Парадокс мудрости. Научное опровержение «старческого слабоумия». Революционный взгляд на мышление человека

​ Размышления нейробиолога поколения бума рождаемости

Как несчастные семьи Толстого в «Анне Карениной», кризис среднего возраста принимает многие формы. Я впервые узнал о том, что моя форма вторгается в мою жизнь, когда в середине шестого десятка я начал искать катартический опыт. Необычное чувство временной гармонии наступило. Первый раз в моей жизни прошлое казалось таким же важным, как и будущее, и я почувствовал желание рассмотреть его глубже. Я почувствовал внезапную потребность критически оценить свою жизнь и объединить в единое целое ее части, разъединенные обстоятельствами. В первый раз за двадцать шесть лет я посетил страну, в которой родился, в поисках старых друзей, с которыми я не контактировал половину своей жизни. И я написал книгу, своего рода интеллектуальные мемуары, пытаясь поместить свое прошлое, настоящее и свое предчувствие будущего в единую логически последовательную перспективу.

По причинам скорее экзистенциальным, чем неотложным и практическим, я также решил критически оценить физический ущерб, нанесенный мне временем. После многих лет вопиющего пренебрежения собой я подвергся длительному запоздалому всестороннему медицинскому обследованию. Я был рад узнать, что по всем объективным врачебным критериям я был в добром здравии, биологически более молодым, чем мой хронологический возраст. Это доставило мне удовольствие, но особенно не удивило меня, так как я чувствовал себя прекрасно и моя энергия с возрастом не уменьшилась.

Не без содрогания я также решил провести MRI мозга, процедуру магнитно-резонансной томографии, чтобы визуализировать структуры моего стареющего черепа. У меня не было симптомов того, что мой ум начал изменять мне. Как раз наоборот – у меня были все основания верить в то, что мои когнитивные способности были превосходными: я только что опубликовал книгу, которая имела достаточный успех. Я читал лекции по всему миру и продолжал выходить из положения, принимаясь за решение необъяснимых технических вопросов, прежде чем задавать вопросы аудитории, и не пользовался записями. Я был занят параллельными видами деятельности, как правило не выпуская штурвала из рук. Моя умственная жизнь была богатой и наполненной. Моя частная практика в нейропсихологии быстро росла, и моя карьера процветала. Время от времени я находил озорное удовольствие в том, чтобы дразнить своих гораздо более молодых помощников и аспирантов тем, что я был более физически вынослив и мог лучше умственно концентрироваться на чем-либо, чем они.

В то же время я знал, что я нес определенный генетический багаж. С обеих сторон в моей семье не было известно случаев слабоумия, но мать моя умерла от внезапного приступа, хотя и в завидном возрасте девяноста пяти лет, а младший брат, пока в основном в здравом уме, страдал от относительно прогрессирующего заболевания сосудов мозга, известного под названием многоинфрактная болезнь. Я знал это, потому что я был тем, кто диагностировал его состояние и рассматривал MRI его мозга.

Вдобавок к этому на протяжении многих лет мой стиль жизни следовал достаточно нездоровой модели. Я вырос в России (точнее говоря, в бывшем Советском Союзе) и иммигрировал в Соединенные Штаты в возрасте двадцати семи лет. Отвергнув политическую систему своей родины, я продолжал принимать многие аспекты ее саморазрушающего жизненного стиля. Я был заядлым курильщиком с подросткового возраста до сорока лет, пока окончательно и безвозвратно не отказался от этой привычки, и за много лет я выпил гораздо больше, чем обычный еврейский интеллигент средних лет по эту сторону Атлантики. Иными словами, в моем прошлом было много нейротоксинов, за которые придется ответить.

Как познавательный нейробиолог, я привык рассматривать мозг хладнокровно и абстрактно в лаборатории. Как клинический нейропсихолог, я обучен быть в наивысшей степени проницательным относительно малейших проявлений нарушений функций мозга и повреждения мозга – то есть мозговых повреждений других людей. Обратная сторона проведения MRI моего мозга состояла в том, что я знал бы искаженно о любых потенциальных последствиях состояния собственного мозга, и перспектива приобретения такого знания пугала меня.

Такой парадокс был присущ не только мне. В случайных беседах с несколькими друзьями – среди которых были нейробиологи, неврологи и психиатры с мировой известностью – все они говорили о том, что их любопытство о состоянии собственного тела остановилось на уровне шеи. Они просто не хотели знать, что было в их голове. Этот агностический отказ неизменно сопровождался нервным смехом, и я мог понять почему.

Но для меня неизвестность, как правило, источник беспокойства, в то время как ясность, какой бы ни было ее содержание, всегда имела мобилизирующий эффект. Среди разнородных и часто нелестных зоологических названий, которые использовали мои друзья, так же как и недруги, для того, чтобы охарактеризовать основные свойства моей личности, страус никогда не упоминался. Я всегда гордился тем, что был разумно смелым, прямым, и теперь я собирался поместить свою голову в магнитную катушку сканирующего устройства мозга.

Мой друг, нейрохирург Джим Хьюз, у которого я попросил направление на отображение магнитного резонанса, сначала высмеял саму идею и попытался отговорить меня от этого.

«А что, если мы обнаружим доброкачественную опухоль? – продолжал говорить Джим. – Твоя жизнь будет разрушена муками!» Он привел случай Харви Кушинга, который считается одним из основоположников американской нейрохирургии, у которого у самого была доброкачественная опухоль мозга.

На что я банально ответил, что, несомненно, я обладаю достаточным характером и внутренней силой, чтобы справиться с любыми такими открытиями разумным образом, и что в любом случае знание лучше, чем неведение.

«В таком случае моя жизнь будет разрушена муками, если мы найдем что-то плохое в твоем мозгу», – недовольно сказал Джим.

После небольшого спора мы решили, что разрушение жизни Джима муками было приемлемой ценой, которую можно было заплатить за удовлетворение моего нездорового любопытства, и Джим согласился.

Как клинический нейропсихолог и познавательный нейробиолог, на протяжении тридцати пяти лет я изучал влияние различных форм поражений мозга на человеческий разум, и я видел и анализировал сотни компьютерных томографии и отображений магнитного резонанса мозга. Но изображение собственного мозга я собирался увидеть в первый раз. Я знал лучше, чем кто-либо, насколько разрушительным может быть для ума, как и для самого человека, даже легкое повреждение мозга. Но в конечном счете я действительно верил в каждое слово, сказанное мною Джиму. Я полагал, что я смогу справиться с любой новостью, включая дурные вести, и что в любом случае знание предпочтительнее неведения. Таким образом, одним солнечным апрельским днем я вошел в офис Отображения магнитного резонанса Коламбас-Серкл в Мидтауне Манхэттена.

Отчет и снимки (которые обычно не выдавались пациентам, но были предоставлены мне как коллеге) поступили несколько дней спустя. То, что я увидел, не выглядело ужасающим, но не понравилось мне. Бороздки коры (извилины в форме грецкого ореха на поверхности мозга) и желудочки (промежутки внутри мозга, содержащие спинномозговую жидкость, которая омывает мозг) были определены рентгенологом как «по размеру нормальные». По моему подсчету, бороздки были определенно нормальными, тогда как желудочки, на мой взгляд, выглядели большими, даже допуская вероятную нормальную дилатацию (технический термин для обозначения расширения), возникающую с возрастом. Это предполагало некоторую атрофию мозга.

Кроме того, в отчете упоминалось о двух крошечных зонах повышенной интенсивностью сигнала в белом веществе (длинные нервные проводящие пути, соединяющие удаленные части мозга и заключенные в белую жировую ткань, называемую миелином) левого полушария. Я видел их также. Значение таких полученных данных было неясным. В моем случае они, вероятнее всего, отражали ишемические изменения, регионарное омертвление тканей мозга, вызванное плохим снабжением кислородом. Они также могли означать потерю миелина в некоторых зонах – что, вероятно, было менее подходящим объяснением. По моему собственному определению термина, у меня было легкое церебральное нарушение.

Но не все новости были плохими. «Нормальные пустоты кровотока» наблюдались в моих сонных и базилярных артериях, и изображения диффузии были обычными. Это означало, что мои главные артерии были чистыми как стеклышко, незакупоренными, не заполненными жировыми инородными веществами и что мои кровеносные сосуды были прочными. Это совпадало с обычным ультразвуковым тестом Доплера моих сонных артерий, который я сделал как часть моего медицинского обследования несколько месяцев до этого. Учитывая также мое слегка высокое, но обычно нормальное кровяное давление, эти данные делали возможность внезапного, большого, катастрофического приступа или аневризматического разрыва сосудов, к счастью, отдаленной. Гиппокампы (структуры мозга, имеющие форму морского конька, известные тем, что они важны для памяти) выглядели нормальными по размеру – что являлось определенно хорошим фактом, так как парагиппокампальная атрофия – это обычный предвестник болезни Альцгеймера.

Оставив в покое свои опасения, я нанес визит одному из лучших нью-йоркских неврологов, доктору Джону Каронна, в знаменитой пресвитерианской больнице Нью-Йорка (в преподавательском составе которой много лет тому назад, едва покинув корабль иммигрантов, я занял свою первую в Соединенных Штатах должность). Доктор Каронна, гениальный и общительный человек, внимательно осмотрел меня, посмотрел на мои томографии и показал их своему коллеге, главе нейрорентгенологии Медицинской школы Вейля Корнеллского университета. Они оба пришли к выводу, что все было в норме для моего возраста, включая две «точечные» (необычный способ называть «крошечные») зоны ишемии.

«Это просто хорошо использованный мозг, вот и все», – сказал Каронна с присущим ему подкупающим чувством юмора.

Однако, так как я сам видел сотни томографии, я все еще полагал, что желудочки моего мозга были больше, чем желудочки многих других людей моего возраста, и что крошечные ишемические изменения, которые были видны на моей томографии, не были sine qua поп (лат. «необходимым условием») старения. Для того чтобы решить этот вопрос, я показал томографии одному старому другу, доктору Сэнфорду Энтину. Сэнди является одним из самых опытных нейрорентгенологов Нью-Йорка, и в прошлом я сотрудничал с ним по некоторым самым важным проектам моей научной карьеры.

Сэнди посмотрел на томографию MRI, немедленно отвергнув одно из точечных изменений как артефакт, уверенно и детально объяснив мне, как подобные явления возникают. Затем он заявил, что другое точечное изменение «незначительно», и сделал заключение, что бороздки и извилины коры полушарий головного мозга (крошечные каньоны между бороздами) «нормальные для любого возраста», и выразил восхищение по поводу моего «красивого мозга».

Так я окончательно избавился от своих опасений. Оглядываясь назад, я нахожу мой пример сканирования мозга интересным в двух отношениях: в неврологическом и невротическом. Если говорить с неврологической и нейропсихологической точки зрения, можно выдвинуть аргумент о том, что то, что сделал я, должно стать частью рутинного медицинского осмотра людей, достигших определенного возраста, может быть, не каждый год, но, возможно, каждые три года или пять лет. Мы все признаем полезность профилактических тестов, так же как и факт того, что наша восприимчивость к целому ряду заболеваний увеличивается с возрастом. Следовательно, всеобщее признание и действительное продвижение медицинскими учреждениями колоноскопии как средства борьбы с раком толстой кишки, тестов рака молочной железы, рака предстательной железы и так далее. Мозг традиционно исключен из этих профилактических исследований, как будто мозг не является частью тела. Это кажется крайне нелогичным, так как процент слабоумия у взрослого населения конкурирует со многими другими недугами и часто преобладает над ними.

​ Ум, мозг и тело

Такое нелогичное и заслуживающее сожаления положение дел, вероятно, объясняется двумя неявными предположениями, одно идет от широкой публики, другое – от профессионалов медицины. До недавнего времени большинство людей не рассматривало ум как часть биологического существа, который подлежит медицинскому и псевдомедицинскому исследованию. Это, конечно, неправильное представление, устойчивое наследие картезианского дуализма духа и материи. Сегодня образованная публика все больше и больше понимает, что ум является частью мозга и, соответственно, тела. Это будет одной из главных тем этой книги.

В глазах профессионалов медицины польза от постановки раннего диагноза потенциально приводящих к слабоумию болезней мозга часто находится под сомнением на основании того, что «в любом случае ничего не может быть сделано по этому поводу». Если сформулировать это в военной терминологии, такого вида информация не считается «дающей основание для боевых действий» и, следовательно, не является полезной и только огорчает пациента, а диагноз без лечения только перекладывает несвоевременную финансовую ношу на плечи общества. Это неявное, а иногда и не настолько неявное предположение, печально верное даже еще десятилетие тому назад, быстро устаревает благодаря быстрому приходу различных фармакологических и нефармакологических средств защиты мозга от разрушения. В простой терминологии предположение о том, что «ничего не может быть сделано», более не является верным.

Но, несмотря на все рациональные аргументы, я признаю, что то, что я сделал, было, прежде всего, упражнением в невротическом поведении. Я уверен, что невротическая реакция на старение обычна среди миллионов моих современников, не важно, насколько они просвещенны (и, возможно, чем более они просвещенны, тем более она выражена). Она может принимать много форм. Будучи нейробиологом, я немедленно назначил MRI мозга. Другие справляются со своими неврозами различными способами. Часто невроз принимает форму отрицания или, чтобы выразить это более точно, отказа знать, который я наблюдал у некоторых коллег.

Сам опыт дает отправную точку для серьезных размышлений о судьбе стареющего ума в стареющем мозгу в современном обществе. Как большинство вещей в жизни и в природе, здоровье мозга против повреждения мозга не является простым бинарным различием. Есть серые тени… даже когда дело доходит до серого вещества мозга, так сказать.

Выражение «бум рождаемости» имеет бесспорно американский отзвук, но сам феномен является всемирным. Во время десятилетия, которое последовало за концом Второй мировой войны, уровень рождаемости буквально взорвался в Европе и в России, как это было в Северной Америке. Сегодня в обществах в большей мере деятельных в отношении «эпидемий Альцгеймера» мое беспокойство разделяется миллионами моих просвещенных коллег во всем мире. Многие из них, возможно большинство, несут некий генетический багаж, подобный моему, в той или иной форме. Что в их беспокойстве является невротическим, а что оправданно? Оно отчасти реальность, отчасти невроз, некое количество беспокойства о состоянии чьих-либо интеллектуальных способностей является общим и предполагается у любого человека, приближающегося к «зрелому среднему возрасту». В моем случае это состояние ума было окрашено, к лучшему и к худшему, моим профессиональным знанием того, как мозг работает, и многих аспектов, при которых мозг может перестать работать. Я отличаюсь от большинства своих озабоченных современников тем, что я – ученый мозга и клинический врач, диагностирующий и лечащий различные последствия церебральных нарушений живого человека, имеющий дело со стареющим мозгом и слабоумием повседневно. Это может делать мое понимание собственных страхов особенно полезным для других людей. Поэтому я надеюсь, что размышления стареющего нейробиолога будут поучительными и полезными для моих стареющих современников любого социального статуса.

Как молодежь, нас приводит к движению вперед страсть к неизвестному. Мы рискуем. Народное выражение гласит, что с возрастом мы мечтаем о стабильности. Неизбежно ли то, что «стабильность» равна «стагнации»? Всегда ли связанные с возрастом умственные изменения являются потерями, или в этом есть некие преимущества? Так как я изучаю интроспективно собственную умственную перспективу, я делаю вывод о том, что, несмотря на мои страхи и полные неопределенности, эпидемиологические шансы, не все так плохо. Я замечаю с некоторым удовлетворением, что в конечном счете я не стал глупее, в некотором подсознательном смысле, чем я был тридцать лет тому назад. Мой ум не притупился; в некотором роде он может, в сущности, работать лучше. И в качестве психологической (и, надо надеяться, также реальной) защиты от воздействия старения я нахожусь в постоянном движении. Я веду бесконечную внутреннюю войну с застоем. Слишком размеренная жизнь более не является жизнью, а только жизнью после смерти, и мне не нужна даже часть ее.

Что больше всего поражает меня в этих интроспективных поисках, это то, что, если есть какое-либо изменение, оно не может быть зафиксировано в количественном сравнении. В конечном счете мой ум не стал ни слабее, ни сильнее, чем он был десятилетия тому назад. Он – другой. То, что раньше было предметом решения сложной проблемы, стало сродни распознаванию образов. Я не особенно силен в трудоемких, однообразных, требующих сосредоточение ума расчетах, но, с другой стороны, я не испытываю необходимости прибегать к ним особенно часто. В начале двадцатилетнего возраста я гордился (отчасти беспечно) тем, что мог слушать лекцию по необъяснимому вопросу высшей математики, не делая записей, а затем сдать тест несколько месяцев спустя. Я даже не осмелюсь на такой поступок в моем зрелом возрасте пятидесяти семи лет. Это просто слишком трудно!

Но другое стало проще. Что-то довольно интригующее происходит в моем уме, то, что не происходило в прошлом. Часто, когда передо мной встает то, что кажется с внешней стороны трудной проблемой, усердный умственный расчет обходит и делает ее как будто по волшебству ненужной. Решение приходит без усилий, плавно, на вид само. То, что я потерял с возрастом в моей способности к трудной умственной работе, кажется, я приобрел в моей способности к мгновенному, почти незаслуженно легкому проникновению в ее суть.

Другой интересный аспект самоанализа: когда я пытаюсь решить трудную проблему, часто неожиданно возникает на вид отдаленная ассоциация, как «бог из машины», на первый взгляд не имеющая никакого отношения, но в конечном счете предлагающая удивительно эффективное решение находящейся под рукой проблемы. Вещи, которые в прошлом были разрозненными, теперь обнаруживают свои связи. Это также происходит без усилий, само по себе, тогда как я выступаю в большей степени в качестве пассивного реципиента неожиданной умственной удачи, нежели активной силы своей умственной жизни. Я всегда стремился к тому, чтобы выйти за границы профессиональной и интеллектуальной областей, но теперь, когда феномен «всплывания» происходит чаще, я нахожу эту «умственную магию» продуктивной и крайне удовлетворяющей – как ребенок, который находит банку с печеньем и угощается им радостно и безнаказанно.

Кроме того, есть кое-что еще, даже более глубокое, что слишком хорошо, чтобы признавать это: чувство, что я контролирую свою жизнь, которое я никогда не испытывал ранее. Рискуя казаться гипоманиакальным (я им не являюсь, вот почему я об этом говорю открыто), все больше и больше возникает чувство, что жизнь – это пиршество, тогда как в прошлом преобладающим чувством было ощущение того, что жизнь – это борьба. И несмотря на полную осведомленность о биологическом императиве того, что пиршество в какой-то момент закончится, или, может быть, именно вследствие этой осведомленности желание продлить пиршество растет, мощное, как сила природы, которое с возрастом становится еще более мощным. Экзистенциальный парадокс старения – недоумевать по поводу его последствий и вместе с тем следовать импульсу продления пиршества. Потому что жизнь – это не улица с односторонним движением дряхления. Существуют оба потока, а также потоки противоположного направления, которые необходимо прожить, изучить, понять и насладиться.

Что они собой представляют, эти странные явления умственной левитации, когда решения приходят немедленно и без видимого усилия? Это, возможно, то страстно желаемое свойство старения, то, нечто свойственное мудрецам, называемое мудростью? Поначалу я боялся увлечься тем, что мое вторжение в тайны мудрости докажет, что это упражнение в глупости. Я стремился избегать этого дорогостоящего поэтического языка и придерживаться строгого языка науки, который был моим языком на протяжении большей части моей жизни, говорить не о «мудрости», а о «распознавании образов».

Однако, предостерегая себя от того, чтобы делать экстравагантные заявления, я стал испытывать их неумолимый соблазн, и экзистенциальный парадокс, который так интригует меня, постепенно приобрел новое имя: парадокс мудрости. Наши умы – это деятельность естественного организма, которым является мозг. И хотя мозг может подвергаться старению и изменениям, каждая фаза этого развития представляет собой новые и различные удовольствия и преимущества, так же как и потери и компромиссы в естественном развитии, таком, как периоды жизни. Если семена нашей умственной деятельности посеяны любознательностью и стремлением к исследованиям в ранней юности и опыт в более зрелой жизни тяготеет к этому и питает умственные культуры, тогда мудрость явится урожаем умственного вознаграждения, которым мы можем только наслаждаться в период того, что Фрэнк Синатра назвал «осенью возраста». И, глубоко вдохнув, я с головой погружаюсь в мой новый проект, этот проект, книгу о периодах жизни человеческого ума как перехода от бесстрашия к мудрости. Так как я начинаю свой проект, от меня не может ускользнуть мысль о том, что мудрость со своими когнитивными, этическими и экзистенциальными аспектами является слишком обширным понятием, чтобы быть исследованным в своей целостности в одном изложении или одним исследователем, каким являюсь я. Поэтому я сознательно ограничиваю рамки этой книги когнитивным аспектом мудрости – перспективой, которая предположительно узка, но, несмотря на это, в особенности заслуживает проведения исследования.

​ Обзор книги

Многогранная природа предмета отражается в эклектическом содержании книги и переплетающихся темах. В изложении, которого я буду придерживаться, в некоторых главах внимание фокусируется на истории и культуре (главы три, четыре, пять и двенадцать); в других – на психологии (главы первая, четвертая, пятая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая и двенадцатая); тогда как другие главы посвящены отчасти техническим вопросам о том, как мозг активируется, как он функционирует и как не срабатывает (главы вторая, шестая, седьмая, тринадцатая и четырнадцатая). В заключении я рассказываю о том, что можно сделать, чтобы предотвратить старение мозга (главы четырнадцатая, пятнадцатая и эпилог). Эти на вид несопоставимые темы объединены логически последовательной нитью, которая подчиняется главному вопросу: что позволяет стареющему мозгу выполнять поразительные умственные трюки, и как мы можем улучшить эту способность? Имена моих пациентов не упоминаются, чтобы защитить их неприкосновенность, но их истории являются подлинными и неприукрашенными. Я сделал все от меня зависящее, чтобы объяснить все технические термины в тексте, где они встречаются в первый раз.

Мы начнем с несерьезной прогулки по не настолько несерьезному механизму мозга, приводящему в движение на вид мирские виды деятельности повседневной жизни в главе «Жизнь вашего мозга». Обзор развития мозга, созревания мозга и старения мозга последует в главе «Периоды мозга». Эта глава приводит к центральному вопросу книги: «Что делает возможным поразительные трюки ума, приводимого в действие стареющим мозгом?» В главе «Старение и великие умы в истории» я изложу вопрос подробно, дав обзор жизни нескольких исторических личностей, выдающихся своей центральной ролью в обществе, несмотря на свой возраст и в ряде случаев несмотря на свое слабоумие. Устойчивость мозга к воздействию связанного с возрастом разрушения мозга больше, чем большинство людей думает, и вы, вероятно, не найдете ничего забавного в некоторых примерах.

Затем мы перейдем к рассмотрению страстно желаемых психических свойств старения – мудрости, опыта и компетенции (глава «Мудрость цивилизаций»). Затем мы будем готовы ввести одно из центральных понятий книги – понятие о распознавании образов. Мы рассмотрим различные типы распознавания образов и роль, которую они играют в деятельности человеческого ума. Язык – это также механизм распознавания образов, но много других подобных механизмов функционирует в человеческом познании (глава «Сила образов»).

Теперь пора рассмотреть, как в мозгу формируются образы и взаимосвязь между образами и воспоминаниями (глава «Приключения в воспоминания»). Как оказывается, все образы – это воспоминания, но не все воспоминания – это образы. Именно то, что отличает образы от других видов воспоминаний, и что делает образы менее уязвимыми, чем другие воспоминания к разрушению мозга, будет предметом главы «Воспоминания, которые не тускнеют».

Как хорошо развитый механизм распознавания образов помогает нам в каждодневной жизни и что обеспечивает появление такого психического механизма? Это будет обсуждаться в главе «Воспоминания, образы и механизм мудрости». Здесь мы также введем основное различие между «знаниями в форме описаний» (рассматривая вопрос «Что это такое?») и «знаниями в форме предписаний» (рассматривая вопрос «Что я сделаю?»).

Знания в форме предписаний «Что я сделаю?» важны для нашего успеха практически каждый раз, когда мы прилагаем усилия. Способность накапливать и сохранять такие знания зависит от лобных долей мозга, которые имеют тенденцию быть особенно восприимчивыми к связанному с возрастом ухудшению. Основная роль лобных долей в познании будет в центре главы «Упреждающее принятие решений».

Двойственность – это одна из главных особенностей строения мозга и его постоянная загадка. Почему мозг разделен на два полушария? Были выдвинуты многочисленные теории и предположения по поводу этой фундаментальной особенности строения мозга, но ни одна из них не способна разгадать тайну. Мы рассмотрим совершенно новую идею о двойственности мозга: правое полушарие – это полушарие «новизны», а левое полушарие – хранилище хорошо развитых образов. Это означает, что мы стареем и накапливаем больше образов, происходит постепенное изменение в «политическом равновесии» полушарий: роль правого полушария уменьшается, а роль левого полушария растет. В то время как мы стареем, мы полагаемся все больше и больше на левое полушарие; мы больше пользуемся им. Этот совершенно новый метод понимания двойственности мозга на протяжении всей жизни будет исследован в главе «Новизна, рутина и две стороны мозга» и в главе «Двойственность мозга в действии».

Разделение труда между двумя половинами мозга не ограничивается познанием. Эмоции также латерализируются: положительные эмоции связаны с левым полушарием, а отрицательные эмоции связаны с правым полушарием. Какое отношение это имеет к различным познавательным стилям и к старению? Это будет рассматриваться в главе «Магеллан на Прозаке».

Старение влияет на обе половины мозга по-разному: правое полушарие «сокращается», а левое полушарие демонстрирует большую устойчивость. Это исследуется в главе «Мертвый сезон лета». Что скрыто за этим таинственным неравенством? Ответ находится в пластичности мозга на протяжении всей жизни, который обсуждается в главе «Используй свой мозг и получи от него больше». Вопреки представлениям, поддерживаемым большинством ученых до недавнего времени, новые нервные клетки (нейроны) рождаются в мозгу на протяжении всей нашей жизни. Рождение новых нейронов и на какой стадии в мозгу они разрушаются, регулируется умственной деятельностью. Чем больше мы используем наш мозг, тем больше новых нейронов мы культивируем, и эти новые нейроны разрушаются в наиболее используемых частях мозга. В то время как мы стареем, мы все больше и больше используем левое полушарие, которое, в свою очередь, защищает мозг от разрушения.

Это приводит к удивительному заключению, которое считалось фантастикой даже несколько лет тому назад: вы можете увеличить продолжительность жизни вашего мозга, тренируя свой мозг. В главе «Усилители образов» мы представим различные формы, которые тренировка мозга может принимать.

Мы завершим наше исследование эпилогом «Цена мудрости». Старение в конечном счете не так уж плохо. В действительности оно может быть чем-то, что ожидают с нетерпением и от чего получают удовольствие. Если мы оценим мудрость, тогда старение – это справедливая цена, которую надо заплатить за нее.

Итак, давайте приступим к нашему исследованию парадокса мудрости, когда мы стареем.