Летом 1920 года ЦК направляет Дзержинского на Юго-Западный фронт.
В деревню, где расположился штаб фронта, Феликс Эдмундович приехал поздно ночью. Он никого не предупредил о своем приезде, и дежурный бросился к телефону звонить начальству.
— Подождите, — остановил его Дзержинский, — зачем, в чем дело?
— Надо же устроить вас на ночлег, Феликс Эдмундович, — ответил дежурный.
— Да, это не мешало бы, — усмехнулся Дзержинский, — но, может, как-нибудь мы сами решим этот вопрос? Тем более что завтра рано утром я еду дальше.
Деревня была совсем недавно занята нашими войсками, и дежурный по штабу не знал, куда определить Дзержинского.
— Есть тут поблизости один подходящий домик, — сказал неуверенно дежурный, — только…
— Так в чем же дело?
Дежурный замялся.
— Характер у хозяина уж больно вредный.
— Ну, это не самое главное, — засмеялся Дзержинский.
Хозяин домика оказался маленьким старичком, бывшим учителем в польской школе. В его домике до недавнего времени жили белогвардейские офицеры. Любопытный старичок прислушивался к разговорам своих постояльцев. В конце концов, наслушавшись офицеров, старик поверил, что красноармейцы и их командиры — бандиты, убивающие людей почем зря, и вот уже второй день не выходил на улицу, не открывал ставни.
Пришлось долго стучать, прежде чем он открыл дверь.
Даже не взглянув на Дзержинского, он ушел в свою комнату, и Феликс Эдмундович слышал, как он повернул ключ в двери.
Старая служанка учителя неслышно двигалась по комнате, готовя гостю постель, а Дзержинский начал рассматривать газеты, которые остались после бегства офицеров.
— Не могли бы вы мне оставить лампу? — спросил Дзержинский по-польски, когда служанка окончила работу. — Я хотел бы почитать.
— Как вам будет угодно, — ответила служанка, стараясь скрыть удивление. Но все-таки не выдержала и спросила: — Почему вы так хорошо говорите по-польски?
— Я поляк, — ответил Дзержинский.
— А говорят, что большевики уничтожают всех поляков. Только один Дзержинский у них. И то его держат, потому что он — настоящий палач.
— Ну, почему же один Дзержинский, — пожал плечами Феликс Эдмундович, — среди большевиков много поляков… — Он замолчал, услышав, что за спиной тихонько скрипнула дверь. Старый учитель, услыхав польскую речь, не выдержал и вышел из своей комнаты. Увидев книги, которые Дзержинский вынул из полевой сумки, учитель совсем осмелел. А может быть, ему очень захотелось узнать, что читают большевики.
Он осторожно подошел к столу.
— О, пан начальник читает Адама Мицкевича! — воскликнул пораженный старик.
— А что ж тут удивительного? Я очень люблю этого поэта. — И Дзержинский наизусть прочитал несколько строф из поэмы Мицкевича.
Учитель совсем осмелел.
— Вы знаете, очень приятно встретить такого образованного большевика. А то ведь все они… — начал он, но вдруг, испугавшись своей смелости, замолчал.
— А много большевиков вы уже видели? — спросил Дзержинский.
— Ну, не много видел, но много слышал… о них…
— И читали, — добавил Дзержинский, кивая на газеты.
— А, это пустяки, — махнул рукой старик, — я не очень верю…
— Почему же пустяки, — Дзержинский взял газету, — вот, например, статья некоего Лощинского. Вы читали ее.
— Нет… то есть да, кажется, читал, — замялся учитель.
— Он тут пишет о Дзержинском. Рассказывает, что знал его еще лет двадцать назад. И тогда Дзержинский уже был бандитом и убийцей. Видите, так и пишет — бандитом и убийцей.
Учитель промолчал.
Отложив газету, Дзержинский достал из сумки еду и пригласил учителя. Тот начал отказываться, но, видимо, голод взял свое — старик уже давно голодал и согласился. За столом они разговаривали о литературе, однако старика, видимо, волновал другой вопрос.
— Вы меня все-таки извините, пан комиссар, но видеть в Красной Армии поляка, да еще большого начальника, да еще такого образованного — это просто чудо. И я очень рад, что вы остановились у меня. По крайней мере я буду знать, что не все советские поляки звери, как тот Дзержинский, вы уж меня извините. Говорят, он сотнями вешает и расстреливает людей. — И, не дождавшись ответа, продолжал: — Просто удивительно, как такого человека земля носит.
Дзержинский улыбнулся, но ничего не ответил.
Утром он собрался ехать дальше.
— Жаль, что вы уезжаете, — сказал старик, — я, признаться, соскучился по литературе, по душевному разговору, по польскому языку.
— К сожалению, я должен ехать.
— Да, жаль, жаль. Разрешите хоть фамилию вашу узнать.
— Дзержинский.
— Позвольте, позвольте, — растерялся старик, — уж не родственник ли вы тому?..
— Нет, не родственник. Я тот самый и есть.
Старик побледнел.
— Пан Дзержинский, — прошептал он, — пан Дзержинский… Ради бога…
— В чем дело? — не понял Дзержинский.
— Как в чем дело? Я же… я же так оскорбил вас. Что же со мной теперь будет?!
— Абсолютно ничего, — улыбнулся Дзержинский, — Даю вам слово.
Дзержинский уже давно ушел, а старик все еще не мог прийти в себя. Шутка ли — наговорить самому Дзержинскому такое, сказать, что он палач! Да еще много раз повторить это! Вот сейчас, сию минуту раздастся стук в дверь и войдут солдаты, присланные Дзержинским, чтоб расстрелять или по крайней мере посадить в тюрьму его, старого болтуна!
В эту минуту действительно раздался стук в дверь. Трясущимися руками старик открыл ее. На пороге стоял военный.
— Вы за мной? — помертвелыми губами спросил бывший учитель.
— Нет, мне нужен товарищ Дзержинский.
С трудом сдерживая дрожь, старик ответил, что Дзержинский уехал. Военный поблагодарил и повернулся, чтоб уйти.
— Одну минуточку, — голос старика все еще дрожал. — Вы не знаете, что мне теперь будет? Я очень обидел товарища Дзержинского.
— Это вы, конечно, зря, папаша, — покачал головой военный, — а что вам сказал Феликс Эдмундович?
— Он сказал, что мне ничего не будет за это.
— Раз Дзержинский сказал — значит, точно! Он зря никогда не говорит.