Переводчица для Дикаря

43

Для записи перевода нас рассадили по кабинкам, отгороженным друг от друга прозрачными листами пластика.

В каждой кабинке — стол без ящиков, листы с заданиями и диктофон, на который нужно записать аудиофрагмент. Ничего сложного. Сегодня даже не нужно переводить. Как объяснила замдекана, последний тест носит скорее технический характер — нужно просто записать образец голоса, чтобы комиссия убедилась, что у переводчика отсутствуют дефекты речи, что он может говорить в удобном темпе.

Из своей кабинки я вижу замдекана, которая расположилась у доски в лингафонном кабинете, и четверых других финалистов конкурса. Сегодня настроение у всех приподнятое, потому что уже известно, что организаторы внесли в свои списки всех, кто дошел до финала. Значит, шанс на трудоустройство будет не только у победителя.

— Итак, ребята, в вашем распоряжении час. Когда закончите, просто отправляйте файл, нажав на кнопку на экране. И можете уходить по-английски, чтобы не отвлекать других, — Марина Алексеевна отпускает кнопку переговорного устройства на своем столе, и в кабинке наступает полная тишина.

Сегодня замдекана присутствует на конкурсе одна. Вася не приехал. После вчерашней сцены я не могла уснуть до самого утра. Все вспоминала, как он смотрел на меня, пока я поднимала с пола коридора упавшее одеяло. Как натягивала его на себя, стараясь превратиться в гусеницу — ужасную, толстую, бесформенную и непривлекательную гусеницу, которой и касаться-то противно.

Я куталась в одеяло, а он стоял и молча смотрел на меня, как будто… Как будто между нами было все кончено.

А потом просто развернулся и медленно пошел по коридору.

Его высокая, широкоплечая фигура в коридоре нашей нищей общаги выглядела странно. Будто бы такой человек, как он, никогда не должен был оказаться здесь. Слишком высокий, слишком сильный, слишком уверенный в себе для такой задрипанной обстановки. Он и оказался здесь случайно. И больше никогда не вернется…

Я думала, он остановится и оглянется, хоть на миг.

Я знала, что если он это сделает, я не выдержу и брошусь к нему.

Плевать я хотела на нормы морали, на предусмотрительность, на женскую гордость. Я люблю его! Хочу его! И пусть он не готов мне предложить то, что я от него ждала… Да какая разница! Я хочу его сейчас!..

Но он не обернулся.

Даже не замедлил шаг.

Спокойно, не меняя темпа, он дошел до угла и без малейшей задержки повернул налево, к лестнице.

Я стояла, вцепившись в одеяло на своей груди, а потом молча заплакала. Огромные слезы сами катились по лицу, я даже не всхлипывала.

Вот и все.

Он ушел. И больше не вернется.

А я… Я молодец. Завтра я буду гордиться собой. Я буду знать, что поступила правильно.

И вот наступила это самое завтра.

Я знаю, что поступила правильно. Но как дорого я бы дала, чтобы повернуть время вспять… и сдаться тому, что считаю неправильным.

Я опускаю взгляд на листы с заданиями. Первым лежит тот самый диалог на французском, который я же и переводила.

“Верите ли вы, что любовь раскрывается ночью, как проявляется фотография в темноте?”

Теперь я не просто верю, я знаю это точно. То, что произошло у меня с Дикарем, было похоже на появление новой сущности, которой не было, пока мы не коснулись друг друга. Я родилась, как женщина. Неожиданно для себя я узнала, на что способно мое тело. Сколько в нем скрыто страсти, силы, способности к наслаждению! Мой первый мужчина раскрыл для меня целый мир… но спустя всего несколько дней дверь в этот мир захлопнулась. И фотография моей любви, проявленная по всем правилам фотоискусства, валяется ненужной бумажкой. Я сама на нее наступила.

Мне нужно всего лишь прочесть отрывок. Просто открыть рот и прочесть.

Но мой рот заперт изнутри. Язык парализован. Губы, которые всего несколько часов назад открывались поцелуям любимого, спаяны намертво.

Я не могу произнести ни звука.

Мой детский кошмар вернулся.

Я снова не могу говорить.

Я откашливаюсь. Глубоко дышу и считаю: вдох на раз-два-три-четыре. Пауза. Выдох на раз-два-три-четыре. Пауза. Я слышу свой пульс. Я стараюсь овладеть собой. Я вспоминаю упражнения, которые мы с мамой делали каждый день, когда я училась говорить. Нужно просто разморозить язык. Оторвать его от зубов, превратить из твердого и неподвижного в мягкий и гибкий. Позволить губам раскрыться. Раз-два-три. Я скольжу языком внутри рта: правая щека, левая, затем снова правая. Раз-два-три. У меня получается. Провожу кончиком языка по кругу, ощупывая рот изнутри. Вытягиваю губы трубочкой. Раз-два-три. Все получается. Все хорошо. Я беззвучно произношу первую фразу перевода, стараясь, чтобы губы двигались как можно активнее: “Вы верите, что любовь раскрывается ночью…”

Теперь я готова.

Я нажимаю кнопку диктофона. Мигает красная лампочка: запись началась.

— Мария Свиридова. Задание первое…

И все. Больше я не могу сказать ничего.

Вместе “вы верите…” из моего рта вырывается уродливое мычание: “уыыыы эритииии”… Я даже не могу закончить фразу!

Стоп.

Надо начать снова. Время еще есть. Я должна, должна, я просто обязана сделать это задание! Я смогу! Я обещала себе! И маме!