Переселенцы

СОЛОМИЯ С КУЛИКОВСКИХ ХУТОРОВ

У Василия Елпанова вошел в жениховскую пору сын Петр. Он поднялся ввысь – стал выше отца на целую голову и раздался вширь. На загляденье статный парень выровнялся, косая сажень в плечах. Работа в кузнице и по хозяйству закалила его.

Лицом Петр больше походил на мать: густые темно-русые, почти черные волосы, такие же, как у матери, карие глаза с черными соболиными бровями. Его уважали за трудолюбие и ум. В парнях семнадцати-восемнадцати лет он никогда, как некоторые сверстники, не бегал по праздникам вдоль деревни с колом… Петр никогда ни с кем не вздорил и не дрался, хотя имел недюжинную силу: во время игрищ на спор гнул гвозди и подковы, любил бороться на кругах, петь и плясать.

Но больше всего любил Елпанов-младший лошадей, бега и скачки и часто сам участвовал в них. Перед зажиточными мужиками Петр уважительно кланялся, сняв шапку.

Хорош у Елпанова сын вырос, всем взял: и умен, и красив, и силой Бог не обидел, и со старшими почтительный. В эту осень Петру подошло время призыва в солдаты, но как единственный сын у родителей на цареву службу он не попал и остался дома. С Петрова дня ему пошел двадцать первый год – самая пора жениться.

В Прядеиной многие отцы, у которых были на выданье дочери, надеялись, что Василий Елпанов посватает за Петра их дочь. Многие невесты мечтали о таком замужестве: жених – хоть куда! В Прядеиной гадали, на ком же женится Петр, в своей деревне найдет суженую или нет? А богатый жених Петр Елпанов и не думал жениться и все ходил на игрища. Так и продолжалось, пока в Троицу не пригласил Петр на кадриль Агнишку, дочку старосты Ивана Прядеина.

Так и расцвела маковым цветом и потеряла покой Агнишка! Даром что из Каторжанской слободки, но семья зажиточная, люди работящие и видом, и ростом хоть куда. Ну чем бы Петру не пара?

Но Петр не спешил. Агнишка старалась почаще попадаться ему на глаза, была с ним приветливой, даже нежной и ласковой. Всячески старалась выказать ему предпочтение, однако на Петра это пока не действовало…

Тогда Агнишка и пошла по натоптанной многими невестами тропке – побежала к бабке Евдонихе и со слезами рассказала о своей несчастной любви.

– Вот что я тебе скажу, девонька, а ты внимательно послушай старуху-то! Ты за этим идолом лишка не бегай и виду не показывай, что любишь. Мужики, оне все одинаковы – обманщики. Долго ли до греха-то? А коли любит – не отстанет! Только держи себя гордо, ведь ты эвон какая, высокая да пригожая! Если любит – значит, свататься будет, а не любит – так тому и быть. За любовь-то бороться – с саблей не ходят… Да и взамуж тебе еще рано, в девках посиди да ума поднакопи. Вот садись-ко к столу и смотри, а я карты раскину… Видишь, мила дочь: он имеет жестокое сердце, а любит пока что только деньги да славу. А сейчас пустим дым. Если он сегодня к тебе не придет, то, стало быть, и не любит он тебя!

С этими словами Евдониха разожгла на шестке лучины и, глядя на огонь, нараспев заговорила:

– Дым-атаман, иди по горам, по лесам, по долам, приведи раба Божьего Петра в дом рабы Божьей Агнии…

Потом старуха перешла на шепот, и Агнишка дальше ничего не могла разобрать.

Евдониха три раза поплевала в левую сторону и закончила наговор:

– Вот и все, девонька, иди теперь домой, сиди и жди. Если любит – придет, а не придет, значит, не любит, и ты его забыть постарайся!

Агнишка побежала домой. Петр все не шел, но не так-то просто вытравить из сердца первую девичью любовь!

Случайно встретив Петра на деревенской улице, Агнишка взмолилась, забыв все наставления Евдонихи:

– Петя, милый! Давно тебя увидать хотела, поговорить надо! Ведь сваты приезжали, тятя меня хочет взамуж отдать… Что мне делать – не хочу взамуж!

Бедная девка надеялась, что Петр скажет: "Не ходи, Агнишка, ни за кого, я сам тебя посватаю". И, может, поторопится со свадьбой…

Но Петр промолчал. Агнишка, вся похолодевшая, ушла, не попрощавшись, и уж больше не мучалась от любви к Елпанову.

Через год она вышла замуж за первого, кто посватал, вышла без радости, без любви и уехала в чужую деревню.

А Петр все ходил неженатый. Он теперь целиком занялся хозяйством и торговлей.

…По дороге из Прядеиной в Ирбитскую слободу, верстах в пяти от Устинова лога, как-то сразу, словно грибы после теплого летнего дождя, появились два дома. Дома были одинаковыми, как два брата-близнеца. Сначала их называли Куликовскими хуторами.

Через некоторое время появилось еще два дома поодаль – за полверсты от первых. Они стояли не у самого тракта, а ближе к опушке леса, у небольшой безымянной речонки.

Петру запомнился жаркий августовский день, когда они с Никитой Шукшиным возвращались домой из Ирбитской слободы. Выехали уже после полудня, но солнце еще жгло немилосердно.

Ездили они по торговым делам, а в обратную дорогу нагрузили соли и всяких хозяйственных товаров.

– В такую жару быстрее шагу не уедешь, – сказал Никита, вытирая пот с лица рукавом холщовой рубахи – Нам бы еще подождать, пока спадет жара, да ехать ближе к вечеру. Ну да ничего, вот завернем сейчас на Куликовские хутора, передохнем в тени, воды напьемся. Вода там уж больно вкусная! Намеднись* я проезжал, так сам пил – оторваться не мог, и лошади досыта напились. Колодец там как нарочно за оградой, чтобы во двор не заходить, хозяев не беспокоить…

Мужики свернули с тракта и подъехали к колодцу. Петр еще издали увидал, что из ограды вышла женщина с ведрами. Ловким движением она поймала высоко болтавшуюся на веревке колодезную бадью и стала черпать воду.

Когда подъехали ближе, Елпанов разглядел ее.

Женщина была одета чисто и по-городскому: в белую вышитую кофточку с большим воротом, открывавшим стройную шею, и короткую сарпинковую**, в красную и синюю клеточку, юбку.

Две толстые косы были по-девичьи распущены и опускались ниже талии. Черные, как вороново крыло, волосы были расчесаны на прямой пробор, а на лбу и около маленьких ушей собирались в мелкие кудряшки. Круглое и свежее, покрытое золотистым загаром личико, с ямочками на щеках и прямой маленький носик придавали женщине неповторимое очарование, а большие черные, с агатовым блеском глаза и тонкие брови делали ее похожей на цыганку.

– Здоровы будете… А не разрешит ли нам хозяюшка напиться да лошадей попоить? – внезапно охрипшим голосом спросил неуверенно Елпанов, пораженный ее красотой.

– Да пожалуйста, воды в колодце хватит, – озарилась та белозубой улыбкой и встала с полными ведрами, разглядывая проезжих. – Уж не купцы ли к нам на хутора припожаловали? А что везете, люди добрые?

– Эка, купцы! – за двоих ответил Никита. – Из Прядеиной мы… С Ирбитской слободы едем, всякие хозяйственные мелочи везем да соли вот купили…

Никита и Петр поочередно попили воды из ковша, протянутого им женщиной.

– Благодарствуем, хозяюшка, – вода у вас отменная!

– Да на здоровье… А вода-то – такая же, как и у всех, – ответила красавица. Движением головы она отвела за спину косу, при этом дрогнули и закачались золотые сережки с красными камушками на мочках маленьких ушей.

"А серьги-то у нее такие, что только барыне носить впору, – невольно отметил про себя Петр. – Видно, богатые тут живут люди…".

– Заезжайте к нам в другой раз… воды напиться! – красавица, улыбнувшись на прощанье, легкой походкой направилась в ограду.

Отъехав от хутора версты три, Никита свернул в лес.

– Ну что, покормим лошадей да и отдохнем малость, пока жара не спадет?

Петр ответил не сразу: в голове, как наваждение, так и вставала картина – улыбающееся лицо, черные волосы да сережки, качающиеся на маленьких ушах…

Никита распряг лошадей; мужики улеглись в тени под березами, пережидая жару.

– А ты не знаешь, кто эта краля, которая с нами у колодца разговаривала?

– М-мм, – промычал в ответ успевший задремать Шукшин, – Бог ее знает, хозяйская дочка, видно, для хозяйки вроде молода еще! Я как-то подъезжал поить лошадь, дак видел старуху в ограде, наверно, мать ее.