Первый чекист

АЛЕКСАНДРОВСКИЙ ЦЕНТРАЛ

На тысячи километров протянулась суровая сибирская тайга. Можно месяцами идти по ней, продираясь сквозь непроходимую чащу, переплывая глубокие лесные речки, минуя гиблые таежные болота, и не встретить ни одного человека. А среди глухих лесов и гиблых болот стояли мрачные тюрьмы. Сотни тысяч людей прошли через эти тюрьмы, над которыми никогда не смолкал звон кандалов.

Одной из таких тюрем был Александровский централ — пересыльная тюрьма в нескольких десятках километров от Иркутска.

Сюда весной 1902 года вместе с партией заключенных и ссыльных прибыл Феликс Эдмундович Дзержинский. После двух лет тюремного заключения его приговорили к ссылке в Восточную Сибирь на пять лет. Ссыльным не говорили заранее, где они должны будут жить, — это станет им известно тут, в Александровском централе. Шли дни, ссыльные волновались, а начальство не торопилось ничего сообщать. На все вопросы начальник тюрьмы Лятоскевич только пожимал плечами:

— Не могу сказать, мне не известно.

Однажды, когда политические собрались около канцелярии и снова — в который уж раз — потребовали объяснить, почему их держат в тюрьме как заключенных, хотя они ссыльнопоселенцы, Лятоскевич усмехнулся и, ни слова не говоря, скрылся за дверью. И тут же, будто по команде, исчезли со двора надзиратели, а солдаты почему-то ушли в свои полосатые будки. Зато во дворе появился здоровенный детина в грязном тюремном бушлате. «Старожилы» централа переглянулись: это был знаменитый Колька-уголовник, и появление его не предвещало ничего хорошего. Потягиваясь и зевая, Колька расстегнул бушлат и стал чесать свою волосатую, расписанную татуировкой грудь. Вдруг, будто только что увидел политических, стоящих у тюремной канцелярии, он осклабился в обезьяньей улыбке.

— Мое почтение, уважаемые господа! Рад и счастлив видеть вас! Соскучился по интеллигентному обществу! — весело крикнул он и вразвалочку направился к ссыльным.

Вслед за ним двинулись два его дружка — такие же мрачные верзилы, приговоренные, как и Колька, к пожизненной каторге за убийства и ограбления, но также почему-то находящиеся все время в Александровском централе. Правда, в отличие от ссыльных, они не имели права свободно ходить по двору, но все-таки Александровский централ не каторга!

Ссыльные еще не знали тогда, что уголовники служат начальнику тюрьмы Лятоскевичу добросовестнее, чем многие солдаты охраны и конвоя: почувствовав, что среди ссыльных назревает недовольство, Лятоскевич выпускал Кольку. Колька же в зависимости от настроения брал с собой двух или четырех приятелей — всего уголовников в Александровской тюрьме находилось пятеро.

Все было точно отрепетировано: по команде начальника тюрьмы дежурный надзиратель открывал Колькину камеру, находящийся во дворе надзиратель уходил в контору, а солдаты, видя это, скрывались в своих полосатых будках.

Колька знал свою силу, знал и то, что за издевательства над политическими ему ничего не будет, и делал, что хотел, Только этой весной он одному выбил глаз, другому — несколько зубов, а больного старика так избил, что того срочно пришлось отправить в город в больницу. После этого Лятоскевич немного побаивался выпускать Кольку, но сегодня был исключительный случай…

Подойдя к ссыльным, Колька начал внимательно разглядывать их. Наконец его мутноватые глаза остановились на худом человеке со впалыми щеками и лихорадочным румянцем.

— Ты чего буянишь? — приступил к нему Колька. — Ты! — и, размахнувшись, ударил его в висок.

Колька любил смотреть на дело своих рук — на то, как избитый или искалеченный человек корчится от боли Но на этот раз Кольке не пришлось наслаждаться любимым зрелищем: едва человек рухнул на землю, раздался пронзительный свист. И в ту же минуту Колька увидел бегущих по двору людей. А еще через минуту вокруг Кольки и его дружков образовалось плотное кольцо. На миг Колька пожалел, что захватил с собой только Двух приятелей, однако думать об этом было поздно — кольцо вокруг сжималось все плотнее. Колька струсил — такого здесь с ним еще не бывало! И тогда, рванув на груди бушлат, он закричал тонким визгливым голосом:

— Отойдите от меня! Я ненормальный! — и, выхватив из-за голенища нож, двинулся вперед.

В ту же секунду навстречу ему бросился светловолосый молодой человек. Через мгновение оглушенный уголовник уже лежал на земле, крепко прижатый несколькими парами рук. Нож валялся в стороне.

С трудом повернув голосу, Колька увидел начальника тюрьмы, надзирателей и солдат.

— Караул! — завопил Колька. — Бунтовщики уголовных бьют!

— Прошу немедленно разойтись! — еще издали крикнул Лятоскевич.

Кольку отпустили, и он с трудом поднялся на ноги.

— Как ты, мерзавец, посмел выйти из камеры? — обрушился на него начальник тюрьмы. — Кто выпустил?! — повернулся он к надзирателям. — Под суд пойдете! А вы, мерзавцы, — снова крикнул он уголовникам, — в карцер! Немедленно! Господа! — теперь Лятоскевич обратился, наконец, к ссыльным. — Произошла досадная ошибка, прошу разойтись по камерам. — Он даже попытался улыбнуться, но не мог скрыть злости и досады.

— Это не ошибка! — светловолосый молодой человек решительно выступил вперед. — Это заранее продуманный акт. Мы требуем немедленно сообщить, куда мы назначены на поселение, — раз, изолировать нас от уголовных — два, немедленно отправить на места поселения, а не держать в тюрьме — три!

Лицо Лятоскевича стало каменным.

— Вы забываетесь, господин Дзержинский! — резко бросил он и, повернувшись, зашагал прочь.

А вечером надзиратель объявил, что «льготы», которыми в отличие от заключенных пользовались ссыльные, отменяются. Отныне они не смогут свободно ходить друг к другу в камеры, не смогут весь день проводить во дворе, не смогут переписываться и общаться друг с другом. Так распорядился начальник тюрьмы.

Утром действительно камеры оказались закрытыми. Но днем ссыльных вывели на часовую прогулку во двор. Времени было очень мало, однако Дзержинский успел все-таки поговорить с товарищами, и ссыльные потребовали начальника тюрьмы. Лятоскевич явился немедленно — он, видимо, ждал этого.

— Льготы ваши, господа, отменены и, пока вы здесь, восстановлены не будут. — Он презрительно оглядел стоящих перед ним заключенных. — Можете жаловаться, господа.

— Нет, мы не будем жаловаться, — спокойно ответил Дзержинский.

— Отчего же! — насмешливо поднял бровь Лятоскевич. — Этого права я у вас не отнимаю.

— Мы найдем другой способ защитить свои права, — тоже насмешливо ответил Дзержинский.

Ночью план был продуман во всех деталях. На другой день во время прогулки заключенные незаметно окружили находившихся во дворе надзирателей и солдат и по команде Дзержинского обезоружили их. Сделано это было с такой быстротой, что никто из охраны даже не успел дать предупредительного выстрела. Один из товарищей предложил немедленно бежать, но Дзержинский категорически запротестовал; бежать без подготовки — это значило либо быть немедленно пойманными, либо погибнуть в тайге. Дзержинский предложил не бежать из тюрьмы, а наоборот, остаться в ней, как в крепости, а солдат и надзирателей выкинуть за ворота.

Так и сделали.

События в Александровском централе настолько напугали иркутского генерал-губернатора, что он немедленно послал телеграмму в Петербург министру внутренних дел, а на место происшествия направил воинские части. Туда же срочно выехал вице-губернатор.

Еще издали увидел вице-губернатор красное знамя с надписью «Свобода», вывешенное восставшилди над воротами тюрьмы.

— Пусть снимут флаг, — сказал он чиновнику для особых поручений, которому приказано было вести переговоры, — это первое наше условие, — подчеркнул вице-губернатор, — иначе мы вообще не будем разговаривать.

Чиновник направился к тюремным воротам, но очень скоро вернулся.

— Они отказываются снять флаг, — сказал он.

— То есть как отказываются? Как смеют они отказываться?!

Чиновник для особых поручений развел руками.

— Они объявили централ свободной республикой, — ответил он почему-то шепотом, — и требуют, чтоб все их условия были выполнены.

— Они требуют! Их условия! — взъярился вице-губернатор. — С кем вы разговаривали?!

— С Дзержинским.

— Кто он, этот Дзержинский, черт побери!

— Он у них там председатель республики, — ответил совсем растерявшийся чиновник.

— Пред-се-да-тель рес-пуб-ли-ки! — презрительно процедил вице-губернатор, растягивая слова, — да я этого председателя! Да я эту республику!.. — Но что собирался сделать вице-губернатор с республикой и ее председателем, он так и не сказал.

Конечно, проще всего приказать войскам захватить тюрьму. И хоть почерневшие от времени и дождей бревенчатые стены централа могут выдержать штурм целой дивизии, восставшие продержатся недолго. Можно просто начать стрельбу в конце концов… Но вице-губернатор знал, что правительство, боясь огласки, потребовало от иркутского генерал-губернатора уладить это дело мирным путем.

Однако ни Дзержинский, ни его товарищи не знали об этом и были уверены, что власти применят оружие. И централ готовился к обороне — были забаррикадированы ворота, расставлены часовые, вооруженные отобранными у солдат и стражников винтовками и револьверами.

Восставшие ждали, что военные действия начнутся с минуты на минуту. Но вместо солдат у тюремной стены вновь появился чиновник для особых поручений. В маленькую форточку в воротах он протянул телеграмму генерал-губернатора, в которой сообщалось, что он согласен частично удовлетворить требования восставших.

— Наш телеграф, к сожалению, испорчен, — усмехнулся Дзержинский, пробежав глазами телеграмму, — и мы лишены возможности лично ответить генералу. Так что, будьте любезны, потрудитесь передать ему: мы откроем ворота только тогда, когда все наши требования будут выполнены. Не часть, а все. Не забудьте, пожалуйста!

Уже второй день развевался над тюрьмой красный флаг с надписью «Свобода», второй день солдаты, окружившие тюрьму, смотрели на этот флаг, и второй день метался чиновник для особых поручений между вице-губернатором и тюремными воротами.

К исходу второго дня он сообщил, что, если восставшие не сдадутся, их уморят голодом и жаждой. Уже отдан приказ не подвозить в тюрьму воду и продовольствие.

Через несколько минут Дзержинский подошел к форточке.

— Нас здесь сорок восемь политических. И все сорок восемь умрут, но не сдадутся, пока все требования не будут выполнены!

Всю ночь вице-губернатор не сомкнул глаз, а утром послал срочный запрос в Иркутск. Ответ пришел только к вечеру, и, прочитав его, вице-губернатор не поверил глазам: генерал-губернатор предлагал немедленно принять все условия политических!

Вечером 8 мая ворота тюрьмы открылись, пропуская вице-губернатора и его свиту: власти сдались, согласились выполнить все требования политических ссыльных.

В конце мая Дзержинского вместе с другими заключенными и ссыльными отправили дальше на север. Ему предстояло пройти и проехать еще больше двух тысяч верст. Но Феликс Эдмундович не дошел до места поселения: 12 июня 1902 года он снова бежал из ссылки.