестидесяти пяти лет. Также у него не наблюдается никаких признаков приближающегося когнитивного ухудшения. Пол – человек, читающий запоем, и каждый раз, когда он приходит ко мне в офис, у него в руках новая книга. Несмотря на это, Пол решил присоединиться к нашей программе, чтобы защитить и продлить свою когнитивную остроту от воздействия старения. Пол чувствует, что с начала программы когнитивных упражнений он испытывает меньше беспокойства, что его ум становится более аналитическим и что он лучше концентрируется. Его способность справляться со сложным новым материалом также улучшилась. В качестве примера Пол привел свой недавний опыт с прослушиванием композиции Шонберга (Schoenberg). Он с удовольствием отметил, что не только у него не возникла «защитная реакция при первых атональных звуках, но он приветствовал их вызов, оставаясь сконцентрированным на нотах и анализируя сопоставление нот, аккордов и в общем саму композицию».

Пол также с удовлетворением отметил, что в неловких ситуациях он стал больше осознавать необходимость слушать, анализировать и размышлять, прежде чем давать ответ. Он стал менее импульсивным и поспешным в своих реакциях, чем в прошлом. Пол также отметил «лучшее внимание, когда он сталкивался с трудными проблемами или техническими, утомительными документами». И затем Пол сделал очень интересное и тонкое замечание. Он не чувствовал, что объем его интеллектуальных способностей увеличился, он просто узнал, как их лучше использовать. Это также может быть полезным сопутствующим продуктом когнитивной тренировки.

Память, возможно, вызывает наибольшее беспокойство, но довольно часто участники нашей программы замечают изменения и в других видах умственной деятельности. Одним из них стал доктор Б., частично вышедший на пенсию. Он узнал о нашей программе от друга, также участника программы. Доктор Б. настолько увлекся программой, что убеждал своих пациентов присоединиться к ней. Он чувствует, что его память улучшилась, и что особенно его порадовало, что он стал чувствовать усиление «способности видеть альтернативные пути, которые можно выбрать в образе действия», и улучшение способности «планировать лучше для будущего» и «учиться на ошибках». Доктор Б. также сообщает о том, что он испытывает «скорее чувство силы в своей повседневной деятельности». Этот отчет ясно указывает на улучшение управляющих функций, функций лобных долей.

Общая мысль, звучащая в комментариях участников, – это то, что программа делает понятным для них познание в их собственных умах. Больше не распространяется недифференцированная, всеобъемлющая, приводящая в замешательство «вещь», которая может быть потеряна в своей целостности, как будто вследствие действия жестокой черной магии. Участвуя в различных упражнениях, выполняя одни упражнения лучше, а другие хуже, участники программы учатся «анатомировать» свое собственное познание. Несомненно, некоторые когнитивные функции защищены лучше, чем другие, и это дает им чувство вновь обретенной уверенности и контроля. Простой факт узнавания того, как определить границы чьих-либо слабых сторон, так же как границы чьих-либо сильных сторон, имеет мощный терапевтический эффект. Этот положительный эффект когнитивного вовлечения также часто несомненен своим отсутствием. Многие участники замечают, что стоит им пропустить в программе несколько недель, как они чувствуют, что их реакции «притупляются».

Будучи введенными в курс дела и чувствуя себя спокойнее, компьютерный мир явился вспомогательным преимуществом программы и понравился некоторым нашим «студентам». Приходя в программу без каких-либо знаний о компьютерах и часто с изрядной долей компьютерофобии, они приобретают скромные навыки работы на компьютере и начинают чувствовать себя увереннее и обнаруживают разного рода применение компьютеров в своей жизни сверх и за пределами нашей программы когнитивного оздоровления.

Люди, находящие нас и присоединяющиеся к нашей программе, приходят из различных сфер деятельности, ими руководят различные заботы и тревоги, и их побуждают к действию различные надежды и ожидания. Мы рады видеть их всех и пытаемся помочь каждому. Один участник программы написал эти трогательные стихи:

Мы делаем, что можем, чтобы помочь таким людям, как он, а также другим людям с менее драматичными признаками ухудшения или даже без видимых признаков ухудшения. Оказывают ли наши методы действительно реальный эффект, и если да, то как мы об этом узнаем? Стандартные нейропсихологические тесты, при помощи которых мы повторно оцениваем участников нашей программы в установленные интервалы времени, дают частичный ответ на этот вопрос. Во многих случаях наблюдается определенное улучшение. Это неизбежно является источником удовольствия как для клиента, так и для нас. В других случаях явного улучшения нет. Но в большинстве случаев, когда улучшения не наблюдается, признаков ухудшения также нет. В итоге это также хорошие новости, так как мы имеем дело с людьми, у которых без вмешательства ожидаемый базовый уровень характеризуется постепенным ухудшением. Но наиболее важный признак успеха, хотя он часто скромный, – это ощущение участниками программы и членами их семей, что они сохраняют – или даже вновь возвращают – свои умственные способности в реальной жизни.

В своей работе мы руководствуемся известным афоризмом, приписываемым Альберту Эйнштейну: «Нет ничего более практичного, чем хорошая теория». Растущее понимание механизмов пластичности мозга в течение жизни и его способности самоомолаживания на протяжении жизненного отрезка будет продолжать увеличивать нашу способность продлевать и обогащать жизни умов реальных людей в реальном мире.