Патрис Лумумба

Из народных глубин

В Санкуру были превосходные охотники. Считалось, что только охота на крупного хищника воспитывает настоящего воина. Тот, кто был атакован разъяренным львом, на кого внезапно бросился леопард, кто успел взобраться на дерево и тем спасся от ужасающего бега носорога, кто перехитрил слона, тот не убоится ни пули, ни штыка противника. Смерть от огнестрельного оружия кажется легкой, и глупо проявлять трусость. Щелканье затвора — ничто по сравнению с львиным ревом.

Африканский охотник кует собственное мужество каждый день — не напоказ, а для себя. О своих подвигах банту не рассказывают. Можно рассказывать о мужестве других, но не о своем.

Уже став взрослым, Патрис вычитал в какой-то книжке признание не то автора ее, не то героя о том, что у него не было детства. Он удивлялся и возмущался. Откровение исходило от европейца: Патрису неведом был мир, в котором тот родился и рос. Но внутреннее несогласие с человеком, который как бы гордился тем, что у него не было детства, было сильным. Может быть, европеец без детства хитрил и своим поразительным признанием хотел подчеркнуть свое особое положение в обществе? Посмотрите, дескать, какой я особенный: детства не было, а стал заметным или даже известным человеком! Нашел чем хвастаться, несчастный. Детство есть у всех — разное, но есть. Было оно и у Патриса.

Чондо, барабан для сигнализации, стоящий около хижины Оналуа, вождя деревеньки, издавал звуки не очень громкие, но умеющие, как говорил отец, прытко бегать. Патрис чувствовал себя волшебником и повелителем, когда брал деревянную палку с круглым набалдашником и колотил ею по барабану. На этот зов шли рыбаки, крестьяне с полей, охотники из леса. Собиралась толпа, и начиналось обсуждение деревенских дел.

Школу Патрис начал посещать поздно — когда ему исполнилось тринадцать лет. Учителями были миссионеры. Учили счету: крокодил лежит на песке, а к нему подполз еще один с детенышем. Сколько же всего крокодилов греется на камнях? Так просто! В миссионерской школе Патрис впервые услышал французскую речь — она журчала неведомым холодным ручейком. Он пристрастился к книгам. Камешки букв выстраивались в строчки. В толстой книге, написанной самим богом, было много хороших поучений, уже известных Патрису. Но написанное было значительно авторитетнее, чем услышанное.

Четыре года мальчик ходил к миссионерам, а на пятый его исключили. Семья с ее растущими заботами нуждалась в помощнике. Отец все чаще брал Патриса в поле, на рыбалку, на охоту. И все более частыми были пропуски. Такой ученик был не нужен школе, и она избавилась от него. Потом отец спохватился и отвез Патриса в местечко Тунда, что в южной части провинции Киву. Школа называлась методистской. Лумумбу определили к сестре, которая вела санитарное дело. Три года изучал он новый для него предмет. Полученное образование ничего не значило: школа не давала диплома, а об африканских фельдшерах бельгийцы и слышать не хотели. Юноша устроился на работу в «Симате» — компанию по добыче и переработке олова. Так Патрис стал клерком, а по существу — мальчиком на побегушках. Дневное время он проводил в конторе управления, вечером направлялся в барак, где жили рабочие, навербованные на рудники со всех районов Конго, из Уганды, Бурунди и Руанды, из Родезии и Ньясаленда, Анголы и Кабинды. Здесь он начал сочинять стихи. Чем больше он читал французских авторов, тем сильнее пробуждалась в нем тяга к литературе. Поначалу он даже почему-то считал, что настоящим большим поэтом или писателем может быть только француз или же человек, овладевший в совершенстве этим языком. Любовь к французскому слову сохранил он на всю жизнь. Его страстью были гуманитарные науки. Но в Конго не было подобных колледжей и университетов. И Лумумба поступает в школу железнодорожного движения: она находилась в городе Альбертвиле. Успешно сдал вступительный экзамен. Но и работу бросать нельзя — компания не обеспечивала учащихся стипендией. Учился заочно. Так прошло еще три года. Накапливались знания, приобретался опыт, а по службе продвижения не было — Патрис оставался клерком в конторе. В городе Кинду миссионеры открыли вечерние курсы, где читали философию, историю и литературу. Лумумба посещал их. В 1947 году он сдал экзамены в только что открывшуюся в Леопольдвиле школу почтовых служащих. Проучился год. Закончил первым учеником и был направлен на работу в Стэнливиль, где его ждало новое назначение — начальником почтового отделения в местечке Янгамби, расположенном на правом берегу Конго. Ему удается поступить заочником в один из французских университетов. Парижский профессор обнаружил у молодого конголезца отличные математические способности. Ученого из Парижа смущало лишь то обстоятельство, что заочник вместе с математическими задачами и алгебраическими уравнениями присылал стихи собственного сочинения…

В 1949 году Лумумба переехал в Стэнливиль — административный центр Восточной провинции Конго. Место, где река Луалаба делает крутую дугу, направляясь на второе пересечение экватора, где она меняет свое название и становится Конго. Невдалеке знаменитые водопады. Перекаты воды.

Перекаты в судьбе Патриса Лумумбы. Здесь окреп политический голос Лумумбы, здесь он приобрел популярность, заложил основы своей партии, издавал газету. Стэнливильский период свидетельствует о творческом взлете Патриса, о его политической зрелости, о его огромном влиянии на освободительное движение страны. Здесь он пересмотрел свои прежние взгляды. В Кизангани Лумумба столкнулся и с образованными бельгийцами. В городе проживали представители десятков национальностей — от забытых африканским богом пигмеев, самых низкорослых в Африке людей, до великанов батутси.

Еще в миссионерской школе он узнал, что принадлежит к племени банту. Каждый из европейцев казался ему богом, сошедшим на конголезскую землю. Они все знали: библию и социалистическое учение. Историю всего мира и особенно хорошо — Бельгии. Они все умели делать: машины, самолеты, корабли, велосипеды. Они строили дороги и мосты, фабрики и заводы, отдельные дома и целые города. Они производили операции в больницах: вскрывали человека, что-то из него выбрасывали, что-то сшивали, делали уколы, после чего африканец лежал на чисто убранной кровати и, выздоровев, приходил к своей семье.

Они учили африканских детей волшебству чтения. Нет, он никогда не забудет, что белый человек научил его писать и читать, подвел его к книжной полке. Не забудет поглаживание белой руки по его черной головке: так старый Доминик из миссионерской школы выражал свое расположение к прилежному ученику. Но тот же Доминик повторял кем-то сказанное определение: банту — это человек, подобный ребенку. В этих словах молодой Патрис не видел ничего оскорбительною. Ребенок вырастет, разовьется. Что тут плохого? В разговорах между собой конголезцы, если они принадлежали к различным племенам, награждали друг друга куда более унизительными эпитетами.

Лумумба пришел к убеждению, что лучше всех осведомлены о жизни банту, их обычаях, истории и образе мышления миссионеры. Нет миссионера, который бы не владел двумя-тремя африканскими языками. Поль Лорион издал в Монте-Карло превосходный сборник песен банту. В городе Кизанту монсеньор Малула, леопольдвильский епископ, вот уже несколько десятилетий собирает материалы об обрядах конголезцев. Он записал сотни легенд.

В Катанге аббат Плаксид Темпльс написал книгу, которая так и называется — «Философия банту». Лумумба знал этого автора лично: они встречались и в Леопольдвиле, и в других местах Конго. Но Лумумба сразу же почувствовал, что католик-философ не просто разговаривает с ним, а тщательно изучает его: господин аббат собирал материал для своей новой книги об африканских эволюэ. Не желая быть прототипом замаскированного или названного реальной фамилией героя, Патрис начал сторониться аббата, избегать встреч с ним.

Темпльс уже третий десяток лет проживает в Конго — обосновался в катангском промышленном городке Колвези, где много африканских рабочих, а все инженеры и техники — европейцы. Аббат выдвинул идею о бантуизированном христианстве, суть которой сводится к значительному упрощению церковного ритуала. Где, допустим, раздобыть столько органов для церквей? И кто в африканской провинции оценит божественные звуки? Где набрать столько органистов?

То, что сделал Темпльс, вызвало большие толки в католических кругах: по его указанию в церквах вместо органов устанавливались огромные африканские тамтамы! Некоторым рьяным защитникам выработанных веками ритуалов подобное новшество представлялось кощунством и посягательством на церковные устои. Однако Ватикан весьма сочувственно отнесся к деятельности катангского аббата. А реформатор пошел дальше: он ратовал за африканизацию духовенства, направляя африканцев на учебу в католические заведения европейских государств.

Дотошный католик приводил в своей книге обширный познавательный материал. Все факты, примеры и описания жизни конголезцев верные. На что обратил внимание европейский исследователь? На первозданную простоту жизни, на детскую доверчивость африканца, на цельность и неиспорченность его натуры, на обостренное чувство ко всякой несправедливости. Лумумба и сам бы добавил к таким книжкам сотни житейских примеров.

Когда он служил в городе Кинду, то был свидетелем такого случая. В районе Маньема, куда лишь начинали проникать европейцы, рубили лес, прокладывали дорогу на Букаву. Как-то повздорили два лесоруба, ссора закончилась убийством. Их было двое в глухом лесу. Убийца направился к европейскому предпринимателю. Африканец сказал ему:

— Накажите меня. Я убил человека…

— А где он?

— Я похоронил его в лесу. Я хочу отыскать его семью и взять ее на свое содержание.

— Но тебя посадят в тюрьму. Ты бы прежде подумал о своей семье.

— Мои родственники прокормят обе семьи…

У европейца не было времени, чтобы заниматься африканцем. Он набросил на шею преступника веревку и приказал ему идти в Кинду, в полицейский участок. Африканец шел два дня без пищи. Полицейского комиссара он просил об одном — чтобы скорее посадили. Камера предварительного заключения, куда он был водворен, ему не нравилась, и он требовал настоящего наказания в настоящей тюрьме.

Когда речь заходила о необходимости изгнания из страны всех белых, Патрис не соглашался и с этим. Вполне понятно, что какой-то африканец питает недобрые чувства по отношению к европейскому поселенцу. Но почему же все африканцы должны пылать ненавистью или любовью ко всем европейцам? Право на уважительное отношение завоевывается нелегко. Если ты презираешь отдельного африканца, который заслужил презрение, то в этом еще нет повода для обвинения в расизме. С какой стати европеец будет рассыпаться в комплиментах перед африканцем, если его сторонятся даже соотечественники? Нельзя пресмыкаться из-за одного цвета кожи. Притягательной силой служат характер, душевные и умственные качества, а не внешние признаки человека, не его пост или чин, не национальность.

В Бельгийском Конго европейские поселенцы жили очень рассредоточенно. Одинокий особнячок плантатора, затерявшийся в глуши, где обитает семья из пяти-шести человек, провинциальное одиночество, полнейшая изолированность от внешнего мира. Вокруг ни души, а хозяин командует сотней-другой африканцев. У него нет никакой охраны. Ведь эти сотни рабочих разбредаются на ночь по домам — за пять и более километров от места работы. С восходом солнца каждый на своем участке. Все держится на доверии, на понимании чувства долга. Закон сердца и природы. Последний дает о себе знать в сезон ливней: африканец вправе не выходить на работу, и никто не спросит с него ответа за прогул. Ливень объясняет все: недаром ребятишки кричат хором под ливневый плач: «Сиди дома, сиди дома!»

А когда устанавливается сухой сезон, плантатор отправляет скучающую дочку погостить к знакомым. Африканцы сооружают типон-паланкин с перекладинами из бамбука и хомутками из лиан. Девчонка садится, грузит подарки, еду, бутылки и термосы с водой. Берет в руки книгу и читает в дороге. Двое или четверо африканцев шествуют, обливаясь потом, безропотно исполняя малейшие пожелания юной путешественницы. Они галантны и предупредительны. Зная их качества, плантатор не раздумывая отправляет любимое дитя в сафари.

На охоте африканец — образец самоотверженности. Он несет ружье, принадлежащее белому. На спине увесистый рюкзак. Идет впереди. И нередко случалось, что первый удар зверя он принимает на себя, спасая европейского охотника от увечья или даже от неминуемой гибели. Если белый охотник получил ранение, то он несет его на себе десятки километров.

А няни? Преданность их непередаваема. Европейская мама лишилась молока. Приглашают африканку. Она души не чает в белом ребенке, не расстается с ним и выхаживает его. Молоко черной женщины — белое, кровь африканца — красная…

Черное и белое, европейское и африканское давным-давно слилось в единый человеческий поток. Лумумба, наверное, десятки раз останавливался перед памятником скульптора Жака Марэна и архитектора Ван Монтфорта. Это в Леопольдвиле. Написано: «Белым и черным, погибшим в кампаниях 1914–1918 гг., в 1940–1945 гг.». Где? В Эфиопии, на Мадагаскаре, в Нигерии, в Бирме, Родезии, Уганде, на Среднем Востоке, в Восточной Африке… Изображены солдаты, согбенные, припавшие к земле, стоящие в рост, на коленях. Чугунные плиты скрасили различие в цвете кожи: металл — материал солдатского подвига, и ему чужд расизм! Памятник сделан хорошо и — честными людьми.

Черное и белое… Это не только названия ночных баров и шотландского виски: это и любовь. Европейцы женились на африканках, африканцы привозили из Европы бледнолицых белокурых красавиц. У них появлялись дети. Ими восхищались все, пока они оставались детьми. Взрослые превращались в мулатов, цветных и уже поэтому навлекали на себя презрение. Узы Гименея обращались в духовные цепи. Европейцы осуждали девушку из их круга, вышедшую замуж за негра, а африканцы не оставались в долгу и порицали своего собрата, женившегося на блондинке, так неприспособленной к африканскому быту.

Есть расизм белых, но нельзя забывать о существовании расизма черного. О нем гораздо меньше говорят и пишут, но он есть, этот страшный в своем примитивизме черный расизм. Иной африканец готов учинить физическую расправу над белым только потому, что он белый. Иной — что у него особняк и автомашина, что у него деньги и образование, связи и положение в обществе. Не каждый африканец, нет, но любителей погромов в кварталах для белых вполне достаточно. Их не меньше, чем европейцев, готовых перестрелять сотни африканцев. Разноцветные грани расизма никем не измерены, не взвешены.

Одно время Патрис заинтересовался работами французского мыслителя-энциклопедиста Шарля-Луи Монтескье. В частности, его привлек трактат «О духе законов».

Ему импонировало авторское кредо, сформулированное в словах: «Принципы свои я вывел не из предрассудков, а из самой природы вещей… Здесь не найдут тех крайностей, которые как будто составляют характерную особенность современных сочинений. При известной широте взгляда все крайности исчезают; проявляются же они обыкновенно лишь вследствие того, что ум писателя, сосредоточившись всецело на одной стороне предмета, оставляет без внимания все прочие… Во времена невежества люди не ведают сомнений, даже когда творят величайшее зло, а в эпоху просвещения они трепещут даже при совершении величайшего блага».

Выводить принципы из природы вещей, а не из предрассудков — это же подлинная философия банту! Но о ней ничего не знал французский мыслитель, писавший двести с лишним лет назад. Дух закона должен вбирать в себя дух народа. Лумумба знал, что все мироощущение африканца базируется не на отвлеченных понятиях, а на фактическом материале. Предельная конкретность мышления испокон веков присуща жителю жаркого континента. Витание в облаках ему не свойственно. Философ не только тот, кто сочиняет книги и читает лекции в университетах: им может быть и простой крестьянин, рассуждающий о смысле бытия.

«Крайности сочинений», о которых писал Монтескье, порой ставили Патриса Лумумбу в тупик. Иные европейские авторы захваливали африканцев и превращали их в ангелов, лишенных недостатков. Другие отводили европейцам роль благодетелей. Третьи кляли на чем свет стоит и африканцев и европейцев. «Крайности сочинений» сказывались и влияли на мировоззрение учащихся, студентов, интеллигенции. В кругах эволюэ, к примеру, велись дискуссии о географических открытиях. Лумумба читал Генри Мортона Стэнли, Давида Ливингстона, Страбона, Марко Поло, Васко да Гама, Генри Джонстона и Альфреда Шарпа, Маринеля и Делькоммюна, Юнкера, Спика, Бейкера, Клаппертона и многих других открывателей Африки. Обилие имен. Но вызывало досаду то обстоятельство, что среди исследователей не было ни одного африканца. Это задевало патриотические чувства. Географическая карта пестрит европейскими именами. В Конго не было ни одного крупного города с местным названием: Леопольдвиль, Стэнливиль, Кокийавиль, Аль-бертвиль, Костерманвиль, Элизабетвиль… Континент, как утверждалось в школьных учебниках, открыт и исследован европейцами без участия африканцев. История целого континента началась с прихода европейцев. А что было до этого? Невежество, варварство, нищета и, как утверждают многие путешественники, людоедство…

Условность и натяжка в заслугах географических экспедиций бросалась в глаза. Вообще есть стремление всячески умалить вклад в географические открытия африканцев. Из отчетов следует, что знаменитые путешественники влекомы были какой-то интуицией, помогающей им совершать сенсационные открытия в дебрях Африки. Были случаи, когда африканский следопыт вел, что называется, за руку заморского пришельца, показывал все, что того интересовало, а в Европе «открытие» приписывалось тому или иному путешественнику. Европеец своим поведением зачастую отталкивал от себя население: африканцы или скрывались в лесу, или прикидывались ничего не знающими. И пошли домыслы о лености и косности африканцев. Под боком у них великие реки и озера, кратеры и горы, а они не знают об их существовании, и приходится европейцам заниматься открытиями! Эти приемы Лумумбе представлялись непорядочными. Происходило ограбление африканца. Расписывалась мнимая пассивность банту.

А как падки европейские авторы до африканского быта, до тайных обрядов! Лумумба и хохотал и возмущался, когда читал сочинения врачей и миссионеров об африканских свадьбах, об интимной стороне супружеской жизни и многоженстве. Сочинять глупости о каком-либо европейском народе небезопасно: автора могут высмеять, уличить в невежестве. В школе Лумумба с товарищами устраивали суд над такими горе-авторами. Собирались на школьном дворе, избирали «трибунал», выносили приговор: книжку с небылицами об африканцах прокалывали копьем, затем клали на тачку и увозили на захоронение…

Свадьба самого Лумумбы была веселой и торжественной. Его избранница, Полин Опанга, покорила всех скромностью, учтивостью, уменьем вовремя сказать нужное слово. Это произошло в 1952 году. Лумумбе было 27 лет. Он всегда называл Полин «моя девочка», всегда — даже когда появились дети. Играли свадьбу дважды — в Стэнливиле и в родной деревне Оналуа. Приехали друзья из Леопольдвиля. Там функционировал кружок САКО — общество авторов и композиторов Конго. Был и театральный институт, вокруг которого группировались любители африканской музыки, пения и танцев. Артист Пьер Канку, прибывший в Стэнливиль со своей труппой, был родом из провинции Касаи и пел песни на языке чилуба. Он и открыл свадебные торжества…

…А книга о банту не давала ему покоя: он начал собирать материалы, намереваясь опубликовать ее в Брюсселе. Ему есть что рассказать и есть о чем поспорить… Нужно правильно понимать факты, природу вещей, как писал Монтескье. В Европе все еще удивляются, почему африканцы ходят в одних набедренных повязках…

Его друг Морис Мполо рассказывал, как много надо положить труда, чтобы приучить солдат носить обувь. При первой же возможности солдаты снимают ботинки, вешают их на штык и совершают многокилометровые переходы босиком. Настоящий африканский охотник никогда не пойдет в лес обутым: голая нога ступает мягко на землю, покрытую листьями и сушняком, и охотник бесшумно может приблизиться к хищнику на близкое расстояние. К слону, стоящему против ветра, можно подползти вплотную и рубануть тяжелым ножом по сухожилиям задних ног Слон оседает в беспомощности, крутится на месте, и охотники добивают его.

Признаком отсталости считалось и то, что в африканском лексиконе отсутствуют слова «колесо», «колодец», «телега». Но если нет лошадей, то зачем обзаводиться телегами и колесами? Африканцы все грузы переносят на себе. И колодцы не нужны — питьевой воды вполне достаточно и без них. Бельгийцы расписывали «конголезских дикарей», тысячами согнанных на строительство железной дороги Леопольдвиль — Матади. Подрядчики привезли тачки: до этого их в глаза не видел ни один конголезец. Тачки набивали землей или щебенкой, взваливали на голову и несли в указанное место. Когда появились электрические карманные фонарики, то образованные бельгийцы насмерть запугивали ими африканцев. Фонарей боялись пуще огнестрельного оружия. Подойдет цивилизованный господин к африканской хижине в то время, когда там все спят, и начнет щелкать огненной игрушкой. Ночь, ничего не видно. В хижине поднимается паника. Семья выбегает наружу. Раздаются крики. А визитер заливается хохотом, довольный, что выискал еще одно доказательство дикости африканцев…

Африканец не так смеется — налицо проявление дикости. Он не владеет европейским языком — разве это не веское доказательство отсталости? Африканская женщина, тем более если она замужняя, ходит обнаженной до пояса — на что это похоже? Мать носит детей на спине, взваливает всю поклажу на голову — ну не варварство? Считаются католиками, а живут с тремя-четырьмя женами. А какое пренебрежение к обогащению, к накоплению! Ему бы вырученные деньги положить в банк или купить на них акции процветающей компании, а он собрал со всего Конго родню и кормит ее. Эбеновое дерево, баснословно дорогое в Европе, африканец, не раздумывая, бросает в костер. Клыки слона идут у него на изгородь. Какая непрактичность! Разве эти люди когда-нибудь будут жить нормально? И какое неимоверно тяжелое бремя выпало на долю Бельгии! Нет, Бельгия не наживается за счет Конго, наоборот — она отдает чуть ли не последние накопления, чтобы цивилизовать конголезцев…

Все эти постулаты заучивались школьниками как таблица умножения, запоминались как собственное имя. В официальном учебнике утверждалось: «Деятельность колониальных держав дает полное основание утверждать, что прогресс, достигнутый африканским населением под их бескорыстным руководством, составляет предмет гордости и является наиболее светлой главой в истории западной цивилизации».

Так густо врать в самом Брюсселе не отважилась бы и самая проколониальная газетенка, в Конго же подобные формулировки преподносились школьникам. Как разобраться африканцу что к чему? И писали: «Закон от 12 августа 1925 года, согласно которому территории Руанды-Урунди присоединяются к Бельгийскому Конго… был на редкость прогрессивным. Все было организовано с учетом опыта, приобретенного за время управления Конго, а развитие этой территории является лучшим доказательством того, что методы управления были прекрасными. После второй мировой войны Бельгия продолжала насаждать культуру и развивать экономику. Ей удалось установить порядок среди местного населения. Колониальные власти продолжали борьбу против эпидемий и заразных болезней, насаждали систему образования, объединили туземцев в единой системе гражданских государственных служб и отдавали все силы ради улучшения моральной и материальной сторон их жизни. Бельгия развила производство сельскохозяйственных культур для экспорта и улучшила все виды земледелия. Она также подняла животноводство, организовав на местах курсы и чтение лекций. Бельгия создала в 1934 году Институт по изучению конголезского земледелия в Янгамби. Бельгия повсеместно создала национальные парки, чтобы сохранить поголовье диких животных. Она улучшила орудия производства, построила железные и шоссейные дороги, в результате чего значительно уменьшилась ручная переноска грузов…»

И все в таком же роде — в начальной школе, в специальных технических учебных заведениях, в только что открывшемся университете Лованиум. Неимоверное бахвальство пронизывало все: речи официальных представителей и рекламные брошюры, послания папских легатов и проповеди священников. Когда бизнесмены наводнили Конго и Леопольдвиль превратился в современный город с многоэтажными зданиями и асфальтированными магистралями, о нем писали: «С закатом солнца конторы и фабрики закрываются. Тысячи велосипедистов едут по столичным улицам. Туземный город напоминает в эти часы Копенгаген. Сияют неоновые рекламы. Американские лимузины везут элегантных конголезок, одетых в яркие ткани. Маленькие керосиновые лампы, стоящие на земле между нарядно-броскими лотками на вечернем рынке, светятся в каких-нибудь ста ярдах от неоновых витрин, освещающих главную улицу Леопольдвиля. Массивные манговые деревья прошлого века постепенно уступают бетону. Цивилизованный и дикий, северный и тропический, Леопольдвиль наглядно демонстрирует соединение двух культур, двух цивилизаций, которые, пережив взаимное отчуждение, стараются в настоящее время лучше понять друг друга и объединиться. Посмотрите: виртуоз пианист, кумир лучших концертных залов Европы, выступает перед избранным туземным обществом. А в то же самое время черный художник выставляет свои картины в самом большом банкетном зале африканской столицы».

Какой-то колониальный бакалавр соорудил исследование, в котором с соответствующей эрудицией доказывал, что Бельгия в Конго начала с нуля. Обращаясь к прошлому веку, подающий надежды ученый подчеркивал то обстоятельство, что Бельгия активно выступала против работорговли.

Одно открытие следовало за другим: Бельгия, оповещал бакалавр, организовала конголезское общество без расовой дискриминации. Конголезская демократия сливается с традиционной бельгийской, о чем каждый день вещает по радио первый конголезский диктор мадемуазель Кабало. Бельгия не намерена нарушать африканские традиции: она поддерживает их и сохраняет клан как основу конголезского общества. В бельгийско-конголезской коммуне вожди племен занимают достойное почетное место. Бельгия в высшей степени уважает философию банту. Суть этого бельгийского колониального взгляда на конголезское общество такова: оно должно застыть, законсервироваться, очистившись от некоторых недостатков, шокирующих цивилизованных европейцев. Пусть африканец остается в саваннах и джунглях. Пусть он слепо подчиняется вождю деревни и племени: бельгийские франки сделали свое дело, и относительно лояльности вождей не может быть сомнений. Африканец покорен властям тогда, когда он проживает в своей хижине. В этом случае он не утрачивает своих добрых качеств. Его развращает городская обстановка. По своей природе африканцы — ораторы. Дай им волю, и они будут митинговать сутками, забросив свои занятия. Европейца образование возвышает, африканца оно портит. Поэтому все должно быть умеренным. Африканец ни в коем случае не должен забывать, что он негр и что его ведет к прогрессу и процветанию европейская держава…

В некоторую благотворность бельгийского влияния Лумумба верил, хотя эта вера все более подтачивалась и таяла. По крайней мере, он считал, что без Бельгии Конго не сможет нормально развиваться и существовать. Стэнливиль укреплял его взгляды. В городе существовала коммуна батетела: Лумумбу избрали президентом землячества. Рамки этой общины, родной и близкой, казались ему тесными, а в ряде случаев консервативными. В 1955 году он становится одним из руководителей бельгийско-конголезской ассоциации, в создании которой принимал активное участие господин Отрик, президент богатейшей компании «Бельжика». Капиталист, который никак не желал, чтобы его считали капиталистом.

Крупный колониальный чиновник Боссери выступал с иных позиций: он заявил, что полностью согласен с Патрисом, когда он требует независимости для Конго. Но, по его мнению, политика не делает человека великим в наше время. Лидеры политических партий или продажны, или жалки сами по себе. Лучше вовремя отойти от этого неблагодарного занятия. Он, Боссери, бельгиец, преклоняется перед литературным талантом Лумумбы.

— Если ты согласишься, — откровенничал он, — то я тебя устрою в одном из лучших университетов Бельгии. Ты будешь читать лекции по истории, географии и этнографии. Популярность тебе обеспечена. В Брюсселе будешь издавать свои книги. Ты по призванию ученый, аналитик. В Бельгии ты будешь членом многих обществ и университетских коммун. Мне нужно твое согласие…

В Кизангани существовали и религиозные секты: «Свидетели Иеговы», кинтвади, пророка Дьедоннэ, миссия черных, движение хаки, организации «Армии спасения», секта китавала и многие другие. Из лесного массива Итури прибыла в Кизангани большая группа пигмеев и создала свое общество, которое провозгласило своим лозунгом: «Пигмеи — тоже люди». Были переселенцы из Уганды, Южного Судана, из Руанды и Бурунди. В Конго они выискивали политическую партию или лидера, с которыми они смогли бы соединить свою судьбу. Секта китавала была запрещена, члены ее действовали подпольно. Они собирались в ночное время и каждый раз в новых местах. Лумумба ходил к ним, и они считали его своим человеком, доверяли ему. Секта присылала ему извещения: приглашали на собрание. Адреса не указывали. Но африканец, который вручал послание, изъявлял готовность быть проводником. Неудобно было отказываться, и Лумумба согласился пойти к отцам китавала.

И им нужен был вождь. Членами секты китавала были одни африканцы. Главное требование — Африка для африканцев. Движение выступало также за равенство в оплате независимо от национальности рабочего. Антиколониальная направленность была очевидна. Что же такое китавала в политическом плане? Подземный ручей, которому так и не суждено пробиться на поверхность. Конспиративность секты настораживала бельгийские власти, которые обвиняли китавала в тайном отправлении обрядов, запрещенных законом. Африканец, вступая в секту, давал торжественную клятву, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сознается, не раскроет своего членства, не выдаст руководителей,

Лумумба так ни о чем и не договорился с лидерами китавалы. Он не смог убедить их в том, что сектантское движение в силу его узости и ограниченности не в состоянии решить общеконголезских проблем. Нужно мощное национальное течение, которое бы вобрало в себя отделения в провинциях, городах и деревнях. Как найти слово, объединяющее всех конголезцев независимо от религиозных и племенных различий?

Лумумба основывает газету «Ухуру» («Свобода»). Материалы публиковались в ней на двух языках — французском для интеллигенции, и для сельского населения провинции — на суахили. Он начинает издавать еженедельник «Индепенданс». По инициативе Лумумбы создается Национальный союз конголезских трудящихся. В 1955 году он избирается председателем провинциальной секции профсоюза служащих-африканцев. Он писал статьи для газеты, тираж которой все время возрастал, сочинял стихи и отправлял их то в Брюссель, то в Париж, выступал на митингах и собраниях и в городе, и за его пределами.

В 1956 году Лумумба с группой конголезцев побывал в Брюсселе: перед Всемирной выставкой, открытие которой готовилось в бельгийской столице, шла усиленная идеологическая обработка африканцев. Лумумбу приглашали министры, лидеры бельгийских политических партий. Ему предлагали высокий пост в министерстве колоний. Отказался. Ну, а согласен ли он быть бургомистром Леопольдвиля? Нет, и на это не согласен. Тогда колониальные власти испробовали другой метод: Лумумбу арестовали. Он отбыл шесть месяцев предварительного заключения. Первое знакомство с конголезской тюрьмой состоялось. Выйдя из заключения, Лумумба собирает своих единомышленников и обсуждает с ними устав новой политической партии: Конголезское национальное движение (НДК) заявило о себе в октябре 1958 года. Он все реже встречается с либералами и социалистами: в Ки-зангани белые поселенцы создали либеральную партию и социально-христианскую. И в ту и в другую входило несколько африканцев — преимущественно эволюэ.

После возвращения из Аккры Лумумба вместе с другими конголезскими делегатами опубликовал манифест с требованием независимости для Конго уже в 1960 году. С этого момента началась колониальная кампания против «учеников Нкрумы и Секу Туре», против «конголезских коммунистов». Лумумба несколько раз выступал в Леопольдвиле: нигде до этого он не собирал такой большой аудитории. Он проводил мысль о едином и неделимом Конго. Касавубу поддерживал эти требования, иногда сопровождая их оговорками насчет того, что относительно незначительных расхождений во взглядах партий можно будет легко прийти к соглашению после независимости. На митинге в общине Калуму Лумумба заявил:

— Бельгийский колониальный режим переживает в настоящий момент самый острый кризис за все время своего существования. Бельгия не в состоянии справиться с национальным движением миллионов конголезцев. Ее африканская политика зашла в тупик. В одном Леопольдвиле насчитывается около двадцати пяти тысяч безработных. Они не получают никакого пособия. Правда, сердобольная администрация находит выход из положения в том, что за свой счет — подумайте: какое разоренье! — покупает билеты этим нищим людям, чтобы они отправились в провинцию. А что ждет их на родине? Конголезца изгоняют из родной столицы. Киншасу хотят превратить в город белых поселенцев. Оказывается, мы с вами мешаем благополучию господ капиталистов. Что нам делать в такой ситуации? Выход в борьбе, дорогие соотечественники! Высылка африканцев — это провокация с негодными средствами и целями. Полицейские сейчас заняты переписью иноплеменных, они пока что оставляют в покое жителей Баконго. Таким образом, бельгийцы намерены поссорить национальности нашей страны и учинить межплеменную резню. Братья, держитесь вместе! Все мы — сыны и дочери единого Конго. Перед нами один враг. Кто из вас поверит, что колонизаторы лучше относятся к народу баконго, чем к другим национальностям?

Полицейские схватили Лумумбу, отвезли в участок, но вскоре выпустили. Репрессии властей усиливались. Единственная конголезская газета, выходящая в Леопольдвиле под названием «Конго», была запрещена. Полицейские рыскали в африканских кварталах.

Четвертого января 1959 года в квартале Фонкобель была подожжена полицейская автомашина. В этом квартале находились торговые дома португальских и греческих бизнесменов. Начались погромы. Народ вышел из-под контроля: прибывшие полицейские были разогнаны толпой. Усилия абаковцев, которые пытались сдержать разъяренную толпу, ни к чему не привели. Конголезцы поджигали дома всех европейцев, грабили магазины. На подавление стихийно вспыхнувшего мятежа прибыли воинские части из Тиесвиля и военной базы Камина. Пролилась кровь. Несколько африканцев было убито. Много ранено. Броневики мяли африканские хижины, прочесывали улицы из пулеметов. Через несколько дней с восстанием в Леопольдвиле было покончено. В Брюсселе бельгийский монарх выступил по радио с заявлением. «Ныне, — говорил король Бодуэн, — мы полны решимости вести конголезское население в условиях процветания и мира к независимости, избегая при этом как пагубных проволочек, так и неразумной поспешности».

Патрис Лумумба вскоре был снова арестован. Это произошло в Стэнливиле. Полицейские шпики давно ждали своего часа. На одном из собраний провинциального отделения партии Национальное движение Конго разразился скандал: в зал были подосланы провокаторы. Началась свалка. Полицейские применили оружие. Свыше пятидесяти конголезцев убито, около двухсот ранено. Лидера НДК объявили человеком, который подбивает конголезцев к выступлению против «законной власти» и подрывает безопасность Бельгийского Конго. Одновременно компания «Браконго», занимающаяся производством пива, предъявила денежный иск Лумумбе, коммерческому директору стэнливильского пивного завода. Лумумба был приговорен к шести месяцам тюрьмы и направлен в Катангу, в тюрьму города Жадовиля.

Подвергся заключению и Жозеф Касавубу. Сразу же после леопольдвильского мятежа партия АБАКО объявила о сформировании временного правительства Республики Нижнее Конго. Ему вменялось в обязанности вступить незамедлительно в переговоры с Бельгией, чтобы определить характер будущих взаимоотношений между двумя «суверенными странами».

Философские рассуждения о банту разлетались вдребезги: у конголезцев, как показали события, нет ни покорности, ни чувства признательности к Бельгии, чего она так долго и так упорно добивалась. Идея о бельгийско-конголезской коммуне терпела полное фиаско. Конголезец требовал не опекунства, не снисходительного отношения к себе, а свободы и суверенитета. Вопрос о равенстве, рассматриваемый ранее как проявление наглости этих отсталых банту, в новей ситуации приобретал права гражданства и ложился на стол переговоров между ответственными деятелями Бельгии и Конго.

Леопольд Сенгор, поэт, философ и государственный деятель Сенегала, писал свои эссе, в которых доказывал с присущим ему блеском и фундаментальным знанием материала существование особого мира африканской души, ее отличия от других. Африканские интеллигенты учились и учатся на книгах Сенгора. Каждая его новая работа превращается в предмет острых споров. Ему принадлежит тезис об отсутствии классов в африканском обществе. Он утверждает, что до прихода европейцев уклад жизни в странах Африки был социалистическим. Сенгор неустанно доказывает: движущей, определяющей силой общества является духовная деятельность человека.

Распространенное мнение, заложенное в высказывании Киплинга о том, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток и им никогда не понять друг друга, в современных условиях не устраивало ни европейцев, ни африканцев. История властно диктовала взаимное сближение, а оно могло прийти лишь с предоставлением независимости угнетенным народам Черного континента. О помыслах банту говорилось и в стихотворении поэта Лумумбы:

Лумумба много читал: книги западных авторов раскрывали перед ним историю и характер европейского человека, и это спасало его от одностороннего подхода при оценке деятельности Бельгии в его родной стране. И Бельгия неодинакова, как неодинаковы Англия, Франция, Соединенные Штаты и другие страны. Как же можно говорить о философии банту, если нелепо представлять политику или мировоззрение бельгийского народа как нечто единое и монолитное? Банту проживают не только в Конго, но и во многих районах африканского континента. Банту Конго лишь понаслышке знают о банту Уганды, Кении или Танганьики. Банту Центральной Африки отличаются от банту Восточной или Западной Африки не меньше, чем фламандцы от валлонов. Само понятие «банту» — совершенно условное, введенное в употребление для удобству. В одной семье бывают люди с совершенно разными характерами и взглядами. Что же сказать о банту, коих миллионы во всей Тропической и Южной Африке?

Он приходил к выводу, что нельзя противопоставлять Африку Европе, несмотря на огромный вред, нанесенный Черному континенту европейскими поселенцами. Лумумба сказал: «Наше движение не означает бунта против белых. У нас один-единственный враг — колониализм, а вовсе не люди европейского происхождения».

Лумумба верил в революционную, демократическую Европу. Из философии банту он брал одно рациональное зерно — необходимость борьбы за свободу.