— Пай, — сказал я, — ты самый здравомыслящий между здесь. Или среди тут.
— Устаревшие данные, командир, — сказал Пай. — Мне давно крандец. Ты ведь знаешь, что я колюсь.
— Знаю. Но сейчас типа можно.
— Смотря чем… Да не в этом дело: можно, нельзя… много чего нельзя, а мы делаем. Веру я потерял, командир. Веру.
— После того случая?
— Ну, после, да… но не сразу после, а через время. Когда понял, что можно… — он замолчал и уставился в пол. — Да ладно, командир. Это всё сопли. Розовые сопли.
Я похлопал Пая по плечу. Сопли, тут он прав. Только сопли были кровавые…
Эту историю я рассказывать не стану. Пай показал в ней себя не с лучшей стороны… или наоборот — с самой лучшей, с запредельно лучшей. Верить другу до последнего, вопреки бьющим в глаза фактам, никого не слушать — и в результате оказаться виноватым во всём. Дурак, скажете вы — и будете правы.
Но на этой истории бедняга Пай сломался. Больше он не верил никому. Потерял веру. И вот — зачем-то поверил мне…
— Сопли — утри, — сказал я. — Даже если они розовые. И слушай меня. Внимательно слушай. Мы все обречены, нам осталось по несколько часов. В какой последовательности мы будем помирать, я не знаю. Никто не знает… Боюсь, что никто, кроме нас с тобой, не исполнен решимости умереть. А этот вирус херов на первых этапах делает человека зверски умным и хитрым…
— Я уже думал об этом, — сказал Пай. — Поэтому и надо бы — всем сразу.
— Это было бы лучше, — согласился я. — Но на случай, если так не получится, и на случай, если я… если что-то со мной случится: ты устроишь кремацию всем, до кого сможешь дотянуться. Понял? И вообще надо выжечь здесь всё. Но именно выжечь, а не проломить стенку.
Пай подумал.
— Ну… я попробую. Я мало понимаю в минировании…
— Я потому и говорю: жечь. Уж костёр-то ты развести сможешь?
— Всё понял, командир. Костёр — смогу.