Переселенцы

КОНОКРАДЫ

В народе испокон веков говорится: "Сколько веревочке ни виться, а конец будет". Так получилось и с Куликовыми с таежного хутора Куликовского.

Там в стороне от двух, стоящих неподалеку друг от друга, изб расположился и аккуратный пятистенный дом с окнами на проезжую дорогу.

В него-то и зашли мужики, приехавшие из Прядеиной, и, помолившись на образа, поздоровались с хозяином.

– С Прядеиной мы… Ищем вот, хозяин, лошадей своих, с прошлого года все ищем! Знающие люди на соседей твоих сказали…

– Вот вам крест святой! Сам я и в глаза прядеинских лошадей не видал! А вот Пашины-то сыночки, братаны Куликовы – шибко вороватые да коварные… Весь хутор в страхе держат! Старшому-то, Митяхе, лет двадцать пять, женатый уж, и дите есть. Второй, Арсентий, вроде потише был – в солдаты его забрили. А уж третий, Феофил – этот и вовсе отпетый! Ежели не обумится* Филко – хоть уезжай с хутора, куда глаза глядят! Четвертый есть брат, Алеха… Двенадцатый год ему еще, а уж за версту видать – в точности такой же будет, как и его братаны. Ежели Митюхи с Филком дома нет, знать-то, они и увели лошадей. А куда – не ведаю… Есть, правда, куликовская заимка, верстах в шести отсюда. Домик там у их, конюшни, пригон. Может, там ваши лошадки-то? Но смотрите – таких ухарей только разве врасплох можно захватить!

Как ваши увезли Пашу-то с братцем его Левой, на хуторе бабы одне остались, да меньшой пашин – Алеха. По всему видно, они его на заимку должны послать. Вот он вас куда надо и доведет… Проследите только, да скрытно, за Алехой-то…

За разговором увидели – из ворот соседней ограды показались дровни.

– Как в воду я глядел! – крикнул хозяин, тыча пальцем в окно. – Ведь в дровнях-то – Алеха! Не иначе, на Куликовскую заимку покатил… В самый раз сейчас проверить, куда он поедет!

Вскоре от хутора на тракт вывернулись двое саней и поехали вслед за дровнями. Алеха, видно, заподозрил неладное: он ожег кнутом лошадь, потом стал нахлестывать ее непрерывно, пока она не помчалась галопом. Сомнений не было: понял, что за ним гонятся. В мозгу Алехи понеслись лихорадочные мысли: повернуть назад нельзя, свернуть в сторону – некуда, гнать вперед – все равно братьев предупредить не успеешь…

– Эх, ружье бы теперь тятькино! Посшибал бы головы-то которым…

Дровни развернуло поперек дороги, Алеха вывалился из короба, вскочил и опрометью побежал. Но далеко не убежал: его мигом догнали, втащили к себе в сани, связали и вдобавок рукавицей рот заткнули, а один из преследовавших мужиков пересел на алехины дровни.

Подъехали к воротам куликовской заимки. Алехина лошадь заржала, из пригона послышалось ответное ржание. В ограде заскрипел снег, послышались шаги. Хриплый – видать, с перепою, голос из-за ворот спросил: "Алеха – ты, что ли?". Загремел засов, и ворота открыл один из братанов Куликовых. По всему видать, это был старший сын Паши, Митяха. Первое мгновение он бессмысленно таращил осоловелые глаза на чужих людей, не понимая, что происходит. Митяху быстро и крепко связали, а потом, держа Алеху за воротник шубейки, велели звать брата. Вскоре показался Филко с полной пудовкой овса. Он опомниться не успел, как и его связали.

Прядеинские мужики даже не верили своей удаче. Осмотрели сеновал, завозню и амбар, но кроме хлеба, свиных кож и овчин ничего не нашли. В доме дотапливалась печь, на столе в чугунной сковороде было жареное мясо и стоял початый полуштоф самогона. На стене висели хорошие английские ружья и патронташи с патронами. Сколько ни искали, ничего подозрительного не нашли.

Связанные Митяха с Филком клялись:

– Лошади у нашего стога тогда стояли, а мы аккурат за сеном приехали. Видим, лошади-то чужие, вот мы и увели их на заимку: не ровен час, еще волки нападут да загрызут – долго ли? Мы и место показать можем, где их нашли!

Вскоре у избы Паши Куликова собрались все хуторяне. Выбежала за ворота испуганная, растрепанная пашина баба, кинулась к Алехе, а увидев старших сыновей со связанными руками, все поняла. Завыла, как волчица, а потом упала на лавку и забилась в судорогах. Отступились от нее прядеинские мужики, как от бесноватой, а один из них повернулся к вбежавшей на крик красивой черноглазой женщине:

– Ну, а ты что скажешь, красавица?

Та обожгла спрашивавшего ненавидящим взором, в котором горел дьявольский огонек:

– Да што говорить-то с вами, душегубы?! Не видят, что ли, глаза ваши бесстыжие – припадочная она! Убирайтесь отсюда! Ишь, пристали к бабам! Мы в мужичьи дела не лезем, вон у мужиков спрашивайте!

Надеюсь, дорогой мой читатель, что вы по двум-трем моим беглым штрихам узнали, о ком речь… Конечно, это – красавица Соломия с Куликовского хутора! О ней я много уже рассказывала в других главах моей повести; немало расскажу еще и впредь. Но вернемся пока к другим героям повествования.

Чужих лошадей мужики решили оставить в хуторе под надзором соседей, строго-настрого предупредив: в случае пропажи – головой ответят! Было наказано и оповестить близлежащие деревни: мол, в Кулики чужая лошадь приблудилась – авось найдется тот, кто вроде бы потерял… Мужики прихватили с собой ружья братьев Куликовых. В Прядеину повезли Митяху с Филком – на очную ставку с отцом и дядей; Алеху, по малолетству, оставили дома.

Назавтра в Прядеиной собрался сход. Приехали из Галишевой и даже из Харлова. Начал говорить староста, и толпа обратилась в слух.

– Православные! Что станем делать с конокрадами? Ефим Палицын грабителей сразу опознал. Палицина вы все знаете, да вот он здесь стоит – мужик он трезвый и честный, ошибиться али напраслину возвести не может. А этих воров-грабителей мы уж и отдельно допросили, и на очной ставке их лоб в лоб сводили. Шибко они отпирались сначала-то, но под конец все же сознались!

Толпа, готовая ринуться на арестованных, загудела, как растревоженный улей.

– Че гадать-то?! Всыпать им горячих, да как следует – поделом вору мука!

– Нечего слова на них тратить – черемуховыми вицами* лучше растолковать!

Староста пытался образумить толпу: нельзя было допустить самосуда, надо везти Куликовых на суд в волость, но никто его не слушал: всем не терпелось тут же, немедленно, наказать конокрадов, да так, чтобы все видели и кому другому неповадно было…

Мигом притащили широкую скамью и первого привязали к ней веревками Пашу: "Вот тебе, как старшему, двадцать пять розог за разбой да за кражи, да десять розог за то, что сыновей учил тому непотребству".

Не буду описывать всех подробностей деревенского самосуда – жестокого, беспощадного, но справедливого… Потом двадцать пять розог всыпали Леве Куликову, а под конец отодрали пашиных сыновей. Каждый получил свое. Волостной суд мог бы осудить и строже, но и неписаный закон тогда хранился во многих глухих деревнях, где суд испокон века вершили всем миром.

…Если бы при обыске на воровском хуторе прядеинские мужики зашли в горенку и сняли домотканые половики, то сразу увидели бы, что половицы не закреплены на шкантах, как обычно, а просто положены сверху и легко убираются.

А под ними был сундук с награбленным добром: дорогие тонкой работы фаянсовые сервизы, позолоченые ложки, вилки и ножи, зеркала в золоченых оправах. А золотых брошей с бриллиантами, сережек с самоцветами, золотых обручальных колец, перстней там было не счесть.

Да, поистине драгоценным был этот, с виду простой, окованный железом сундук! О нем знали только два человека – Соломия и ее муж.

В другом тайнике были деньги – в стене за навесным посудным шкафом. Никто и подумать бы не смог, что под кухонным скарбом – надежно укрытый в стене тайник. Наворованное и награбленное могло дать капитал для широкой торговли, открыть которую они давно уже мечтали.

Прошли многие годы, как они приехали сюда и прижились на краю леса у большой дороги. Когда появились соседи, которые наблюдали за ними во все глаза, Куликовы стали распахивать землю за шесть верст от хутора и поставили там дом с надворными постройками. Им не препятствовали: земли вокруг много – стройся, где хочешь. Да и побаивались люди Куликовых. Побаивались.