Парадокс мудрости. Научное опровержение «старческого слабоумия». Революционный взгляд на мышление человека

​ Позднопреуспевающие успешные люди

Человеческий род принадлежит к относительно немногим биологическим видам со средней продолжительностью жизни намного большей возраста воспроизведения потомства. Почему эволюция решила (извините за антропоморфическое и телеологическое построение фразы) продлить жизнь людей, которые не имеют преимуществ перед другими видами в воспроизведении своего рода биологическими способами? Каким было воздействие эволюции, приведшее к этому необычному явлению? Одно возможное объяснение этого в том, что пожилые люди вносят решающий вклад в выживание своего вида другими способами – особенно посредством накопления знаний и их передачи новым поколениям через средства культуры, такие, как язык. Являясь очевидным для ученых, этот вопрос часто опускался в популярной культуре. В нашей культуре интеллектуальная сила часто ассоциируется с молодостью, тогда как ухудшение умственных способностей соотносится с возрастом. Творческий потенциал старшего поколения часто умаляется. Девятнадцатилетний сын моего друга Джаан как-то выразил эту точку зрения в краткой форме, что символизирует наше культурное предубеждение: «Я удивляюсь, когда люди вашего возраста и возраста моего отца вообще способны научиться чему-то новому!» Его отец, являвшийся одним из самых непобедимых новаторов в области образования в Европе, главой крупного университета, кандидатом в президенты и во время написания этой книги выдающимся членом парламента своей североевропейской страны, казалось, совершенно не производил на молодого человека никакого впечатления.

Сегодня такое пренебрежительное мнение Джаана оспаривается многочисленными примерами успешных, к тому же являющихся новаторами, людей относительно пожилого возраста – как его отец, как друг его отца (мне нравится так думать), и многими, возможно большинством, читателями этой книги. Для меня этот факт слишком очевиден, слишком общепринят и подтверждается слишком многими примерами, чтобы подробно исследовать его в этой книге. Немного меняя его и представляя его как потрясающее открытие, я, возможно, оскорблю ваш интеллект. Итак, я буду концентрировать свое внимание на двух менее явных моментах, которые, возможно, даже разовьют основное предположение.

Суть моего первого утверждения в том, что для интенсивной умственной жизни не только возможно ее продолжение в течение всей жизни, но у некоторых людей она достигает своего пика в достаточно пожилом возрасте. Я называю таких индивидуумов знаменитыми поздно преуспевающими людьми. История изобилует примерами великих гениальных творческих личностей и политических лидеров, достигнувших своей вершины только в возрасте шестидесяти, семидесяти и даже восьмидесяти лет. Примеры таких выдающихся людей, величайшие достижения которых имели место в поздний период их жизни и стали синонимичными их именам, можно найти в мире литературы, архитектуры, живописи, науки и политики. Ниже приведены шесть примеров, которые оспаривают нашу укоренившуюся культурную предвзятость к тому, что старение неизменно равно упадку.

Иоганн Вольфганг фон Гете (1749-1832), великий немецкий писатель, являет собой безусловно случай жизни «восхождения» в литературе. Он опубликовал первую часть «Фауста» в возрасте пятидесяти девяти лет, а вторую часть в восемьдесят три года. Гете был очень плодовитым автором на протяжении всей своей литературной карьеры. Однако именно «Фауст», достижение позднего периода жизни, стал синонимичен его имени на протяжении веков. Жизнь Антонио Гауди-и-Корнета (1852-1926), великого каталонского архитектора-мечтателя, следовала тому же пути. Он начал работу своей жизни, кафедральный собор Sagrada Familia в Барселоне, изучая архитектурные композиции, беспрецедентные в то время в западной традиции, когда был относительно молодым человеком. Но проект достиг своей кульминации в конце его жизни, когда он сконцентрировался исключительно на своем желанном Sagrada Familia. Гауди погиб в автомобильной катастрофе на вершине своих творческих способностей в возрасте семидесяти четырех лет, и собор остался незавершенным. Анна Мэри Робертсон (1860-1961), более известная как бабушка Мозес, начала рисовать в возрасте семидесяти лет. К тому времени, когда ее картины, изображающие деревенские фермерские сцены, начали получать признание, ей исполнилось почти восемьдесят лет. Бабушка Мозес продолжала заниматься живописью до самого конца своей долгой жизни и считается сегодня одной из выдающихся американских народных художниц. В совершенно другой сфере деятельности человеческого успеха Норберт Винер (1894-1964) бросал вызов собственному утверждению, что «математика – это в высшей степени игра для молодых». Винер стал отцом кибернетики. Высказывая постулат о существовании объединяющих принципов сложной структуры, лежащих в основе всех биологических и искусственных систем, он создал большую часть современной науки. Воплощая собой уникальный симбиоз математика и философа, Винер опубликовал свой научный труд «Кибернетика» в возрасте пятидесяти четырех лет, а свою вторую более важную работу, философский трактат «Творец и Голем», в возрасте семидесяти лет. Современная наука об общих принципах, управляющих сложными системами, известная как «теория сложности», обязана многими своими основополагающими принципами проницательности Винера, многие из которых были сформулированы им в относительно пожилом возрасте.

Примеры позднего восхождения к вершине политического лидерства не менее поразительны. Голда Мейер (1898-1978) занимала пост премьер-министра Израиля с 1969-го по 1974 г. и руководила своей страной в период одних из самых важных ее кризисов. Она приняла на себя руководство Израилем в возрасте семидесяти одного года и была старше, чем Уинстон Черчилль в начале своего первого срока на посту премьер-министра (шестьдесят пять лет) или Рональд Рейган в начале своего первого президентского срока (шестьдесят девять). К концу жизни ее называли «матерью Израиля». Нельсон Мандела (р. 1918), один из самых непобедимых политических деятелей двадцатого столетия, занимал пост первого избранного демократическим путем президента Южно-Африканской Республики с 1994-го по 1999 г. Мандела принял на себя руководство страной в возрасте шестидесяти шести лет, ясность его ума и сила личности не уменьшились после двадцати восьми лет заключения. В определенной степени Мандела помог создать новый образ своей страны, и он остается символом свободной Южной Африки во время написания данной книги.

Можно сказать, что творческие достижения позднего периода жизни и даже поздний творческий пик, проиллюстрированные нашими шестью примерами, являются просто предметом генетического везения, что некоторым людям повезло в том, что они смогли сохранить ясность мышления до старости. Будучи обнадеживающими, такие примеры не являются особенно удивительными, так как каждая кривая имеет свое аномальное значение. Но теперь мы уже готовы подойти к другому, действительно неожиданному заключению, которое приводит нас к моему второму утверждению.

Его суть в том, что даже частичная потеря умственных способностей необязательно является предзнаменованием «когнитивной гибели», что человек может оставаться продуктивным и когнитивно компетентным в важных аспектах, даже несмотря на небольшое когнитивное ухудшение, возможно даже несмотря на раннее слабоумие. Я называю таких людей разрушающимися, но все еще мощными умами. Мысль о том, что человек на ранней стадии процесса слабоумия способен делать важный вклад в культурную или политическую жизнь общества, может звучать на первый взгляд странно, но тщательное изучение истории приводит к этому удивительному открытию. Некоторые из самых важных политических решений (как созидательных, так и разрушительных) и долговечных артистических творений были сделаны умами, затронутыми неврологическим воздействием старения, иногда даже ранним слабоумием, что подтверждено документально. Это касается как политики, так и искусства и, возможно, философии и науки.

Оценку нашей истории и культуры, на которую повлияли индивидуумы, находящиеся на разных стадиях неврологического ухудшения и раннего слабоумия, интересно читать. Но просто признание их психических недостатков отвлечет нас от гораздо более интересного вопроса: «Какими были неотъемлемые признаки их ума, которые компенсировали действие неврологической эрозии и сохраняли их умственные способности и эффективность, их талант определять культуру или политику и доминировать в своем мире?» В большей степени такая компенсация обеспечивалась богатым арсеналом механизмов распознавания образов, которые формировались в их мозге десятилетиями ранее.

Этимологией слова «слабоумие» является «потеря ума». Это беспощадное, безжалостное, с роковым правописанием слово. Оно подразумевает некоторую довольно существенную когнитивную потерю. Оно имеет пороговые коннотации. По всем этим причинам термин «слабоумие» должен использоваться умеренно. В реальности большинство форм слабоумия развиваются постепенно и фактически очень медленно. Ухудшение длится годами, может десять лет, а может и дольше. Стремительный переход от полной ясности ума к полному провалу памяти не происходит за одну ночь, это далеко не так. Неверно также то, что слабоумие поражает все умственные способности одновременно. В большинстве случаев процесс сначала влияет только на некоторые способности, в то время как другие остаются на время незатронутыми, часто в течение долгих периодов времени, которые измеряются годами. Но в конечном счете болезнь распространяется. На ранних стадиях процесса больной еще управляет большинством его или ее умственных способностей и способен заниматься сложной деятельностью, даже высокоинтеллектуальной, на протяжении ряда лет. В то время как такой человек может находиться на ранней стадии крутого спуска, ведущего в итоге, и во многих случаях неумолимо, к полномасштабному слабоумию, он или она еще не близок к безумию и еще не будет в течение нескольких лет. Кроме того, не каждый случай легкого когнитивного ухудшения будет развиваться в полномасштабное слабоумие. Таким образом, существует разница между процессом, ведущим к слабоумию, и клиническим слабоумием. Этот факт долго признавался врачами и психологами, и были детально описаны различные стадии умственного ухудшения.

Ранее я высказал мысль о том, что ум, обладающий широким спектром ранее образованных механизмов распознавания образов, может долгое время противостоять воздействию нейроэрозии. В последующих главах мы будем обсуждать механизмы мозга, обеспечивающие такую защиту. Но сначала давайте рассмотрим сам феномен так, чтобы у читателя не осталось сомнений по поводу того, что мозг может быть неврологически поражен старением и в то же время когнитивно мощным, как бы невероятно это ни звучало.

На страницах, которые последуют, я буду обсуждать жизнь нескольких выдающихся артистов и политических лидеров, которые были когнитивно поражены старением, в то время как оставляли неизгладимый след (к лучшему или худшему) в истории и культуре. Я буду говорить об их неврологических недостатках и ранних признаках умственного ухудшения, которые вступали в конфликт с впечатляющими достижениями. Мы начнем с жизни двух величайших артистов двадцатого столетия.

​ Искусство и слабоумие

Страна Басков, протянувшаяся вдоль испано-французской границы, долгое время считалась загадочной страной. Баскский язык уникален в своем роде, он не похож ни на один язык индоевропейской группы, и происхождение его неясно. Предполагается, что баскский народ представляет собой наиболее раннее население Европы, связанное узами родства с кельтскими или, может быть, даже с докельтскими народами, остатки племен, населявших когда-то континент, до того, как многочисленные волны миграций и завоеваний навсегда изменили его этнический и лингвистический облик. В последнее время Страна Басков также известна своим непостоянным, спорадически сильным движением за независимость, хотя для туриста это не более чем абстрактное понятие, и ощутимого чувства угрозы не витает в воздухе. Как раз наоборот, баскская провинциальная столица Сан-Себастиан считается одним из самых известных пляжных курортов Европы, который ассоциируется с кораблями, солнцем, превосходными ресторанами и сибаритским стремлением к хорошей жизни. Эта местность также является родиной уникальной традиции монументальной скульптуры, которая связывается, в частности, с именами великого баскского скульптора Эдуардо Чиллида (1924-2002) и соперника всей его жизни Джорджа Отейза (1908-2003). Во время моего визита в Сан-Себастиан беседа за обедом перешла к Чиллида, который умер в тот год в возрасте семидесяти восьми лет. Мои хозяева, неврологи местного медицинского центра, рассказывали, как известный скульптор закончил свою жизнь, находясь на их попечении в состоянии прогрессирующей болезни Альцгеймера. Оказалось, что Чиллида был совершенно нетрудоспособен в последний год своей жизни, его умственные способности были подорваны болезнью.

На следующее утро мы поехали в знаменитый Музей Чиллида-Леку, парк скульптур в близлежащей деревушке Забалага, где находится самая большая коллекция работ Чиллида. Центром огромного поместья был амбар шестнадцатого столетия, превращенный Чиллида в дом и окруженный парками с пышной растительностью и лужайками, усеянными скульптурами. Творчество Чиллида является монументальным и в большинстве своем абстрактным. Он использовал металл, мрамор, камень и дерево для создания нерепрезентативных, однако хорошо узнаваемых форм, магический сплав циклопического масштаба и интровертированных личных настроений. Когда я прогуливался среди гигантских форм, я почувствовал, что существует ускользающее сходство между этими модернистскими скульптурами и Стоунхенджем. Казалось, что они вечные и что их создание вдохновила та же муза или, по крайней мере, музы того же происхождения. Баски и кельты являются прямыми наследниками древнеевропейских народов, которые были согнаны в самые западные окраины континента нахлынувшими волнами пришельцев. Может ли быть, что их общая история выразилась в общих художественных сопереживаниях, выходящих за пределы четырех тысячелетий и отделяющих друидов Стоунхенджа от басков наших дней, что древняя традиция нашла свое новое выражение в работах Чиллида и Отейза? Эта мысль позабавила меня и вызвала приятное состояние опьянения в голове, в то время как я продолжал прогулку по парку скульптур.

А затем я начал замечать, что на некоторых мемориальных дощечках, установленных рядом со скульптурами, в сущности, на немногих из них были указаны даты середины девяностых годов, конца девяностых годов и даже 2000 г. Как мы уже знаем, болезнь Альцгеймера не атакует вдруг, внезапно. Совершенно наоборот, она представляет собой постепенное ухудшение, скольжение к умственной забывчивости, длящейся годами, а не несколько месяцев. Кто-либо, кто был в состоянии прогрессирующего слабоумия в 2001 г., как сообщают о Чиллида, несомненно, должен был уже страдать болезнью в конце девяностых и, вероятно, даже раньше, в середине девяностых годов. А я здесь был окружен шедеврами, за которые любой хранитель любого большого музея в мире отдал бы руку и ногу на отсечение, чтобы заполучить их созданными художником, вероятнее всего, страдавшим болезнью Альцгеймера. Когда я поделился своими хронологическими наблюдениями со своими хозяевами, казалось, они были так же озадачены, как и я. Мы оставили все, как есть, но образ стареющего мастера, теряющего свою память, но не секреты своего мастерства, одерживающего победу над своей болезнью посредством своего искусства, по крайней мере на время, не переставал неотступно преследовать меня месяцы спустя после визита.

Эдуардо Чиллида и его горькая история имеют свой аналог в лице современного североамериканского коллеги по искусству Виллема де Кунинга (1904–1997). Голландец, эмигрировавший в Соединенные Штаты в 1926 г. в возрасте двадцати двух лет и нашедший здесь свой дом, де Кунинг явился типичным, как никто другой, представителем американского искусства двадцатого столетия. Его восхождение по карьерной лестнице художника, а иногда и скульптора длилось три четверти века. Де Кунинг был истинным творцом, который помог создать новое направление в живописи. Быть незаурядным являлось сущностью его личности. «Ничто не произрастает под большими деревьями», – однажды сказал он студенту, который допытывался у него, почему тот никогда не брал уроки у известных художников. Он сам стал таким «большим деревом» и вопреки своему замечанию способствовал развитию целой новой школы. От раннего увлечения кубизмом через промежуточные этапы живописи, рассчитывая только на себя, от все более и более абстрактных «спокойных мужчин», а затем «диких женщин» де Кунинг перешел к тому, чтобы стать основоположником направления, которое известно под названием «абстрактный экспрессионизм».

В какой-то момент в конце 1970-х гг. потеря памяти де Кунинга стала очевидной для окружавших его людей. Как это обычно происходит, амнезия затронула его память об относительно недавних событиях и пощадила воспоминания о далеком прошлом – феномен, хорошо известный среди нейропсихологов и неврологов под громоздким названием «временной градиент дегенеративной амнезии». Но по мере развития болезни даже более отдаленные воспоминания могут постепенно потускнеть. Его биограф Хейден Херрера рассказывает об одном эпизоде, когда де Кунинг не смог узнать своего старого, близкого друга многих лет. В итоге последовал диагноз – болезнь Альцгеймера.

Но старый мастер продолжать рисовать, проводя все свои дни в студии и иногда заканчивая по нескольку картин в неделю. «Законченная картина – это напоминание о том, что не надо делать завтра», – говорил он, усмехаясь, в возрасте восьмидесяти одного года. (Его память, может, и ослабла, но его остроумие не приуменьшилось.)

Искусство де Кунинга продолжало развиваться даже к концу его карьеры. В 1980-х гг. мазки его кисти стали шире, а затем, к концу 1980-х, его картины стали приобретать то, что его биограф и друг Эдвард Либер назвал «гиперактивные формы» – тонкие, яркие цвета, волнообразные кривые линии. Де Кунинг в свои далеко за восемьдесят лет знал о происходящем изменении: «Я возвращаюсь к палитре, полной красок без оттенков. Раньше это было о знании того, что я не знал. Теперь это о незнании того, что я знаю». Это изменение было больше, чем просто изменением в стиле. Для де Кунинга его творчество всегда было средством постижения более глубокого смысла вещей и его собственного опыта, а не просто создания символов формализма. «Стиль – это обман… Желание создать стиль – это оправдание чьих-либо страхов», – писал де Кунинг много лет до этого.

Итак, какое развитие собственного человеческого опыта де Кунинга отразили изменения в его творчестве? Какую роль изменение его когнитивных способностей сыграло в развитии его искусства? Было ли результатом этого ухудшение или восхождение? Или некоторое комплексное взаимодействие обоих?

Изменение в творчестве де Кунинга не ускользнуло от внимания критиков. Оно рассматривалось как развитие, а не как регресс, как восхождение к новому уровню проникновения и понимания. «Ритмы более обдуманные, далее взвешенные, и пространство более открытое… преобладает новый порядок, новое спокойствие… де Кунинг очистил свои линии и то, что было квинтэссенциально чувственным, стало нематериальным, бесплотным, завуалированным слежением физических истоков», – писал Дэвид Розанд. «Де Кунинг, который никогда надолго не отклонялся далеко от природы, сейчас ближе к ней, чем когда-либо», – писал Вивьен Рейнор в «Нью-Йорк тайме».

Итак, таковы истории двух великих мастеров двадцатого столетия, Эдуардо Чиллида и Виллема де Кунинга, которые смогли создать выдающееся искусство, несмотря на развитие болезни Альцгеймера и ее разрушающий эффект на многие другие стороны их жизней. Прежде чем мы перейдем дальше к обсуждению того, что сделало это возможным, давайте сделаем шаг назад и дадим оценку абсолютной силе самих фактов, каким бы ни было их объяснение.

​ Лидерство и слабоумие

Чтобы полностью оценить силу этих фактов, давайте также отметим их универсальную природу. Искусство не является единственной сферой деятельности, в которой мастера искусств сохраняют свои приемы, несмотря на разрушающий эффект разного рода заболеваний мозга, присущих старению. Давайте также рассмотрим сферу управления государственными делами и политики. Здесь мы вступаем на нравственно агностическую территорию. Если о великих художниках помнят за их добро, по крайней мере, как общественных персон, важные государственные и политические деятели могут быть либо героями, либо негодяями, либо замысловатым соединением и того и другого. Мы рассмотрим примеры всех вышеупомянутых лиц среди прочих стремившихся управлять, несмотря на их когнитивное ухудшение и даже раннее слабоумие.

«Первым среди достоинств, обнаруженных в государстве, внезапно появляется мудрость», – писал Платон в своей «Республике». Мы хотим! Мы часто думаем о богатых и могущественных людях как о людях, которые неподвластны законам природы, включая законы физики и биологии. Более того, богатые и могущественные, вероятно, являются первыми, кто разделяют это убеждение. Это благосклонно признается некоторыми людьми как «безграничная самоуверенность» и менее благосклонно настроенными как «высокомерие».

Но то, что может быть или не может быть справедливым для других законов природы, для биологических процессов, вызывающих слабоумие, нет различия по принципу богатства, силы или даже нравственной честности. Мы только начинаем постигать биологические причины слабоумия и процессы, при помощи которых оно лишает ум его способностей и превращает самый блестящий интеллект в оболочку, непоследовательные и беспорядочные обломки человеческого существа. Форм слабоумия множество, некоторые из них вызывают постепенную атрофию, а другие вызывают постепенное накопление маленьких ударов. Чтобы еще ухудшить положение вещей, эти формы часто возникают в сочетании. Любая форма слабоумия – это бедствие с равными возможностями, разрушающая ум многообразием коварных способов, не щадя богатых, могущественных и праведных. Поразительно, как много исторически важных решений было принято и продолжает приниматься эродирующими, даже затронутыми слабоумием умами на глазах у испытывающей благоговение перед властью, ничего не подозревающей публики.

Эта мысль впервые пришла мне в голову много лет тому назад, когда я ставил диагноз Рональду Рейгану. Будучи беженцем из бывшего Советского Союза, я был аномалией среди своих друзей либеральной интеллигенции Нью-Йорка, так как являлся поклонником Рейгана, человека, который помог демонтировать «империю зла», от которой я убежал полжизни тому назад. Поэтому, когда легкое подозрение о слабоумии Рейгана впервые пришло мне в голову, я был далек от злорадства; я был искренне расстроен. Это было задолго до того, как болезнь Альцгеймера у Рейгана стала достоянием общественности или даже предметом догадки. В сущности, это было задолго до того, как Рейган покинул Белый дом.

В какой-то момент его второго срока один журналист стал задавать вопросы Рейгану об инциденте с возложением венка в Битбурге, когда в 1985 г., несмотря на советы своих консультантов, Рейган оказал честь кладбищу, полному нацистских охранников СС. Было ощущение того, что американским президентом манипулировал тогдашний канцлер Западной Германии Гельмут Коль, которому этот жест был необходим для своих политических целей. Когда я смотрел интервью по телевизору, ответы Рейгана на вопросы журналиста звучали настолько ошеломляюще непоследовательными, что я снял трубку телефона, позвонил своему другу нейрохирургу (заядлому любителю внешней политики) Джиму Хьюзу и сказал: «У Рейгана болезнь Альцгеймера!» Джим рассмеялся, не понимая, что я говорил это в буквальном смысле и что это не было стилистическим приемом.

Возможно, это звучит как скоропалительное суждение, даже неуместное, но у меня было больше знаний, чем у кого-либо, чтобы вынести такое суждение. Будучи нейропсихологом (тогда) с почти двадцатилетним опытом клинической работы и известным своей диагностической интуицией, я зарабатывал на жизнь изучением, диагностированием и лечением различных болезней мозга, поражающих разум. Я также занимался исследованиями, публиковал научные труды и писал книги о мозге и уме и о многочисленных причинах, по которым они могут выходить из строя. Нелогичность в ответах Рейгана, которая так поразила меня, способствовала возникновению моих диагностических антенн, появление которых мог вызвать кто угодно, и Рональд Рейган был не исключением.

Мое предчувствие по поводу Рейгана подтвердилось некоторое время спустя, во время последнего дня его президентства, когда я смотрел по телевидению церемонию вступления в должность Джорджа Буша. Рейган прошел мимо почетного караула, подошел к импозантному кожаному креслу, приготовленному для него, упал в кресло и тотчас же заснул, голова мгновенно упала ему на грудь. «Мозговой ствол умер», – сказал я себе, имея в виду часть мозга, которая отвечает за активацию, необходимую для здоровой умственной деятельности. В тот момент я был убежден в том, что значительная часть второго президентского срока Рейгана проходила во мраке его скольжения к ранней стадии слабоумия.

Мое заключение о том, что Рональд Рейган страдал болезнью Альцгеймера или от подобного заболевания, приводящего к слабоумию, стало окончательным вскоре после того, как он покинул свой пост, и задолго до первого официального об этом сообщения. Когда я смотрел интервью с Рейганом о деле «Иран-контрас», я был впечатлен, почти шокирован искренностью его отрицания любых воспоминаний о событиях, недоверчивым выражением лица сбитого с толку человека, когда интервьюеры забрасывали его событиями и именами. Вопреки мнению многих комментаторов я был убежден, что Рейган не притворялся, что он не пытался что-либо скрыть. С уверенностью клинического врача я чувствовал, что он действительно не помнил. Рональд Рейган страдал от начальной стадии слабоумия.

Безусловно, мой диагноз, сделанный по телевизору, был впоследствии подтвержден, когда в 1994 г. в клинике Майо был поставлен «официальный» диагноз и обнаружены наследственные факторы риска (его мать и старший брат страдали от слабоумия). Собственное храброе признание бывшим президентом своей болезни заслужило к нему мое уважение и уважение многих других людей. Указывали ли мои более ранние наблюдения за Рональдом Рейганом на полное слабоумие, или они все еще свидетельствовали о переходной зоне «нейроэрозии» или «умеренного когнитивного ухудшения», раннего предвестника состояния, которое наступит? В конечном счете это вопрос более семантики, чем сущности, так как мы говорим о постепенном скольжении вниз, не имеющем четких границ, а не о внезапном переходе, об ухудшении, которое завершилось в 2004 г., десять лет спустя после того, как был поставлен «официальный» диагноз о слабоумии, и существовавшем значительно дольше, после того, как оно на самом деле начало наступать.

​ Герои и злодеи

Мое клиническое телевизионное изучение Рональда Рейгана приводит нас к более широкому вопросу. Его случай, несомненно, не является уникальным. Парадокс человеческого общества состоит в том, что возраст восхождения к вершине власти в наших политических, культурных и коммерческих учреждениях – это также возраст проявления многочисленных форм хронических неврологических заболеваний. Большое число мировых политических лидеров – это мужчины и женщины в возрасте шестидесяти и семидесяти лет. И в то время, как мы признаем как данность неизбежность того, что к этому возрасту физические заболевания разного рода накапливаются, общество, в общем и целом, забывает о том факте, что к этому возрасту слабоумие также развивается у значительного числа людей.

Иллюзия о том, что общественные деятели-полубоги, добирающиеся до вершины человеческого общества, не подвержены оскорблению распада мозга, именно ею и является: иллюзией. Как любое физическое заболевание, слабоумие действует в зависимости от возраста и генетической уязвимости. Слабоумие – это возрастное физическое заболевание, поражающее мозг, так же как коронарная недостаточность – это возрастное физическое заболевание, поражающее сердце. Ум не защищен от основных законов биологического разрушения.

Можно было бы предположить, что индивиды, добирающиеся до самой вершины, умнее, чем в целом остальные люди, и это, вероятно, по большей части верно. Но история изобилует примерами индивидов, наделенных большой интеллектуальной мощью, которые стали жертвой слабоумия к концу своей жизни по причинам генетики или по другим причинам воздействия окружающей среды, еще требующим их осмысления. Вопреки нашему принятию желаемого за действительное, высокопоставленное социальное положение не обеспечивает защиту в этих вопросах, так же как, впрочем, и большая интеллектуальная сила.

Интуитивно похоже на правду и, несомненно, телеологически «желательно», что великие умы защищены от разрушения. Действительно, последнее десятилетие свидетельствует об изменениях в системе взглядов в неврологии, так как начали накапливаться доказательства того, что мощная умственная жизнь меняет форму мозга и помогает защитить его от биологического распада. (Гораздо больше об этом далее в книге.) Но другие факторы, такие как наследственность, менее поддаются воздействию, по крайнее мере сегодня.

История науки и философии подобным образом изобилует проницательными наблюдениями о разрушающихся великих умах. Исаак Ньютон, Эммануил Кант и Майкл Фарадей – все страдали от существенной потери памяти с возрастом. Среди более современных примеров – Клоду Шеннону, отцу теории информации, к концу его жизни был поставлен диагноз болезнь Альцгеймера.

Но умственное прогрессирующее заболевание у ученого не приводит к социальной катастрофе. Оно может иметь задерживающий эффект, отсрочивающий великое открытие или изобретение на много лет, десятилетий или даже поколений, но едва ли стремительно катастрофический эффект. Кроме того, у большинства великих ученых четко выраженная способность проникновения в суть вопроса появляется в их карьере относительно рано. К тому времени, когда слабоумие наносит удар, они уже давно сделали свой плодотворный вклад в общество, и их заболевание, каким бы печальным на личном уровне оно ни было, больше не имеет такого большого исторического значения.

Дело обстоит по-другому с политическим лидером, могущественным государственным деятелем, находящимся у руля крупного военного или государственного аппарата, когда возраст верховной власти часто совпадает с возрастом когнитивного заболевания ранней стадии, при котором принимаются важные теневые решения. Психическое заболевание может принимать множество форм, от того, что я называю легкой «нейроэрозией», до откровенного слабоумия, но механизм мозга «от великого до смешного», по существу, является тем же. Мировой лидер, решения которого влияют на жизни (и смерти) тысяч людей, в общем, пользуется тем же механизмом мозга, каким и владелец семейного, находящегося по соседству бодега (винного погребка), принимая решение о том, какой бренд консервированного тунца иметь в запасе на складе на следующей неделе. Это означает, что последствия от раннего «легкого» слабоумия, которые могут присутствовать в незаметной легкой форме у продавца продуктами питания, торгующего по соседству, будут разрастаться до опасных размеров у мирового лидера через полнейшее влияние на его умственно ложные шаги.

Рейгану было за семьдесят во время моих наблюдений. В этом возрасте слабоумие типа болезни Альцгеймера, многоинфарктное слабоумие (болезнь кровеносных сосудов мозга, приводящая к множеству маленьких приступов) и другие формы слабоумия являются все более отчетливой статистической вероятностью. Процесс ранней стадии заболевания, приводящего к слабоумию, ускользает от нетренированного взгляда даже в лидере, который постоянно находится на глазах у публики. И в высшей степени вероятно, что он останется незамеченным или ему не придадут значения при условии авторитарного режима, при котором лидер относительно свободен от народного контроля. Происходит ухудшение трезвости ума, владения собой и других психических функций, сначала едва заметное, а затем все более и более очевидное, задолго до того, как индивид становится откровенно дезориентированным, полностью нетрудоспособным и более неспособным скрывать свое психическое заболевание даже от стороннего наблюдателя.

Прошлый век свидетельствовал об управлении странами более чем несколькими «нейроэродирующими», сходящими с ума или действительно безумными индивидами, находившимися у руля власти основных наций. Слабоумие наносит удар по злодеям и героям нашего мира нравственно агностическим образом.

Со стороны злодеев Адольф Гитлер страдал от жестоких симптомов болезни Паркинсона к концу Второй мировой войны. Согласно некоторым отчетам ухудшение памяти было также очевидным. Вопреки распространенному мнению болезнь Паркинсона это не просто нарушение движений. Она часто вызывает некоторую степень когнитивного ухудшения и даже полное слабоумие. Также существуют другие состояния, чьи внешние симптомы имеют сходство с болезнью Паркинсона – но при них, как предполагается, присутствуют серьезные психические ухудшения. Самым обычным среди них является слабоумие Льюи, дегенеративное старческое заболевание мозга. К концу войны в возрасте пятидесяти шести лет Гитлер страдал скорее от болезни Паркинсона, чем от болезни Льюи. В любом случае на основе простых эпидемиологических рассуждений некоторая умственная деградация была высоковероятной. Действительно, его близкий сторонник Алберт Спир пишет об «апатии» Гитлера, об «умственном безразличии» и трудностях принятия решений, становящихся все более и более очевидными во время второй половины войны.

Другие великие злодеи двадцатого столетия также не избежали этого. В последние годы своей жизни Иосиф Сталин, известный своей экстраординарной памятью в более ранние годы, по официальным отчетам, страдал провалами памяти, даже забывал имена своих близких сторонников. Наблюдалось заметное усиление паранойи Сталина (обычный симптом слабоумия), и она стала даже более опасной, чем раньше, для тех, кто окружал его. Его помощники «были убеждены в том, что Сталин выживал из ума», по словам Симона Монтефиоре. После войны у Сталина «было не все в порядке с головой», цитирую слова Никиты Хрущева, – впечатление, которое разделялось приглашенным югославским коммунистом Милованом Джилаш. Владение Сталиным русским языком (который не был его родным языком, но во владении которым он достиг замечательной легкости) ухудшилось, и он испытывал трудности в высказывании своих мыслей. Потеря способности владеть вторым языком и возвращение к языку, который использовался в детстве (в случае Сталина к грузинскому), это документально подтвержденное последствие слабоумия у двуязычных людей. Сталин также страдал от кратковременных случаев нарушения ориентации и головокружений, обычных при цереброваскулярной болезни. Монтефиоре далее пишет, что весной 1952 г. Сталин был осмотрен «его военным доктором» Владимиром Виноградовым, который пришел к заключению, что Сталин страдал от «незначительных внезапных приступов и имел маленькие кисты в мозговой ткани лобной доли». Вскрытие мозга Сталина, проведенное в 1953 г. после его смерти от внезапного приступа (или, как считают некоторые историки, от яда), показало признаки артериосклероза, по крайней мере, пятилетней давности. Сегодня его состояние было бы названо как «ранняя стадия многоинфарктного слабоумия».

Наставник Сталина, Владимир Ленин, вероятно, злодей по праву, также страдал от многоинфарктной болезни мозга (осложнение в результате хронического сифилиса, как утверждают некоторые историки). У него был ряд подрывающих силы припадков в период с 1922 г. по время его смерти в 1924 г. и потеря значительной части способности говорить. Тем не менее он продолжал периодически руководить зарождавшимся государством Советов, в интервалах между чередующимися приступами, до 1923 г., в то время как уже стал, несомненно, когнитивно неполноценным.

Эксцентричность Мао Цзэдуна к концу его жизни была также описана. Известно, что он страдал от бокового амиотрофического склероза (ALS), нейродегенеративной болезни, характеризуемой гибелью двигательных нейронов. Это расстройство, также известное под названием болезни Лу Герига, вызывает постепенную потерю двигательной способности, включая контроль над чьим-либо двигательным речевым аппаратом. К концу своей жизни способность Мао говорить настолько ухудшилась, что его речь стала практически неразборчивой. Но это еще не вся история. Вопреки предшествующим неврологическим убеждениям симптомы ALS не ограничены двигательными проблемами. Недавнее исследование показало, что значительное когнитивное ухудшение, включая полное слабоумие (поражающее особенно лобные и височные доли, где происходят процессы высшего порядка, такие как принятие решений и речь), присутствует у более чем трети пациентов ALS. Это когнитивное ухудшение воздействует на умственную гибкость, абстрактное умозаключение и память.

Однако, несмотря на свое психическое заболевание, Гитлер, Сталин и Мао – все оставались у руля своих соответствующих «империй зла», как писал Алан Баллок, до самого конца их жизней, сочетая свои склонности, которые проявлялись в течение всей их жизни, к злодеяниям с умственной деградацией или полным ранним слабоумием.

Старческие заболевания мозга также не щадили и политических героев двадцатого столетия. Вудро Вильсон испытал сильный приступ, когда еще находился у власти, в 1919 г. Он поправился, но только частично. Согласно его биографам, после приступа Вильсон был другим человеком. Его ум стал негибким, лишенным нюансов, воспринимая все в черно-белом цвете. Эти вновь приобретенные неблагоприятные черты неотступно давали о себе знать в последние два года его президентства и подорвали его способность договариваться с изоляционистским Конгрессом, который способствовал разрушению его политики Лиги Наций.

Франклин Делано Рузвельт был сражен смертельным приступом, но большому приступу часто предшествует то, что сегодня известно как многоинфарктная болезнь, характеризуемая постепенным накоплением мини-приступов. В дни Рузвельта об этом условии не знали, так же как не существовало каких-либо диагностических тестов, могущих обнаружить это заболевание (таких как компьютерная томография и магнитно-резонансная томография). Несмотря на это, ухудшение умственных способностей и способностей принятия решений Франклина Делано Рузвельта и его «новая нерасположенность заниматься серьезным бизнесом» во время заключительной фазы Второй мировой войны были замечены заслуживающими доверия историками. Вероятно, он уже страдал от когнитивного ухудшения задолго до этого окончательного приступа.

То же было с мужчиной, которым я восторгаюсь больше, чем, в сущности, каким-либо другим политическим лидером двадцатого столетия, Уинстоном Черчиллем. Когда он был избран на свой первый срок в качестве британского премьер-министра, Черчиллю уже было шестьдесят пять, и он был старше, чем другие основные политические лидеры последнего столетия во время их восхождения к верховной власти.

Случающиеся время от времени провалы памяти Черчилля во время Второй мировой войны были отмечены как его военными компаньонами, такими как фельдмаршал Аланбрук (заставляя их подчас беспокоиться о психическом состоянии своего лидера), так и его биографами, такими, как Рой Дженкинс. Однако эти провалы памяти не мешали ему справляться со своими обязанностями с полным блеском, только иногда ослабевающим. Черчилль испытал свой первый известный легкий приступ в 1949 г., в период между своими двумя сроками на посту премьер-министра. Во время своего второго послевоенного срока, в 1951-1955 гг., Черчилль был, по незабываемым словам Роя Дженкинса (насколько любой общественный деятель может надеяться на благожелательность биографа), «блистательно непригодным для своего поста».

Согласно оценкам людей, окружавших его, обзор которых дает Дженкинс, энергия Черчилля во время его второго срока на посту премьер-министра стремительно поднималась и опускалась, то же происходило с его способностями концентрации, составления речей и установления сложных идей. Он проводил чрезмерно много времени за эзотерической карточной игрой «безик». Он перенес ряд нескольких незначительных приступов. Затем, в 1953 г., еще находясь на посту, Черчилль был сражен сильным приступом и некоторое время оставался прикованным к креслу-каталке, его речь стала невнятной. По грубым неврологическим стандартам он оправился, но больше не был самим собой, и те, кто окружал его, ждали с примесью почтения и нетерпения его отставки, которая не была близкой, так как он пользовался любым предлогом, чтобы отсрочить ее до апреля 1955 г.

Более современная политическая история также полна примеров психических расстройств у политических лидеров, в то время как они еще находились в должности. Леонид Брежнев, лидер, осуществлявший руководство бывшим Советским Союзом в «период стагнации», был во многих случаях к концу своего правления практически полностью когерентным, его речь была невнятной, а походка нетвердой. Дмитрий Волкогонов, известный русский историк и генерал-лейтенант, который был близок к верхним слоям советского руководства, описывает поведение Брежнева в последние годы его нахождения на своем посту как «старческое и беспорядочное». Друг Рейгана и знаменитый преемник Черчилля из партии тори, Маргарет Тэтчер заявила о своем уходе из общественной жизни в результате серии «легких приступов», и это звучало, как если бы леди Тэтчер страдала от ранней стадии этой когнитивной, подрывающей силы болезни. В отличие от ограничений, налагаемых на президентство в США и Франции, для британского премьер-министра не существует конституционного ограничения на число сроков. При другом стечении обстоятельств Железная леди могла бы господствовать снова и снова, и ее срок пребывания в должности как лидера старейшей в Европе демократии частично совпал бы с началом коварного, приводящего к слабоумию состояния. Последнее десятилетие двадцатого столетия продемонстрировало большое число таких примеров. Бывший президент России Борис Ельцин и бывший президент Индонезии Абдуррахман Вахид (Гус Дур) являют собой два относящихся к современной эпохе случая лидеров, страдавших слабоумием и находившихся у руля одних из самых крупных наций. Ельцин был хроническим алкоголиком и сердечником и, вероятно, страдал от необратимых изменений в мозге, которые являются обычными для таких состояний. Любой глава крупного государства, который мочится на бетонированной площадке зарубежного аэропорта перед приемной линией высокопоставленных лиц, должен быть больше чем просто пьян. Абдуррахман Вахид из Индонезии, одна из промежуточных фигур после снятия с должности Мухаммеда Сухарто, страдал от нескольких обширных, изнуряющих, разрушающих мозг приступов. Он был известен своими менее чем бессвязными речами.

Управление каждым из этих двух лидеров своей страной было смесью хорошего и дурного. Оба были известны своим сумасбродным, противоречивым и часто непоследовательным поведением, странное отражение переходного типа их управления. Я сильно сомневаюсь в том, что и Ельцин, и Вахид, и в этой связи Брежнев выдержали бы стандартную нейропсихологическую оценку слабоумия, обычно применяемую в североамериканских гериатрических клиниках.

Этот обзор психических заболеваний мировых лидеров сводится к довольно потрясающей картине, особенно в свете последних пересмотров того, что является «нормальным старением», а что нет. Среди прошлых поколений когнитивная потеря, «потеря рассудка» или «состояние не в себе» считалось неотъемлемой и нормальной частью старения. Теперь так больше не думают. В своей революционной книге «Успешное старение» Джон У. Pay и Роберт Л. Канн бросили вызов точке зрения, что умственный упадок является или нормальным, или неизбежным, и с большой силой аргументировали, что умственный упадок в старости связан с одной или большим числом подлежащих идентификации заболеваний мозга, многие из которых являются потенциально предотвратимыми или излечимыми. Они ввели понятие «успешного старения», которое среди прочего включает полную ясность и остроту ума действительно до самой старости. Pay и Канн приводят доводы того, что это, а не умственный упадок является нормой. Эти бодрые, проницательные, быстро реагирующие и сообразительные восьмидесяти- и девяностолетние люди, такие как председатель Федеральной резервной системы США Алан Гринспен или выдающийся историк Жак Барзун, являются для меня образцом для подражания. Мне всегда хотелось знать, буду ли я в старости хотя бы отдаленно таким, как они, если до этого вообще дойдет.

Но проблема в том, что некоторые из сыгравших наиболее важную роль мировых лидеров двадцатого столетия, по-видимому, не имели успешного старения, если говорить об их мозге. Как раз наоборот, с неврологической точки зрения высокопоставленные персоны, которые доминировали на политической арене двадцатого века, как герои, так и злодеи, старели отвратительно плохо.

В то время как истории, собранные в этой главе, делают чтение более занимательным, важно не упустить главный вопрос: несмотря на их часто серьезные психические заболевания, большинство этих лидеров оставалось под контролем. Хотя, несомненно, защищенные слоями и слоями помощников и секретарей, большинство из них, как героев, так и негодяев, продолжали оставаться у руля своих стран как реальные лидеры, а не просто номинальные главы. Большинство из них были на самом верху проводимых ими политических игр почти до самого конца. В то время как потрясающе невероятное на первый взгляд, это часто подтверждалось на всем протяжении истории. Как мы уже видели, ряд великих деятелей культуры были способны поддерживать свою артистическую интуицию, несмотря на серьезное когнитивное разрушение, даже слабоумие.

То, что позволило этим замечательным личностям доминировать, несмотря на неврологическое ухудшение, был предварительно развитый механизм распознавания образов, который сделал для них возможным решать широкий диапазон новых ситуаций, проблем и задач, как если бы они были привычными, – преимущество, которого тем, кто был рядом с ними и был против них, не хватало. Замечательные личности, описанные в этой главе, являются случаями, о которых идет речь в утверждении Герберта Саймона о том, что распознавание образов – это самый мощный когнитивный инструмент, находящийся в нашем распоряжении. Их истории показывают с четкостью полной драматизма, что механизм распознавания образов в поразительной степени может противостоять результату старения мозга; что защита, предлагаемая этим механизмом стареющему разуму, может быть глубокой; и что поддерживающий эффект хорошо развитого арсенала важнейших образов, хранящихся в чьей-либо памяти, может оставаться незатронутым в очень поздних стадиях жизни. Механизм распознавания образов может даже противостоять воздействию старческого слабоумия в значительной степени и долгое время.

Не все выдающиеся деятели, о которых было рассказано в этой главе, достигли мудрости – это далеко не так, – но можно утверждать, что все они проявили опыт и компетенцию на своих соответствующих когнитивных аренах, хороших или дурных. Возможно, они утратили часть, и часто большую, своей умственной способности к вычислениям. Их память и внимание, возможно, были существенно повреждены. Но благодаря своему предыдущему опыту они накопили большое число когнитивных моделей. Это дало им возможность решать широкий диапазон сложных ситуаций как привычных моделей, несмотря на умственную эрозию, и властвовать, к лучшему или к худшему, над своими более быстрыми в вычислениях, но владеющими в меньшей степени механизмом «распознавания образов» коллегами, компаньонами и, что наиболее важно, противниками. То, как когнитивные модели формируются и что защищает их от эрозийного действия умственного ухудшения, будет предметом последующих глав. Но сначала мы рассмотрим мудрость, компетенцию и опыт как психологические феномены.