Парадокс мудрости. Научное опровержение «старческого слабоумия». Революционный взгляд на мышление человека

​ Инь и Ян в мозге

За последние несколько десятилетий в исследованиях мозга было нарушено не одно табу, и, как с лобными долями, мозговые механизмы эмоций входят в число в прошлом запретных территорий, которые только недавно стали доступными для строгого научного изучения. Эмоции традиционно рассматривались как ахиллесова пята психологии, щекотливая область, ниже достоинства серьезных нейробиологов. Общее отношение к этому было что-то вроде притворного равнодушия; несколько десятилетий тому назад для нейробиологов было даже неясно, с чего начать исследования в нейробиологии эмоций.

Ситуация изменилась после выхода работы Джозефа Леду (Joseph LeDoux), Ричарда Дэвидсона (Richard Davidson), Антонио Дамазио (Antonio Damasio) и других ученых, которые в конце концов привнесли в тему строгие научные методы. Леду установил роль миндалины в эмоциях. Филогенетически миндалина является старой субкортикальной структурой, частью «лимбического мозга»[14], что наводит на мысль о том, что механизмы эмоций начали возникать на относительно ранних стадиях эволюции. В отличие от этого, на протяжении многих лет считалось, что самая новая часть мозга, неокортекс, вовлечена в беспристрастное, рациональное, лишенное эмоций обдумывание. Это предполагало четкую дихотомию (деление) нашего внутреннего мира на внутренний мир эмоций, управляемый «чувственными» субкортикальными лимбическими структурами, и внутренний мир рационального мышления, управляемый «хладнокровным» неокортексом.

Дихотомия была слишком четкой, чтобы быть правдой, и она таковой не являлась. Эмоциональный опыт и эмоциональное выражение также, несомненно, вовлекают неокортекс. Более того, кортикальная репрезентация эмоций является разделенной. Левое полушарие отвечает за положительные эмоции, а правое за отрицательные. Полушарное разделение труда в обработке эмоций явилось одним из самых захватывающих открытий нейропсихологии последних десятилетий, и это будет главной темой этой главы.

Первое подозрение о полушарном разделении труда в эмоциях пришло из наблюдений за пациентами с повреждением мозга. Клиницисты знали о том, что повреждение левого полушария часто служит причиной депрессии. В отличие от этого, повреждение правого полушария часто служит причиной мании или того, что могло бы сойти за поверхностную эйфорию (или, по крайней мере, состояния безразличия, известного под клиническим названием belle indifference (фр. «красивое равнодушие»). Следствия как левосторонних повреждений, так и правосторонних были особенно поразительными, когда реакции пациентов на разнообразные эмоциональные стимулы сравнивались с реакциями нормальных людей.

У взрослых людей повреждение левого полушария нарушает речь. Поскольку речь – это такое важное и всеобъемлющее умение, что ее потеря не может остаться не замеченной пациентом, то это становится источником сильного душевного страдания. В отличие от этого, функции правого полушария являются более неуловимыми, менее доступными для самоанализа. Пациенты обычно менее осведомлены о потере этих функций и, следовательно, менее обеспокоены их потерей. Безразличие, как причина депрессии, может быть неверно истолковано как потеря разума.

В самом деле, пациент с правополушарным повреждением часто демонстрирует поразительное непонимание своего недостатка, известного как анозогнозия. Блаженная аура невозмутимости, демонстрируемая этими пациентами, находится в совершенном противоречии с печальной реальностью катастрофического повреждения мозга, от которого многие из них страдают.

Анозогнозия часто принимает форму «левого полуигнорирования» – состояния, которое происходит, когда мозг должным образом не регистрирует и не обрабатывает информацию, поступающую из левой половины внешнего мира. Это состояние возможно, потому что сенсорные пути, несущие информацию о внешнем мире к мозгу, являются по большей части перекрещенными: информация передается от левосторонней половины в правое полушарие, и от правосторонней половины в левое полушарие. Когда повреждение затрагивает левую сторону мозга, пациент обычно обнаруживает являющийся результатом этого умственный недостаток совершенно легко и учится компенсировать его. Но когда повреждение затрагивает правую сторону мозга, пациент часто не подозревает о последствиях и не компенсирует их, и левое полуигнорирование становится серьезным и трудноизлечимым.

Анозогнозия иногда принимает весьма сюрреалистичные формы, когда неспособность распознать проблему в себе приводит к причудливым оценкам внешнего мира, таким как у пациента из дома престарелых, о котором мы говорили ранее и который был не способен найти свой стейк на подносе кафетерия и обвинял в этом медицинских сестер, якобы вступивших в тайный сговор. Но левое полуигнорирование и полуневнимание не ограничиваются визуальными ощущениями. Осязательные ощущения могут быть также нарушены, приводя к так называемому феномену чужой руки (alien hand). Пациент, перенесший приступ и страдающий этим состоянием, не будет владеть левой частью своего тела, как будто принадлежащей другому человеку, и будет рассказывать ad libitum (ад либитум) странную историю, объясняющую, что «чужая» рука делает с ним, и не будет нисколько беспокоиться о своем неврологическом состоянии.

В отличие от этого, пациент с афазией (нарушением речи), возникшей в результате левополушарного ушиба, часто остро осознает свой недостаток и мучается им, он напуган и готов расплакаться. Это часто приводило к гипотезе, что депрессия у таких пациентов – это реакция на их когнитивную утрату.

Дальнейшее исследование показало, что между полушариями и аффектом связи больше, чем различий. Полушарие – это большое пространство, и связывание некоторых симптомов с повреждением где-то внутри полушария недостаточно. Важно знать, где точно внутри полушария находится приводящее к нарушениям повреждение. Когда на этот вопрос был найден ответ, оказалось, что повреждение левой лобной доли очень вероятно служит причиной депрессии гораздо больше, чем повреждение любой другой части левого полушария.

Но здесь кроется загадка. Как мы уже знаем, травма лобной доли также вызывает анозогнозию. Пациент со значительным поражением левых лобных областей полностью не осознает о его или ее недостатке, чтобы беспокоиться об этом. Следовательно, связывание депрессии с осведомленностью о недостатке, вызванном левым лобным повреждением, равняется маловероятному утверждению. С другой стороны, повреждение правых лобных областей часто служит причиной гораздо более пресыщенного безразличия, которое не может быть оправдано просто непониманием недостатка. Такие повреждения часто служат причиной мании или откровенной эйфории.

Было также отмечено, что временами поражение одного или другого полушария вызывает необычное эмоционально наполненное поведение. Пациенты с левополушарными повреждениями иногда подвержены патологическому плачу, а пациенты с правополушарными повреждениями время от времени демонстрируют приступы патологического смеха. Итак, сторона полушарного повреждения должна была быть связана с этими изменениями в аффекте.

Следующий шаг состоял в том, чтобы изучить взаимосвязь между эмоциональными состояниями и двумя сторонами мозга у нормальных людей. Что было впервые выполнено с использованием электроэнцефалограмм (EEG), которые являлись основой таких исследований в 1970-1980 гг. Приход функциональной нейровизуализации (PET – позитронно-эмиссионной томографии, и fMRI – функциональной магнитно-резонансной томографии) в последующие годы сделал возможным даже более прямой взгляд на взаимосвязь между аффектом и двумя сторонами мозга. Пионером в этой области стал Ричард Дэвидсон (Richard Davidson) и его коллеги.

Полученные данные были довольно интригующими. Когда нормальным испытуемым показывали клипы из фильмов или другие изображения, содержавшие приятную информацию, активация увеличивалась в левом полушарии, особенно в левой префронтальной коре. В отличие от этого, когда испытуемым показывали неприятные или вызывающие грусть изображения, активация увеличивалась в правом полушарии, опять главным образом в правой префронтальной коре. Схожее отличие наблюдалось в видеоигре с финансовым подтекстом. Когда испытуемые «зарабатывали» деньги, регистрировалась относительно большая активация левой лобной доли. Но когда испытуемые начинали терять деньги, наблюдалась относительно большая активация правой лобной доли. Когда были изучены мозговые механизмы различных спиритических опытов, были обнаружены сходные эффекты. Медитация, приводящая к погружению в успокаивающее интроспективное умонастроение, активировала левую префронтальную кору и уменьшала правую префронтальную активацию. Увеличение активации было обнаружено в левых лобных областях у медитирующих монахинь, так же как уменьшение в различных областях правого полушария.

Вместе взятые, исследования повреждения мозга и исследования нейровизуализации нормальных людей ясно показали, что оба полушария играют весьма прямую, противоположную роль в опыте и выражении эмоций. Положительные эмоции опосредованы левым полушарием, а отрицательные эмоции – правым полушарием: как Инь и Ян в мозге[15].

Следующим шагом было исследование индивидуальных различий в эмоциональных стилях. Дэвидсон (Davidson) и его коллеги обнаружили, что различные эмоциональные стили действительно существуют и они соответствуют доминированию левополушарной или правополушарной активации. Некоторые люди склонны к позитивному, жизнерадостному поведению, в то время как другие поддаются депрессии. Оказывается, что параметры их мозговой активации различаются стабильным, последовательным образом, обнаруживая различные электрофизиологические особенности. Левые фронтальные области имеют тенденцию быть более активными у беззаботных типов людей, а правые фронтальные области являются более активными у погруженных в раздумья людей, предрасположенных к депрессии. Если по какой-то причине активация левых фронтальных областей нарушена, наступает уныние и депрессия. Подобно этому активация правых фронтальных областей ассоциируется определенно с отрицательными эмоциями, такими как раздражение или страх. Даже такие очень сложные чувства, как крайне отрицательные эмоциональные реакции на изгнание из общества, латерализуются и вовлекают правую фронтальную кору. Это было продемонстрировано Наоми Айзенбергер (Naomi Eisenberger) и ее коллегами в остроумном эксперименте функциональной магнитно-резонансной томографии, во время которого некоторые из испытуемых, игравших в виртуальную «игру в мяч», исключались из игры.

Кажется, что различия в эмоциональных стилях и их связь с обоими полушариями являются врожденными или, по крайней мере, они появляются очень рано в жизни. Было обнаружено, что левая фронтальная активация особенно сильна у жизнерадостных десятимесячных младенцев, а правая фронтальная активация была особенно сильна у младенцев-плакс того же возраста.

Полушарное разделение труда в регулировании нашего эмоционального мира не ограничено неокортексом. Оно также касается миндалины. У здоровых индивидов левая миндалина более активна в ответ на положительные, а не отрицательные стимулы. В отличие от этого, беспокойные люди склонны иметь чрезмерную активацию в правой миндалине при просмотре ужасных и нейтральных лиц, а подверженные депрессии люди демонстрируют пониженную активацию в левой миндалине. Эти факты приводят к выводу о том, что две связанные «цепи эмоций» существуют, причем каждая вовлекает лобные доли и миндалину одного или другого полушария. Действительно, было показано, что лобно-миндалевидная цепь вовлечена во многие процессы принятия решений, ассоциируемые с поощрениями, включая даже процесс выбора самых привлекательных блюд в ресторанном меню.

При некоторых психиатрических состояниях пациенты различаются не только своей моделью активации мозга, но также размером своих мозговых структур. Пациенты, страдающие общим синдромом беспокойства, имеют особенно большую правую миндалину. В отличие от этого, пациенты, перенесшие хирургическую резекцию правой миндалины в целях уменьшения неизлечимых приступов (процедура, называемая передневисочной лобэктомией), теряют способность воспринимать выражение страха на лице человека.

Другие структуры мозга также вовлечены в регуляцию эмоций. Они включают поясную кору (ленту старого кортекса, охватывающую внешнюю границу массивного пучка проводящих путей, соединяющих оба полушария, corpus callosum – тело мозолистое) и некоторые части таламуса (субкортикальное скопление ядер, проецирующих в различные кортикальные области). О функциональной латерализации этих структур известно мало, но очень вероятно, что они участвуют параллельно в разделении труда между левым и правым кортикальными полушариями.

Префронтальная кора, миндалина, поясная кора и, возможно, другие структуры функционируют во взаимодействии, опосредуя эмоциональный опыт и его выражение. Они включают две отличные, параллельные системы эмоционального контроля. Левая сторона мозга опосредует положительные эмоции, а правая – отрицательные. Несомненно, большая часть опытов реального мира сложна. Более вероятно, что они скорее сладко-горькие, чем чисто сладкие, или горькие, как Инь и Ян или черно-белый символ орнамента классической письменности Balinese. Следовательно, в большинстве ситуаций реального мира две лобно-миндалевидные цепи функционируют во взаимодействии, но их вклад в эмоциональное равновесие различен.

​ Конвергенция тем

Внимательный читатель этой книги, вероятно, уже заметил, что поиск понимания природы полушарной специализации шел по нескольким параллельным путям, развертываясь без выдачи большого количества ненужных данных или совпадений. Первый путь в основном касался познания; он придерживался идеи о том, что левое полушарие отвечает за язык, а правое является визуально-пространственным полушарием. Как мы уже знаем, это являлось основной темой нейропсихологии на протяжении многих лет. Второй путь в основном касался эмоций, и он рассматривал отношение между двумя сторонами мозга и отрицательным и положительным аффектом.

Этим двум берегам нейропсихологии в действительности так и не удалось сойтись. Они существовали во взаимной изоляции, рассматривались нейробиологами, обсуждались на различных научных встречах и описывались в различных научных монографиях. Как бы поразительно это ни звучало, это не удивляет. Нет логического или эмпирического способа, чтобы утверждать, что существует внутренняя связь между языком и положительным аффектом, так же как связь между визуально-пространственными функциями и отрицательным аффектом. Язык является эмоционально нейтральным или скорее эквипотенциальным средством. Он содержит в равной степени средства для кодирования и выражения как положительных, так и отрицательных эмоций. Подобно этому, визуальные изображения также подходят в равной степени хорошо или в равной степени плохо для передачи того или другого вида эмоций.

На официальном научном языке языко-визуально-пространственное различие и положительно-отрицательное эмоциональное различие являются ортогональными, несводимыми друг к другу. Итак, что это значит? Что их параллельные связи с двумя полушариями являются просто случайными? Наука всегда развивалась, опираясь на эстетический императив экономии, способности соотносить множество наблюдений с минимальным числом основных принципов. Императив экономии традиционно так широко применялся в научных речах, что эстетические и поясняющие рассуждения часто соединялись почти взаимозаменяемым образом. Теория экономии имеет номинальное значение, является более вероятной, более несокрушимой и, вероятнее всего, будет принята как содержащая истинное объяснение. В отличие от этого, теория, которой недостает экономии, является подозрительной. В несокрушимой научной теории должны сходиться разнообразные темы.

Согласно этому критерию сосуществование двух или более ортогональных, на вид совпадающих принципов полушарной специализации было бы неудовлетворительным и очень сбивающим с толку нейропсихологов и когнитивных нейробиологов. Так ли это? Необязательно. Вся область науки стала настолько раздробленной, что многие ученые беспокоятся об интеллектуальном порядке только внутри своих относительно маленьких ниш, а не за их пределами. Но это беспокоит меня. Потребность в экономии, способной свести вместе несопоставимые берега исследований мозга, было и остается моим личным интеллектуальным императивом.

Теория о новизне и рутинизации полушарной специализации, которую мы обсуждали в предыдущей главе, приводит к необходимой экономии, соединяя воедино когнитивные и эмоциональные аспекты. Это возможно, потому что существует внутренняя связь между когнитивной рутиной и положительным аффектом, так же как между новизной и отрицательным аффектом. Вот как это работает.

Левое полушарие – это полушарие когнитивной рутины. Как мы уже установили, мозг очень избирателен в допуске информации в долгосрочное хранилище. В нормальном мозге только такое знание становится рутинным и передается в долгосрочное хранилище в левое полушарие, если оно было полезным в течение некоего периода времени. Бесполезная информация (как то, что вы ели на обед двадцать лет тому назад, сегодня) не становится частью распознавания образов, находящихся в левом полушарии. Поэтому содержание лево-полушарного хранилища состоит только из «полезной» информации, которая благодаря своей полезности является хорошей информацией для организма.

Правое полушарие имеет дело с новизной. Оно включается в дело всякий раз, когда когнитивный набор, находящийся уже в распоряжении организма, не может решить возникающую проблему и когда требуется изучение нового «de novo» (лат. «в новинку»). Участие правого полушария инициируется несоответствием между возможностями и потребностями организма. Поиск нового решения инициируется неудовлетворенностью существующим status quo (положением вещей), ситуацией, которая является неудовлетворительной, то есть плохой для организма.

Исследование биохимии мозга также выдвигает на первый план тесную связь между когнитивными и эмоциональными аспектами полушарной специализации. Как мы уже знаем, оба церебральных полушария не являются зеркальным отображением друг друга структурно или биохимически. Ряд нейротрансмиттеров являются немного более обильными в правом полушарии, чем в левом. Это особенно касается норепинефрина. Другие нейротрансмиттеры являются намного более обильными в левом полушарии. Это особенно касается допамина.

Такие биохимические асимметрии имеют последствия как для познания, так и эмоций. Эксперименты на животных показали, что увеличение уровней допамина в мозге инициирует переученные, стереотипные виды поведения. Допамин ассоциируется с вознаграждением и упрочнением успешных видов поведения. Допамин также играет роль в способности испытывать удовольствие и в пристрастиях. Поэтому кажется, что допамин влияет на положительные эмоции и когнитивные рутины. В этом есть некий совершенный смысл, так как когнитивные рутины кодируют опыты, которые оказались хорошими (успешными) в прошлом.

В противоположность этому эксперименты на животных также показали, что увеличение уровней норепинефрина в мозге инициирует непрекращающиеся исследовательские виды поведения, постоянный поиск новизны. В то же время аномальные уровни норепинефрина приводят к депрессии. Таким образом, этот нейротрансмитгер влияет на отрицательные эмоции и исследовательские виды поведения. В этом также есть некий совершенный смысл, так как неспособность организма удовлетворить свои потребности инициирует как отрицательные эмоции, так и поиск новых решений. Интересно, что недостаточные уровни другого нейротрансмиттера, приводящего к депрессии, серотонина, вызывают когнитивную негибкость, что указывает еще раз на единство познания и аффекта.

Можно было бы задать следующий вопрос: являются ли роли полушарий в эмоциях вторичными по отношению к их ролям в познании? Согласно этому сценарию связь между положительными эмоциями и левым полушарием выводится из того факта, что левополушарная активация соответствует, по сути, «хорошим» ситуациям (хорошему соответствию между потребностями организма и его способностями удовлетворять эти потребности). Также связь между отрицательными эмоциями и правым полушарием выводится из того факта, что правополушарная активация соответствует «плохим» ситуациям (несоответствием между потребностями организма и его способностями удовлетворять эти потребности). Или, иначе, роли обоих полушарий в противоположных эмоциях являются первичными, а их роли в обработке знакомых ситуаций, в противоположность новым ситуациям, являются производными?

Это мог бы быть вопрос сродни «курица или яйцо», не только не имеющий ответа, но в конечном счете, также не являющийся настолько важным. Но полезно знать то, что среди всех неокортикальных областей префронтальная кора становится особенно активной во время эмоциональных опытов: левая лобная кора активируется при положительных эмоциях, а правая – при отрицательных. Как мы уже знаем, префронтальная кора играет центральную роль в субъектоцентрованном принятии решений и в субъектоцентрованной оценке ситуаций. Функция префронтальной коры скорее состоит в том, чтобы просчитать, «что хорошо для организма», чем просчитать, «что истинно» в абстрактном, беспристрастном смысле. Для меня это означает, что эмоциональные «связи» левого и правого церебрального кортекса являются вторичными по отношению к когнитивным функциям обоих лобных долей.

Если это так, тогда мозг управляет эмоциями посредством одновременной интеграции «вертикальных» и «горизонтальны» цепей. Две миндалины отвечают за мгновенный (и в большей степени замонтированный или предварительно замонтированный) эмоциональный ответ, а две лобные доли отвечают за эмоциональные реакции, основанные на рациональном, когнитивном анализе. Эти два вида участия в наших эмоциональных ответах, один рационально кортикальный, а другой подсознательно субкортикальный, объединяются в лобно-миндалевидных цепях, вызывая этим вертикальную интеграцию эмоций. В то же время взаимодействие между «положительной» левой и «отрицательной» правой лобно-миндалевидной цепями через corpus callosum (тело мозолистое) и передние спайки вызывает горизонтальную интеграцию эмоций.

​ Приводимый к открытию

До сих пор в этой главе мы обсуждали взаимосвязь между эмоциями и познанием и как они связаны с функциональными различиями двух полушарий отчасти абстрактным образом. Но очевидно, что различные люди имеют различные эмоциональные и когнитивные стили. Теперь настало время рассмотреть взаимосвязь между индивидуальными когнитивными стилями и индивидуальными эмоциональными стилями и какое отношение они имеют к двум церебральным полушариям.

Для того чтобы начать обсуждение этой взаимосвязи, давайте попытаемся представить, что Фердинанд Магеллан или Христофор Колумб принимали препарат «прозак». Кто-то сказал, что, если бы «прозак» существовал и в дни великих мореплавателей, они приняли бы таблетку или две и охотно остановились бы на празднествах в Севилье, Лиссабоне или Кадисе, вместо того чтобы вступать на путь важных открытий. К счастью, эти образы просто вымысел моего воображения, потому что, если бы они соответствовали исторической реальности, Америка, возможно, так и не была бы открыта европейцами или международная линия перемены дат так и не была бы введена.

Образ колющегося «прозаком» Колумба причудлив, но он фиксирует важную истину: любой поиск радикального нововведения, любое путешествие в неизвестное приводится в движение чувством неудовлетворенности существующим положением вещей. Это тревожное, напряженное чувство, совпадающее в эмоциональном плане с чувством, приписываемом правому полушарию. Поиск исследования, новизны, того, что должно быть, идет рука об руку с вынашиваемой неудовлетворенностью того, что есть. Полностью удовлетворенные люди не открывают новых земель, не совершают кругосветных плаваний и не создают революций в науке. Если все отлично, зачем беспокоиться?

Народный образ первопроходца – это не образ довольного человека, а человека, погруженного в раздумья. Известно, что биполярное расстройство и приступы депрессии – жребий многих великих писателей, ученых и исследователей. Психолог Кей Редфилд Джемисон (Kay Redfield Jamison), сама страдающая маниакально-депрессивным расстройством, пишет о связи между креативностью и психиатрическим заболеванием.

Джебл Хершман (Jablow Hershman) и Джулиан Лейб (Julian Leib) назвали маниакально-депрессивное расстройство термином «ключ к гениальности». В цикле пленительных книг они исследуют роль маниакально-депрессивного расстройства в творческих жизнях великих героев и великих негодяев истории. Они утверждают, что великие люди, внесшие вклад в человеческую цивилизацию, такие как Бетховен, Байрон, Диккенс, Ньютон, Пушкин, Шуман и Ван Гог, все страдали от этого расстройства. Черчилль также страдал от приступов депрессии, а его пресловутая «тоска зеленая» и дикая скорость написания литературных произведений в его жизни заставляют думать о гипоманиакальном состоянии. (Микеланджело был известен тем, что страдал от депрессии, но неизвестно, были ли у него также приступы гипомании.)

Но маниакально-депрессивное расстройство также сыграло роль в мрачном гении творцов агрессивных и экспансионистских политических и военных империй. Согласно Хершману и Лейбу, – Наполеон, Гитлер и Сталин страдали от этого состояния. Так же как и русский князь Потемкин, фаворит Екатерины Великой и де-факто премьер-министр, печально известный своими потемкинскими деревнями в голливудском стиле, но также известный своей исключительной работоспособностью и эффективностью.

О некоторых из них, как героях (Ньютон, Черчилль), так и негодяях (Сталин, Гитлер), говорилось в более ранней главе, касающейся когнитивного ухудшения у исторических личностей. Наличие аффективного расстройства и когнитивного ухудшения у одних и тех же индивидов может быть больше чем совпадением. Существует большое количество научных данных о том, что депрессия, длящаяся на протяжении всей жизни, является также фактором риска развития слабоумия.

Отчеты, связывающие креативность с маниакально-депрессивными чертами, имеются в изобилии, но они не систематизированы. Я не знаю ни одного точного статистического Отчета, который соотносил бы легкое аффективное расстройство с признанным гением. Чтобы собрать такие статистические данные, потребовалось бы рассмотреть все случаи гениев, страдающих от аффективного расстройства, и все случаи гениев, не имеющих этого недуга, и подсчитать соотношение между этими двумя значениями. Затем необходимо было бы сравнить это соотношение с соотношением, подсчитанным подобным образом на всем остальном населении. Эти задачи слишком глобальны, среди них самой несущественной остается принятие решения, кого считать гением (если не полагаться на обзор, подобный классификации Чарлз Муррей (Charles Murray) самых выдающихся исторических личностей мира), и возможно, что она никогда так и не будет предпринята.

Но два исследователя из Стэнфордского университета, Кони Строи и Теренс Кеттер (Connie Strong и Terence Ket-ter), подошли очень близко к доказательству этого вопроса менее экстравагантным образом. Используя различные психологические анкеты, они обнаружили, что здоровые люди, одаренные артистической креативностью, гораздо ближе по своим показателям личностных качеств к легкому маниакально-депрессивному расстройству, чем обычные здоровые люди. Исследователи пришли к выводу, что «негативно-аффективные черты», которые включают легкие неклинические формы депрессии и биполярное расстройство, находятся в сильной связи со способностью к креативному развитию. В том же духе было показано, что поиск новизны – это особенно распространенная черта среди людей с биполярным расстройством.

Это, конечно, поднимает интересные вопросы: каковы мозговые механизмы маниакально-депрессивного расстройства? Какова их функциональная нейроанатомия? Если вы помните, функциональная нейровизуализация и данные о повреждениях предполагали связь между левополушарной дисфункцией и депрессией, и между правополушарной дисфункцией и манией. Как насчет маниакально-депрессивного биполярного расстройства, которое отличается как от одно-полярной депрессии, так и от однополярной мании? Существуют предварительные данные о том, что модели активации мозга могут разительно отличаться у одних и тех же пациентов при маниакальных и депрессивных состояниях. Но это экстремальные состояния. А как насчет стабильных особенностей активности мозга биполярных пациентов превалирующего профиля активации, присутствующего у пациентов, страдающих от маниакально-депрессивного расстройства большую часть времени? Имеющиеся данные указывают на то, что превалирующий профиль мозговой активации таких пациентов схож с профилем, наблюдаемым при депрессии, и отличается от профиля, наблюдаемого при мании. При нем преобладает недостаточная активация левого полушария, в то время как правое полушарие показывает модели нормальной активации.

Этот психологический профиль соответствует психологическому состоянию устойчивой изводящей неудовлетворенности существующим положением вещей, порождающей склонность к изменению вещей. Периодические гипоманиакальные состояния питают эту склонность выше уровня, свойственного большинству людей. Совместный эффект лежащей в основе неудовлетворенности и скачкообразных всплесков энергии – это то, что питает и стимулирует креативное достижение[16].

Но индивидуальный эмоциональный тон необязательно является константой. Он может меняться на протяжении жизни, и существуют истинные «эмоциональные периоды мозга». Быть в согласии с самим собой, несомненно, сильно желаемое душевное состояние, но в молодом человеке такое состояние может разочаровывать; оно отдает чрезмерным самодовольством, преждевременным старением, неосуществленными призваниями, посредственностью, даже полной аномалией. Романтический образ юности подразумевает некую степень неудовлетворенности и беспокойства, внутреннее напряжение, которое питает смелость и бунтарство. Беглый обзор политических катаклизмов последних нескольких десятилетий показывает, что студенты были в центре многих из них (если не большинства) – от массовых демонстраций в Соединенных Штатах и Франции в 1960 гг. до выступлений на площади Тяньаньмэнь в Китае в 1980-х гг. и Индонезии в 1990-х. Это полное драматизма выражение аффективного тона правого полушария.

Но с возрастом оптимальный аффективный тон меняется. Исследования показывают, что со старением и с движением во вторую половину жизни отрицательные эмоции акцентируются меньше и что доминантный аффективный тон становится более позитивным. Это отражается в деятельности нашего мозга: с возрастом миндалина становится менее активной в ответ на эмоционально негативные стимулы, в то время как в ответ на эмоционально позитивные стимулы остается неизменной. Таким образом, равновесие сдвигается в пользу положительных эмоций, и так как мы стареем, аффективный тон левого полушария становится нормой. Наши интуитивные культурные восприятия находятся в согласии с этими находками. Неугомонный восьмидесятилетний человек часто воспринимается, справедливо или нет, как миниатюра нереализованной жизни, незавершенного жизненного цикла, стремящегося к «слишком малому слишком поздно». Быть в согласии с самим собой в старости – это культурный стереотип, к которому большинство из нас стремится.

Это может звучать алогичным, так как депрессия – это одно из самых известных разрушительных действий старости. Верно, что депрессия преобладает в пожилом возрасте, но то же происходит и с остеопорозом, раком, подавлением иммунитета, потерей волос и любыми другими физическими заболеваниями. Ассоциация между старением и депрессией не является особенной. Это всего лишь одно из многих проявлений смертной сущности жизни и возросшей восприимчивости к любому числу заболеваний, в то время как жизнь идет своим чередом. Быть в согласии с самим собой – это атрибут нормального старения. Гериатрическая депрессия таковой не является.

Итак, движение периодов нашего мозга – от лидирующей роли правого полушария в молодости к лидирующей роли левого полушария, – в то время как мы стареем, развертывается во взаимодействии параллельно, в них участвуют как наше познание, так и наш аффект. Сдвиги справа налево центра когнитивной тяжести и эмоциональной тяжести идут рука об руку. Это неопровержимое выражение единства познания и эмоций в нашей умственной жизни и в нашем умственном развитии.