Параграф 78

104.

Интересно, а на самом деле я заметил бы, что Фест уже другой? Скорее всего да, но… но вероятность того, что я дал бы маху, всё-таки существовала. Фест очень хорошо маскировался.

А вот Лиса почуяла…

От неё не уйдёшь.

Каждый оставил при себе то лёгкое оружие, с которым пошёл на операцию: я — две «гюрзы», а Фестиваль — АКСУ. Мы пожали друг другу руки, вышли из лабораторного блока, перешли в жилой и тут разбрелись: я направился к спортзалу, а он — к столовой.

Крысобоязнь у Феста волшебным образом исчезла.

Потом погас свет. Похоже, Фест прихватил с собой ноктоскоп.

А кроме того, он прихватил дистанционный терминал интеркома. Я услышал щелчок, а потом хихиканье этого паршивца. Звук шёл из-под потолка.

— Слушай, Гудвин, ты ведь всё знаешь. А мне Спама об этом спрашивать было ну совсем… не того. У него же ножичек в руках был. Маленький такой. Но очень острый.

— И что?

— Как ты думаешь, они с Любой спят, взявшись за руки? Или как ложечки?

— Я тебе загадку встречную загадаю, — сказал я, пропихивая свои щупальца в коридоры, переходы и вентиляционные колодцы. Их было чертовски много, больше, чем могло показаться. — Почему крокодилы, живущие в реке Лимпопо, гораздо длиннее, чем крокодилы, живущие в реке Иордан?

— Э-э… — он даже остановился — по крайней мере, я перестал слышать по интеркому его шаги. — А они длиннее?

— Намного длиннее.

— Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо… (шаги заклацали снова; где это он идёт, по какой лестнице?..) — Это в Африке?

— В Африке.

— А в Африке, а в Африке, на жаркой Лимпопо лежит и плачет в Африке несчастный гиппопо. Любовь и страсть в глазах его, тоска в изгибе губ…

Я услышал (уже не понимая, по интеркому ли — или с помощью моих распластанных повсюду щупальцев) мягкий щелчок предохранителя — и понял, что Фест видит меня, а видеть меня он мог только с одного места, сквозь решётку вентиляции в торце коридора, как раз за моей спиной.

Я сделал движение корпусом вправо, а сам шагнул влево, в дверную нишу. Это было что-то вроде кладовки.

Фест не выстрелил. Я снова услышал движение предохранителя.

— Так что насчёт загадки? — спросил я.

— А в Иордане вообще-то водятся крокодилы?

— Водятся. Но они короче, чем те, которые в Лимпопо.

— А бегемоты?

— Тоже короче.

— Интересная речка.

— Уссышься, до чего интересная.

В стенке кладовки была железная дверь, и я подбирал к ней ключ. По плану, за этой дверью должны быть очистные сооружения.

Дверь открылась, потянуло затхлостью, но не вонью, как можно было ожидать. Пахло, как в давно не проветриваемом сыроватом гардеробе, и где-то в углу стояли вёдра с половыми тряпками…

Я медленно пошёл по трапу. Справа и ниже находились три круглых бассейна, прикрытых мутно-прозрачными колпаками. Под колпаками медленно кружились с трудом различимые тёмные карусели.

— Молчишь? — спросил я. — Сдаёшься?

— Только в смысле разгадки.

— Это потому, обезьяна, что в реке Иордан водятся только обрезанные крокодилы.

Фест заржал. Под это ржание я встал на перила трапа, нащупал решётку вентиляции и подтянулся, повиснув на ней. Вогнал носок ботинка между прутьями. Фест как раз отсмеялся…

Универсальным инструментом я открутил все гайки, кроме одной, верхней левой, на которой решётка и повисла. Аккуратно, не слишком шумя, перенёс своё тело в канал. Там было очень пыльно.

(Фест «активизировался» позже меня, и он ещё не всё знал и не очень ориентировался в своих новых возможностях. Он полагал, что стал очень умным, хитрым и чертовски коварным, и становился всё более умным каждую минуту, и поэтому вот решился на обрезание, чтобы потянуть время и стать ещё умнее — да только ползать ему сейчас трудновато… Он залез в вентиляционную камеру, там можно стоять, а я к нему именно подползал, и в этом было одно из моих преимуществ…)

— А почему ты меня так хотел шлёпнуть, командир?

— Шлёпнуть? Не хотел, нет. Это другое…

— Другое?

— Ну да. Рассматривай это как быстрое повышение по службе.

— Спешка нужна только когда? При ловле блох да при ебле офицерских жён.

— В смысле — раньше начнёшь, раньше кончишь?

— Жизнь без спешки летит слишком быстро, командир. Ты не слышал, кто-нибудь замечал, как она кончается?

— Вот ты мне сейчас и расскажешь…

— Кстати, командир! Наконец-то ученые открыли секрет долголетия ежей. Оказывается, никакого секрета нет. Да и живут они, собственно, недолго…

Иногда склонность к старым, проверенным временем вещам очень помогает. Объясняю: современные гранаты, что РГО, что БШГ — взрываются при ударе о препятствие. А старенькие РГД-5 — просто через четыре секунды после того, как отскочит спусковой рычаг. Так вот, если бы я запасся не антиквариатом, а модерном, то сейчас пролетал бы, как фанера: мне нужно было катнуть гранату по каналу, как бильярдный шар: от двух бортов в лузу: канал здесь изгибался под прямым углом, и за углом Фест меня ждал.

А кроме того, он сделал ставку на технику, поэтому уши его были закрыты наушниками, а руки заняты пультом интеркома; я же старательно направлял голос назад (учили нас когда-то и сценической речи, и было дело — старик Куценко тащил меня на профессиональную сцену, да вот не срослось) — в результате Фесту казалось, что я всё ещё где-то там, в зале очистных сооружений; возможно, вожусь с вентиляционной решёткой…

Хорошо, что я не бросил гранату, а быстренько «прощупал» то место, куда она должна была попасть. Феста там не было, был только пульт и пищащий брелок (один из переносных терминалов интеркома, его Фест подобрал где-то в жилых помещениях или вообще снял с трупа, он прихватывал всё блестящее, как сорока или как цыганка; вот, пригодилось).

Отлично. Я быстро, уже не таясь, переместился на то место, откуда недавно убрался Фест.

Где же он сам?

— Ты ведь всё ещё рассчитываешь смыться отсюда, Фест, — сказал я. Мой голос разнёсся по всем точкам громкой связи бытового отсека. — Но как? И зачем? Нам в лучшем случае осталось двенадцать часов жизни и часов восемь сознания. На что же ты рассчитываешь?

На пульте слабо мигнул один из огоньков.

— Ровно на то же самое, на что и ты, командир. Ты ведь тоже намерен выжить.

— Не понимаю, — сказал я.

— Набрасываю схему, — сказал Фест, заворачивая куда-то за угол. — Идея с пуском ракет была дурной, признаю. Но. Берётся кусок чего-то, содержащего вирус. А лучше — берётся живая крыска. Берётся она подмышку. Крыска — под мышку. Под другую мышку берётся агрегат, который стоит в углу. Всё это вместе со мной выдвигается на поверхность, начальству даётся сигнал…

— Знаешь, Фест, — сказал я, — ты какой-то странный. Умный, а дурак. Если это было возможно — почему док этим не воспользовался?

— А он не настоящий, командир. Он — как в том кине про чужого. Помнишь кино?

— Это где всех съели?

— Ага. Вот я и понял: наш док — тоже типа терминатор. Он потом оживёт. Ты обратил внимание: все нормальные люди в голову себе палят, а он — в грудную клетку?

— Профессионал, знает, куда бить. Нет, Фестиваль, тут другое… Ты не задумывался, почему так чётко собрали нашу группу — именно тех, кто тогда в доме был или около? Хряп и Гризли в холодке валялись, их и не включили в состав.

— А Соболь?

— Про Соболя я долго думал. Ты обратил внимание, что он всё время где-то вне поля зрения оказывался? И до операции, и после? А на операции — в самом центре?

— Ну и что?

— А то, что Соболь кормился с двух рук. Компренэ?

— Не компренэ. Никак я этого не могу компренэ. Да и врёшь ты всё.

— Не всё. Я никогда не вру всё. Это бессмысленно. Так вот, я тебе точно говорю: нас собрали по полстране и засунули сюда, глубоко под воду, откуда мы точно не уйдём — почему?

— Ну… почему? Ты сам-то знаешь?

— Догадываюсь.

— Поделишься?

— Это ты, скотина, должен был со мной поделиться — ещё в прошлом году. Тогда бы мы так позорно не влипли.

— В прошлом году… А что было в прошлом году?

— Легалайз.

— А это ещё при чём?

— Что ты перестал возить и что начал возить?

— Ну так это не только тогда. Да я вообще много чего тогда возил. И потом возил. Командир, не говорите загадками, вы меня изводите…

— Ты же наверняка умнеешь минута за минутой. А, Фест? Я прав? Ты умнеешь, да? Вирус действует. Ты будешь умнеть, а потом сойдёшь с ума. А потом будешь как та Мальвина.

— Почему же ты против моего плана, командир?

— Потому что уже слишком поздно, и это факт природы, против которой не попрёшь. Потому что нас засунули сюда специально, чтобы гарантированно уничтожить, — это факт оперативно-тактический. А сделано это, чтобы обеспечить сохранение в тайне некоей информации, которую мы получили на той операции — независимо от собственного желания. Ну и чтобы заодно зачистить спалившуюся площадку, поскольку дело сделать надо, а дело-то смертное. Вот теперь, наконец, компренэ?

— А ты сам-то почему здесь?

— Потому что я, дружище мой Фестиваль, только здесь и начал умнеть, а до того был полный кретин. Правда, начал умнеть я задолго до тебя. И сейчас я намного тебя умнее. И гораздо больше могу.

— Так ты тоже, да?..

— Да. Я вот, например, сообразил, что все чемпионы по бегу — негры, а по стрельбе — белые. А, Фест? Как тебе такое наблюдение? И ещё я, если хочешь знать, могу командовать крысами. Я теперь типа крысиный король. Мои маленькие хвостатые подданные следят за тобой из темноты… видишь их красные глазки? Вон, справа?

Ударила короткая очередь.

…Вот теперь Фест был обречён.

Не хочу рассказывать, как добивал его. Он меня тоже зацепил, чуть повыше левого локтя, паршивец.

Он очень вырос в моих глазах. Простил ли я его? Тогда ещё нет. Просто скинул в шахту.

(Да, а что касается загадки, что это мы там такое увидели, чего нельзя видеть… Расскажу чуть позже, когда дойдёт черёд до Скифа. Он во всём виноват.)