Первый чекист

ДЕЛЕГАТ

В этот день Дзержинскому удалось, наконец, выбрать время, чтоб съездить домой пообедать, повидать жену, сына, которых не видел целыми неделями, а с Ясиком порой не мог поговорить месяцами — приезжал домой поздно, когда сын уже спал, уезжал рано, когда он еще не просыпался. Но сегодня он обязательно поговорит с сыном. Как редко выпадает им, горячо любящим друг друга, это счастье!

Если не считать короткого свидания в приюте, когда Ясику было всего восемь месяцев, Дзержинский не видел сына до 1918 года. Впервые он обнял Ясика, когда тому минуло семь лет. Теперь они живут вместе, но не часто удается встречаться им.

Феликс Эдмундович шел к машине и с улыбкой думал, сколько вопросов сегодня задаст ему Ясик, сколько интересного расскажет о своей жизни… Он уже взялся за ручку дверцы машины, когда кто-то тихо окликнул его по имени-отчеству. Оглянувшись, Дзержинский увидал беспризорника, стоящего недалеко от машины.

В те годы много бездомных ребят бродило по городам страны. Они голодали, одевались в лохмотья, ночевали в подвалах и ямах, в котлах, в которых днем варили асфальт.

По самым скромным подсчетам, беспризорных детей в стране было не меньше 5 миллионов. Дзержинский предложил направить на помощь детям ВЧК.

— Мы все больше переходим к мирному строительству, — сказал он наркому просвещения Анатолию Васильевичу Луначарскому, — я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность?

Дзержинский не бросал слов на ветер. Скоро он стал во главе комиссии ВЦИК по оказанию помощи детям, лучших людей ВЧК направил он на борьбу с беспризорничеством. И с каждым днем становилось все меньше и меньше бездомных детей. Но еще немало их было на улицах Москвы да и других городов…

Беспризорный снова назвал Дзержинского по имени и отчеству.

Феликс Эдмундович внимательно посмотрел на мальчишку. Лицо его, хоть и было перепачкано асфальтом — парень, наверное, не одну ночь провел в котле, — показалось Дзержинскому знакомым.

— Подойди поближе.

Беспризорный подошел.

— Где я видел тебя? — спросил Дзержинский и тут же вспомнил хмурый октябрьский рассвет.

Феликс Эдмундович шел с Лубянки к себе домой, в Кремль, чтоб хоть несколько часов поспать после трудной утомительной ночи. В одном из переулков он увидал группу людей. Оказалось, что в подвале лежит больной тифом беспризорный. Накануне кто-то, видимо не зная об этом, замуровал кирпичом дверь, и мальчишку невозможно было извлечь из подвала.

Дзержинский немедленно вызвал взвод красноармейцев, которые разобрали заложенную дверь, и сам вынес из подвала беспризорного, метавшегося в бреду.

И вот этот мальчишка — снова в лохмотьях беспризорного — стоит перед ним.

Несколько секунд Дзержинский рассматривал беспризорного.

— У тебя ко мне дело? — спросил он.

— Да, Феликс Эдмундович, дело. После больницы попал я в Успенский детский приют. Народу туда приходит много, одни ребята сами приходят, других привозят. А потом многие убегают. Плохо там, Феликс Эдмундович! Голодно — страсть. А если и дают есть, то все испорченное. Рыба гнилая, масло горькое. А хлеба по неделям не видим…

Дзержинский вынул записную книжку и что-то быстро записал.

— И ты сбежал? — быстро спросил он, на секунду подняв голову.

— Не совсем… Я сбежал, только я — делегат…

— Как это так? — Дзержинский теперь уже внимательно посмотрел на мальчишку.

— Понимаете, ребята мне сказали: «Сбеги и иди к Дзержинскому. Во что бы то ни стало поговори с Феликсом Эдмундовичем!» — велели мне ребята. Только я, Феликс Эдмундович, не ради себя. Я проживу. Там, в приюте, совсем маленькие есть… Жалко их. Вот я и пришел к вам…

— А почему грязный? В котлах ночевал?

— Ночевал, — кивнул беспризорный, — неделю, а может, и побольше. Все вас караулил, да никак не мог подкараулить. Только подбегу, а вы или уйдете в дверь, или уже в машине едете…

— А что ж ко мне сразу не пришел?

— Куда? Туда? — парень удивленно посмотрел на вход в здание ВЧК.

— Ну конечно! Ты же делегат. И по очень важному делу. Ребята-то небось ответа ждут не дождутся!

— Ждут! — кивнул парень. — Ну, я сегодня же обратно!

— Подожди-ка, — остановил его Дзержинский, — с Успенским приютом мы все уладим, будь спокоен. И ребят в обиду не дадим. А теперь слушай меня внимательно. Ты был делегатом своих товарищей, а теперь будь моим делегатом. Дело в том, что многие ребята не хотят идти в детдома. То ли напуганы они тем, что там голодно, как твои товарищи в Успенском приюте, то ли боятся чего другого. Так вот — прошу тебя — поезжай в Курск или Калугу, в Орел, Брянск, Смоленск — куда хочешь, беспризорные есть повсюду. И скажи им: Советская власть хочет ребятам добра. И хоть Советской власти сейчас очень трудно, она делает все, чтоб ребята не голодали, старается, чтоб они были одеты и обуты, чтоб они учились и стали людьми. Конечно, есть еще и немало безобразий вроде этого Успенского приюта. Но это не Советская власть. И мы это прекратим. Честное слово. Передай это всем, кого встретишь. Если хочешь, можешь от моего имени. Да, погоди-ка! — Дзержинский опять вынул записную книжку, вырвал листок и быстро написал на нем несколько слов. — Пойдешь по этому адресу, — сказал он, протягивая записку беспризорнику, — там тебя покормят перед дорогой и чуть-чуть хоть приведут в порядок… Помоют, что ли…

Проводив глазами мальчишку, Дзержинский посмотрел на часы, потом бросил взгляд на машину и, повернувшись, пошел обратно в здание ВЧК. Он подумал, что, может быть, завтра, может быть, послезавтра, может быть, через несколько дней он расскажет сыну, почему не пришел сегодня. И Ясик, конечно, поймет.

Дзержинский вошел в кабинет, сел за стол и вынул записную книжку. Открыв ее на странице, где было записано: «Успенский приют. Вобла, рыба — гнилые. Сливочное масло испорчено. Жалоб в центр не имеют права подавать, хлеба и продуктов меньше получают», — он еще раз быстро пробежал эти строки и протянул руку к телефону.

Месяца через два-три после встречи с «делегатом» Дзержинский приехал в Харьков. Тотчас же в вагон к нему были вызваны люди на совещание. Многие, узнав о приезде Дзержинского, сами пришли к нему в вагон. Весть о приезде Дзержинского быстро облетела Харьков. Но еще быстрее узнали об этом харьковские мальчишки, и десятки беспризорников окружили вагон. Несколько человек потребовали, чтобы их немедленно пропустили к Дзержинскому.

— У Феликса Эдмундовича сейчас будет совещание, — ответили ребятам.

Но ребята не уходили.

— Нам только спросить, — настаивали они.

Неожиданно дверь купе открылась, и на пороге появился Дзержинский.

— Ко мне? — спросил он, будто перед ним были не беспризорные, а вызванные им харьковские товарищи.

— К вам! — в один голос крикнули мальчишки.

— Тогда заходите.

Через полчаса, когда уже в коридоре и салоне вагона вызванные нетерпеливо поглядывали на закрытую дверь купе Дзержинского, она широко распахнулась и десяток чумазых, оборванных мальчишек важно вышли из купе.

Еще через минуту ватага беспризорных промчалась мимо окон вагона.

— Куда это они? — спросил кто-то из железнодорожников.

— Возможно, к новой жизни, — задумчиво ответил Дзержинский.

А ребята уже шли по улицам Харькова. И с каждой минутой их становилось все больше и больше. Вновь присоединившимся на ходу сообщали о разговоре, и те, в свою очередь, передавали другим, выскакивавшим из подворотен, переулков, боковых улочек.

Харьковские чекисты были поражены, увидев приближающуюся к зданию ЧК огромную толпу беспризорных. Впереди шли семь мальчишек, только что побывавших у Дзержинского. Они смело вошли в комендатуру.

— Откуда вас столько? — удивился дежурный.

— От Дзержинского, — гордо ответил один из мальчишек.

— И куда?

— Вообще к новой жизни, — ответили мальчишки, — а пока отправляйте в детские дома!