Печать Индиго. Владыко Миров (3 книга)

Глава V. Отчаяние

Заперев Славу в ледяном погребе, Артемьев около часа метался по дому, распекая дворовых и беснуясь. Он искал лишь повод, чтобы наказать кого-нибудь и тем самым излить свою злость. Однако весть о том, что барин злой и ищет, на ком сорваться, быстро распространилась по усадьбе, так же, как и новость о том, что Слава заперта в земляной яме. Дворовые попрятались с глаз разъяренного хозяина, и тот нашел лишь сторожа, который выпустил телегу прочь со двора на рассвете. Именно ему Федор приказал всыпать плетей и только после этого поднялся в свои покои, чтобы пообедать.

За трапезой Артемьев принялся вливать в себя вино, пытаясь успокоиться и забыться. Через пару часов довольно хмельной и пьяный, он уже плохо соображал. Но все равно мысли о девушке, сидящей в ледяном погребе, точили его существо. Как бы ни был Федор жесток, осознание того, что его любимая страдает, не давало ему покоя. Не выдержав, спустя некоторое время он все же устремился на двор, надеясь услышать от желанной строптивицы слова раскаяния. Но вместо этого она вновь повела себя холодно и непокорно. Разозлившись и изрыгая проклятья, Артемьев вернулся в хоромы в клокочущем, невменяемом состоянии и со злости разбил вдребезги деревянную лавку о стену, швырнув ее с недюжинной силой.

И теперь сидел в просторной светлице за неприбранным столом и тупо смотрел на чарку с заморским вином, которое уже не лезло в него. Артемьев мрачно размышлял о том, что Слава вот уже шесть месяцев находится в его доме, но никак не желает подчиняться ему. Мало того, она постоянно ищет способ сбежать. Эти думы мучали Федора, и он размышлял о том, как вести себя с девушкой дальше.

В какой-то момент дверь отворилась. Он заторможено перевел взор на вошедшего и отметил на пороге горницы фигуру человека в длинных одеждах. Старик медленно прошел в светлицу и остановился напротив него.

— Ты кто? — спросил неучтиво Федор, уставившись пьяным взором на седого старика.

Тот чуть прищурился и глухо ответил:

— Неважно. Я пришел к тебе, Федор Тихонович, чтобы поговорить…

— Ко мне? — удивился Артемьев и нахмурился. — Я тебя не звал, пойди прочь!

Однако старик проигнорировал его выпад и не только не ушел, а наоборот, приблизившись к пьяному, остановился в двух шагах от него.

— Ты запутался, Федор. Твоя жизнь гнусна и беспорядочна, — начал увещевать старик. — Ты разрушаешь свою душу. Позволь мне помочь тебе встать на пусть истины.

Налитыми кровью глазами Федор смотрел на старого человека, стоящего перед ним. Взор старика неотрывно взирал на него, проникая до самого его сердца. Артемьев вдруг ощутил некое чувство покоя и умиротворения в душе. Запал прогнать деда постепенно исчез из его мыслей, и под давлением чистых прозрачных глаз стрика Федор уже через минуту указал жестом на лавку.

— Садись, — повелительно заявил он. — Выпей воды и поешь.

Старик чуть наклонил голову в знак благодарности и медленно сел напротив мужчины за стол, но даже не притронулся к еде. Светлый напряженный взгляд не отрывался от лица Артемьева, словно он ждал нужного момента, чтобы продолжить речь.

— Откуда ты идешь и куда путь держишь? — спросил глухо тот, опрокидывая в себя очередную чарку вина. Странник проследил за его действиями и только после того, как тот поставил чарку на стол, ответил:

— Я хожу по миру, да на людей смотрю. От села, к слободе, от деревни к скиту, по большим и малым городам. А вдруг кто-то нуждается в моей помощи или совете? Иногда люди и сами зовут меня в гости…

— Отчего же ты забрел к нам? Никто вроде бы не звал тебя? — как-то колко осведомился Федор.

— Меня звала девица, Светослава, что сидит у тебя в темнице.

Федор опешил и удивленно воззрился на старика. Его лицо было старое, однако не изборожденное ни одной морщиной, показалось ему невозможно приятным. Всего лишь на миг его разум наполнился гневом, но мгновенно все его недовольство испарилось. Под успокаивающим взором странника Артемьев как будто стушевался и поджал губы.

— Чую, что в сердце твоем много злобы на нее, — продолжал старик. — Оттого что она сбежала от тебя сегодня поутру…

— Ты откуда это знаешь? — удивился Федор.

— Знаю и знаю. Не хочет она любить тебя, ведь так?

— Так… — пролепетал Артемьев. — А я все для нее делал! И подарки ей дарил и лучшую горницу ей отдал! И люблю ее и еще много чего могу сделать! — выпалил он в запале, как будто оправдываясь. — Но она, неблагодарная, ни в какую не хочет любить меня!

— Ты насильничаешь ее, а это гнусно, — сказал строго старик и поморщился. — Пока так ведешь себя, никогда она тебя не полюбит.

— Откуда ты знаешь о том?

— Дак мысли твои только похотью да злобой к ней наполнены! — возмущенно заметил старик, опуская взор на свою руку, которая лежала на столе. Он сжал ложку, видимо, пытался сдержаться и только через минуту, овладев собой, вздохнул и тихо вымолвил: — Она ждет дитя, ты должен пожалеть ее…

Федор вдруг вскочил на ноги и сжал кулаки.

— Сейчас я изобью ее как следует, и она скинет этого гаденыша! — процедил в ярости мужчина.

— Это черное дело, Федор! — немедля осек его старик, вперив в него яркий взор. — А ну сядь!

Тот замер, а старик выпрямил пальцы на правой руке и направил их на мужчину. В следующий миг Артемьева накрыла невидимая волна спокойствия и умиротворения. Не спуская пристального взора с него, старик велел грудным голосом:

— Сядь и выслушай меня... — И вновь Федор под невидимым воздействием старика успокоился и опустился на скамью. — Если ребенок умрет в ее чреве, то и она может погибнуть. А ты ведь не хочешь ее смерти?

— Нет, — глухо вымолвил Федор, опуская покаянно голову на грудь. — Люблю я ее… Больше жизни люблю…

— Тогда слушай меня. Я научу тебя, как надобно поступить, чтобы девица стала тебе послушна…

— Я слушаю, — глухо сказал Артемьев, ощущая, что этот странный старик видит его насквозь.

— Достань девушку из земляной ямы. Она сильно замерзла и может умереть, — произнес старик повелительным обволакивающим голосом. Федор мрачно посмотрел на старого человека, но все же согласно кивнул. — Ты не должен более принуждать ее к близости, ибо она больна. Она должна спокойно доносить дите, — настойчиво продолжал старик. — Она много страдала по твоей вине, ее силы на исходе. Она выдержала все испытания, которые были посланы ей… Жди, когда она родит, и не причиняй ей вреда...

Холодное солнце стало клониться к земле, и его лучи покинули мрачное подземелье. Наступающая темнота казалась Славе зловещей. Пленница уже сильно замерзла, и ее не согревала даже одежда, принесенная Марфой. Прошло уже много часов, как она сидела в этой сырой яме, и девушка с ужасом готовилась к еще более лютому ночному холоду. Ее замерзшие неподвижные губы уже почти не шевелились, и лишь сознание билось в надежде на спасение.

Неожиданно она заслышала громкие приближающиеся голоса. Пленница подняла лицо. Спустя несколько минут тяжелая железная решетка вверху открылась, и девушка зажмурилась от света факелов. Федор сам спрыгнул в замерзший погреб. Девушка испуганно попятилась от него, ожидая новых издевательств, но он властно подхватил ее на руки и с помощью мужиков, поднял обессиленную Славу наверх. Она, опешившая от неожиданного спасения, лишь затравленно смотрела на лица окружавших ее дворовых, в глазах которых читала жалость. Она не понимала, что произошло, но знала, что жестокая судьба отчего-то решила смилостивиться над нею.

Артемьев с девушкой на руках направился к терему, чуть покачиваясь на сильных ногах. Слава ощущала сильный запах спиртного, исходивший от него, но была готова стерпеть еще и не такое, только бы оказаться в тепле. Сквозь поволоку в глазах заметила она странную фигуру старика в длинном одеянии, стоявшего на дворе в отдалении от остальных людей, он говорил с нею несколькими часами ранее. Добрый успокаивающий взгляд его девушка почувствовала на расстоянии. Она вдруг осознала, что именно он, этот странник с ясными глазами, как-то умилостивил и убедил Артемьева вызволить ее из ямы. Этот старик, который появился в усадьбе сегодня, словно каким-то чудом исполнил свое обещание — помочь ей, как и сказал чуть ранее. И отчего-то Слава инстинктивно чувствовала, что Светлые Боги послали ей этого человека, который сегодня стал для нее на миг ангелом-хранителем...

В ту же ночь у нее начался жар, она бредила и металась по кровати.

Федор, испугавшись за ее жизнь, приказал двум дворовым девкам ухаживать за пленницей. Простудившись в ледяном подвале, девушка хрипела севшим голосом и постоянно просила пить. Арина и Палаша, дворовые девки, ни на шаг не отходили от больной, ухаживали за ней, отпаивали разными травами. Артемьев пригрозил им, что, если девушка умрет, он с них три шкуры спустит. Спустя две недели, благодаря их заботам, Слава поправилась.

С того времени Артемьев, как будто испугавшись чего-то, более не мучил пленницу. Лишь ежедневно навешал Славу в ее горнице, справлялся о ее здоровье, осматривал ее выпуклый живот, тяжело вздыхал и молчал. Спустя еще неделю, Слава уже не нуждалась в помощи. Арина и Палаша были отправлены Артемьевым на другие работы по дому, а при ней осталась лишь Марфа, которая заботилась о ней.

Слава опасалась, что после ее выздоровления Федор продолжит свои домогательства. Однако он даже не прикасался к ней. Каждодневно навещал, приносил иногда подарки, но не посягал более на близость. Лишь несколько раз, как будто забывшись, он властно целовал ее, но вдруг, словно опомнившись, отпускал. Она не понимала причин такого поведения мужчины и думала, что он решил измениться в лучшую сторону. Но однажды она поняла, что Федор лишь выжидает время, чтобы вновь заставить ее страдать.

Однажды он, будучи не в духе, не сдержался и вдруг зло произнес:

— Когда выродок родится, я отправлю его в деревню, в одну из крестьянских семей.

— Но можно ли оставить его при мне? — взмолилась Слава, прося об этом уже не в первый раз.

— Я же говорил, что нет! — вспылил Артемьев. — Я не желаю его видеть! Хочу, чтобы все забыли о нем. А у нас будут свои дети.

— Нет, Федор, прошу… — начала вновь Слава.

На это Артемьев дико разозлился и процедил:

— Тогда ему не жить! — Слава вперила в него испуганный взор, и ее глаза наполнились слезами. А он неумолимо продолжал: — Я хотел помиловать его. Но вижу, что ты никак не уймешься, потому он умрет...

Русское царство, Соловецкие острова,

1719 год, Апрель, 16, раннее утро

Стремительно переступив грань миров, Владимир вышел из яркого света, тяжело ступив на грязную талую землю. Лучи восходящего солнца окутали окружающий лес, и рассвет уже набирал свою величественную силу. Пройдясь мрачным взором по сторонам, молодой человек отметил, что находится в нужном месте, недалеко от скита на лесной поляне, откуда изначально отправился в перемещение по Зерцалам.

Он отвел друг от друга каменные яхонты, положив их в небольшую суму, висевшую на его поясе, и тяжко вздохнул. Возвращение в свое время было необходимым, но в эту секунду мужчина с тоской думал о том, что, отправляясь в прошлое, он мечтал, как вернется оттуда, окрыленный вестями, где искать Славу. Но его путешествие окончилось провалом, потому что, даже с таким трудом найдя Иллариония, он не продвинулся ни на шаг к заветной цели. Это терзало его, и он ощущал, что находится на грани отчаяния и невыносимой душевной боли, от которой не было утешения.

Не обращая внимания на мелкий падающий снег, Владимир стоял посреди пустынной лесной лужайки с непокрытой головой и невидящим взором смотрел перед собой, словно пытаясь осознать, что делать дальше. Уже через миг, железной волей приказав себе двигаться, он, сильно хромая и ощущая, что раненая нога невыносимо болит, тяжело направился к скиту, надеясь как можно скорее достигнуть своей горницы. Он прошел в скит через тайный ход, которым пользовались только волхвы, не встретив ни души. Открыв дверь в свою комнату, он невольно замер на пороге, устремив взор на Лучезара, который сидел на лавке напротив двери.

— Учитель? — хрипло вымолвил Владимир, устремив на него взор единственного глаза. Дремлющий Лучезар ожил и мгновенно поднял на него лицо.

— Сынок! Родный! Вот и ты! — Несмотря на свои годы, Лучезар проворно вскочил на ноги и устремился к мужчине, который тяжело прошел внутрь, прикрыв за собой дверь. — Я ждал тебя. Сердце подсказало, что ты вернешься сегодня.

— Правда? — удивился Владимир лишь на миг, вскинув на старца взгляд, и, ковыляя, устало рухнул на лавку.

— Ты изувечен, сынок, — с жалостью произнес старец, отмечая перетянутый повязкой глаз Владимира, проводя рукой около него и ощущая, что у Владимира кровоточивые раны в колене и боку.

— Какое теперь число, отче? — спросил Владимир тихо.

— Шестнадцатое апреля.

— А год тот же?

— Да.

— Значит, я ошибся всего на четыре дня, — вздохнув, сказал Соколов и объяснил: — Хотел вернуться в тот день, когда уходил.

— Владимир, я же говорил, ты легко освоишь эти подсчеты…

— Да, со второго раза получилось вернее, — кивнул мужчина. — Туда я ошибся на два месяца…

— Расскажи, как там было? — спросил старец. — Вижу, ты побывал в большой передряге. И твой глаз, он… — с надеждой спросил Лучезар, надеясь, что его ученик просто ранен в глазницу.

— Выбит осколком ядра. Я же был на войне, — безразлично выдохнул Владимир. — А там убивают, отче...

— Но ты должен был пользоваться своими умениями, как я учил тебя и…

— Я делал это… Но вы же знаете, открыто не мог…

— Да, сынок. Но защиту ты должен был поставить! Невидимую защиту! — начал Лучезар обеспокоенно.

— Владыко, я не маленький. Не надо так со мной… я все знаю… только тот последний бой… я был в невероятном отчаянии, не хотел пользоваться защитой и своими умениями. Я хотел стать как они, наши воины, которые погибали от пуль шведов. Хотел испытать то, что чувствуют они — наши солдаты, когда идут на врага без энергетической защиты и тайных умений. Я хотел быть как они, ибо они совсем беззащитные и только с оружием не боятся вступать в схватку со смертью…

— И как? Ты ощутил, что чувствуют они, сынок? — спросил Лучезар печально.

— В полной мере. И теперь понимаю, что они все герои, и те, кто погиб, и те, кто выжил в этом кровавом побоище…

— Вечная память погибшим, — тихо вымолвил волхв. — Расскажи, ты узнал о Славе?

Владимир вздрогнул и, устремив на старца свой единственный горящий темным светом глаз, с болью выдохнул:

— Нет. Все напрасно.

— А Илларионий Потапов, ты нашел его?

— Насилу отыскал. Удивительно то, что я спас его случайно, не зная, что это именно он. Ибо все три месяца, что мы были знакомы с ним, он назывался чужим именем. И открыл мне настоящее лишь после боя, когда я думал, что Светлые Боги оставили меня…

— Все же чудно, ты так не думаешь? И что Илларионий этот?

— Он ничего не знает о Славе и никогда не слышал о ней. Зря я ходил в прошлое, и волк солгал…

— Не говори так. Мы многого не ведаем. Ведь еще месяц назад ты не верил, что Слава жива, а нынче ищешь ее…

— Все без толку, отче. Не найти мне ее…

— Ты просто устал и весь изранен. Тебе надо прилечь, Владимир. Ты поправишься и снова будешь искать ее.

— Где ж искать? — выпалил в отчаянии он. — Коль даже Илларионий, указанный волком, ничего не ведает?

— Сынок, давай я позову Росану, она полечит твои раны.

— Нет, — отрезал Соколов. — Вы не обижайтесь, но сейчас, кроме вас, я не в силах никого видеть.

— Понимаю. Ты голоден? Я принесу…

— Нет, благодарю, — ответил Владимир, рукой растирая невыносимо болящую ногу.

— Тогда ложись, отдохни. Ты плохо выглядишь. Позже я принесу тебе поесть.

Тот кивнул, и Лучезар направился к двери. Уже у выхода Владимир окликнул его.

— Учитель!

— Да, Владимир? — обернулся к нему старец.

— Я давно хотел просить вас об этом, — он чуть замолчал и, нахмурившись, выдохнул. — Я намерен разорвать помолвку с Росаной. Знаю, что не смогу полюбить ее как должно…

— Я чувствовал это, Владимир, — вздыхая, сказал волхв. — Росана расстроится. Но это твой выбор, сынок. Я не могу осуждать тебя.

— Благодарю.

Лучезар бросил последний жалостливый взор на своего воспитанника и вышел, плотно прикрыв дверь.

Растирая больную коленку, Владимир ощущал, что его сознание вновь наполнилось мыслями о светловолосой девушке, и уже через миг он сам себе пролепетал под нос:

— Только она могла вылечить мои раны, и утешить боль моего сердца…

Русское царство, Соловецкие острова,

1719 год, Апрель, 17, раннее утро

Едва забрезжил рассвет, когда Владимир очнулся от кратковременного тревожного сна. Он приподнялся над столом, на котором лежал, склонившись на руки, и сел прямо на стуле. По его просьбе Лучезар пока скрывал возвращение Соколова ото всех и сам приносил ему еду в горницу. Еще вчера, поздно ночью, Владимир почти несколько часов кряду пытался найти в книгах Светлых ответ, отчего встреча с Илларионием не принесла ему удачи. Лишь глубоко за полночь безумно уставший от изматывающей боли в глазнице и ноге и пребывая в небольшой горячке, мужчина, упав буйной головой на книгу Светлых, беспробудно проспал несколько часов, сидя на стуле. И вот теперь пришел в себя. Нога почти не ныла, как и глаз, и он отметил, что набрался сил за кратковременный сон.

Тяжело вздохнув, он бросил напряженный взор на раскрытые три книги Светлых и печально оскалился. Завтра он должен был обвенчаться с Росаной, которую не любил и не желал. Ему было необходимо поговорить с девушкой и отменить свадьбу, но при этом ужасно не хотелось видеть темноволосую красавицу. Его душа в эту минуту, истерзанная и страдающая, была наполнена лишь образами Славы, которая жила сейчас где-то без него, а он находился здесь, изнывая от тоски.

Чем более Владимир размышлял над своим невыносимым существованием и над тем, что зря ходил в прошлое, так ничего и не узнав, тем более в его сердце начинал разгораться неистовый яростный огонь недовольства. В какой-то миг он ощутил, что сердце полно безумного отчаяния и бескрайней душевной боли, которую он более не может выносить. Он порывисто встал и, распахнув окно, устремил взор на небесный утренний темно-синий свод.

— Боги! Светлые! Вы слышите меня?! — прохрипел он жутким голосом на зарю.

В ответ услышал лишь тишину и в более яростном порыве продолжал, устремив безумный взор единственного глаза на восходящее над лесом оранжевое светило:

— Вы забрали ее у меня! А я не в силах жить без нее! Я все вытерпел, что было послано мне свыше! Умирал от холода и жажды мальчишкой в ледяной тюрьме Темных, был в плену, но выжил. Вы допустили мои мучения, посылая мне испытания, но я смог вернуться в Свет. Я не корю вас за это. Но теперь лишь требую справедливости. Вы отобрали у меня единственную мою усладу, мою любимую, без которой я не могу дышать. И спокойно взираете на это с небес?! Вы дали мне надежду, и я поверил вам. Я нашел Иллариония и что же? Все напрасно. Вы солгали мне, что она жива?! Отчего вы так жестоки? Я не верю, что за вами стоит Свет! Ибо вы не можете дать покоя моей душе. Отдайте мне мою голубку или ступайте прочь! Я не желаю быть на вашей стороне, раз вы так безразличны к моим мукам! Я не хочу быть одним из вас, потому что ее рядом нет. А без нее мне не нужен Свет!

Он прохрипел последние слова в яростном безумном порыве и, не в силах стоять от занывшей раны, упал на колени, схватившись руками за голову. Он сжал ладонями свои виски, и у него возникла безумная мысль — сдавить и расплющить свой череп так сильно, чтобы сознание покинуло тело, умертвить себя. Владимир мог это сделать. Всего одно сильное нажатие, и все. И не будет больше ни боли, ни страданий, он навсегда избавится от этой невыносимой жуткой душевной муки. Он уже решился на этот страшный полый отчаяния шаг и начал нагнетать в своих руках нужную силу, осознавая, что Светлые Боги оставили его, и смысла жить далее нет.

Неожиданно до его слуха донесся слабый стук в дверь. Владимир замер и невольно прислушался. Стук повторился. В некоем оцепенении мужчина медленно обернулся и устремил горящий взор назад, не понимая, кому в столь ранний час он понадобился. У Лучезара был ключ от его двери, а остальных он не хотел видеть. Стук снова повторился, сильный и настойчивый.

Он глухо выдохнул и, тяжело поднявшись на ноги, хромая, поплелся к двери, думая о том, что это, скорее всего, Росана. Он понимал, что надо уже объясниться с нею раз и навсегда и сказать ей открыто обо всем, чтобы она прекратила преследовать его.