Ох, как он меня ненавидит. Даже начинает заикаться:
— Эт…то в как…ком смысле?
— Ну, в смысле в том — раз уж мы остались втроём, то, может быть, устаканим наши отношения?
— У нас нет никаких отношений! — вспыхивает Лиса.
— Конечно, нет, — говорю я. — Поэтому и предлагаю — устаканить.
— Слушай, — говорит Скиф, — я тебя не понимаю, я не понимаю, что за игру ты ведёшь, что ты затеял, во что нас втягиваешь — так я лучше пойду, а? Я лучше пойду.
Он выходит из конференц-зала, Лиса делает вслед ему несколько шагов, но дверь хлопает как-то особенно окончательно, наотрез, и Лиса замирает. Жена Лота, обратившаяся в соляной столп.
Я подхожу к ней сзади и приобнимаю за плечи здоровой рукой.
— Чего остановилась-то?
— Могу и уйти, — говорит Лиса, но не двигается.
— Иди, — говорю я. — Иди. Он мой друг, он тебя любит. А я уже всё всем доказал. Иди.
Если бы Лиса умела вздыхать, я бы решил, что она вздохнула.
— Вы со мной, как с куклой…
С надувной, думаю я. Говорю — другое:
— Хочешь продолжать самоутверждаться? Типа — такая ты правильная и справедливая, и поступаешь так честно? Ага? Тогда давай и я стану: вот он я какой красавец, весь в белом, безупречен и благороден. А этот идиот… весь из себя такой Мышкин…
Я обхватываю рукой её грудь и нагло потискиваю.
— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим папараццио… Давай напоследок, а? Для остроты ощущений?
Она вырывается:
— Знаешь что!
— Догадываюсь.
— Если догадываешься, то отсоси себе сам!
— Фи. Гнусный мелкотравчатый американизм. По-русски так не говорят. По-русски говорят…
Но Лису не интересует, как говорят по-русски. Она выскакивает из конференц-зала, хлопая дверью погромче Скифа.
Иду следом. В конце концов, это наш поединок.
Надеюсь, последний.