Переселенцы

НАСЛЕДНИК

Свадьба Феоктисты была скромной. Только прожили молодые первую неделю, как не заладили из-за какого-то пустяка, и елпановскому зятьку будто шлея под хвост попала: он – хвать гармошку да в народную избу* подался, а оттуда явился уж на розвязях**. Пошел жену искать, нашел ее в доме тестя и давай там скандалить – с пьяных-то шар… Мол, маленькое приданое за дочерью дал Елпанов. Но Иван Петрович с ним не больно-то церемонился. Послушал-послушал его, да и сказал, как отрубил:

– Иди прочь из моего дома, и чтоб никогда я тебя боле не видел! Вот тебе Бог, а вот – порог!

Крикнул старик так-то и за голову схватился – боль ее, как шилом, прошила, даже в глазах потемнело… Зять выскочил из дома, как угорелый, а дочь, видя, что отцу плохо стало, к нему кинулась:

– Батюшка, миленький, что с тобой подеялось?!

– Ниче, не беспокойся, голову мне обнесло и с глазами че-то попритчилось***, вроде видеть стал хуже… Сперва-то подумал, что совсем ослеп…

Жена и дочь с плачем кинулись к нему.

– Ладно вам, не ревите белугами… Можа, отойдут глаза-то! Лучше проследите, где тот дурак-от… Ума-то не лишка… Напьются – без ума бьются!

– Да ты не беспокойся, батюшка, приляг, так лучше будет! Спьяну он сболтнул, а теперь, поди, уж и сам кается…

Зять и на самом деле под утро вернулся и давай извиняться, прощения просить, но Иван Петрович, немного пришедший в себя, лежал на лавке и разговаривать с беспутным зятем не пожелал.

Вот тогда еще несчастье аукнулось, а лет через семь и откликнулось: совсем не стал видеть Иван Петрович. Старик вскоре освоился и вроде примирился с этой напастью. Елпанов отлично знал, что и где стоит или лежит и в дому, и на подворье, где что искать в амбарах, завознях; он научился сам, в одиночку, ходить в кузницу, мастерские и даже на мельницу: потихоньку ковылял, ощупывая посошком дорогу, и считал шаги. Черемуховый посошок стал неизменным его спутником.

Сыну Федору пошел шестнадцатый год, это был красивый парень, похожий лицом на мать, высокий и статный, но шалопай и лодырь. Сколь отец ни старался, чтобы сын вникал в хозяйство и торговое дело, Федор исполнял все нехотя, только по отцову принуждению. Он вырос избалованным, как, увы, часто бывает, когда у отца один сын-наследник.

Марина Васильевна последние годы стала сильно прихварывать, Елпанов все не терял надежды наставить, наконец, Федора на путь истинный:

– Ведь все тебе, Федя, останется, все твоим, как пора придет, будет! Помни только, каким трудом это доставалось прадеду твоему, деду и отцу, какими кровавыми мозолями да бессонными ночами… Они-то свое отробили, да и мне на печку али на погост уж пора… Возьми в ум себе: будешь прилежным, станешь и богатым! Заимку на Осиновке пуще глазу своего береги, потому как главный доход у нас – с нее, родимой! Бог даст, в будущем году на ярмарку с Федосом поедешь, к торговле присматриваться станешь. И в заводы с хлебными обозами поездишь… Мало-помалу во все дела вникнешь, а потом, чем черт не шутит, может, и в купцы выберешься! Кирпичный завод снова откроешь, а то ведь все там повалится вскорости. На которых сараях уж крыши перекрывать придется заново. А печи для обжига подолгу не топить нельзя – размокнут… Эх, стар я стал, Федуня, да еще и Бог наказал слепотой.

Старик любил приходить к своему сейфу с деньгами и золотыми украшениями, оставшимися от первых жен. Открывал ключом дверцу и долго, чуткими пальцами слепца, перебирал колье, серьги, золотые монеты… Вдоволь натешившись, тщательно прятал в карман ключ от сейфа. В такие минуты Иван Петрович отпускал сына: "Иди, нито, Федя, займись там чем-нибудь, в мастерской, что ли, али бабам пособи по хозяйству…".

И сын поспешно уходил. Нет, его совсем не интересовали никакие мастерские, ни кирпичный завод, ни мельница, а уж убирать навоз из хлева – и подавно. А играть в городки или бабки с малолетками – вроде бы уже и зазорно… Вот и слонялся наследник богача Елпанова туда-сюда, как неприкаянный…