Первый шаг Некроманта. Том 1

Глава 22 Несколько помешательств и барьер

— Да и чёрт бы с ним, — я не понимал, почему он так волнуется за какую-то там падаль, у меня до сих пор мурашки от той гигантской змеи. — Ты всё правильно сделал, таким как он место в могиле. Ты же на войне был, Иван, — я положил ему руку на шею и прошёлся так несколько шагов.

— Да, был.

— И что не убивал никогда?

— Убивал, но сейчас мирное время…

— Вань, давай начистоту — ты всерьёз думал, что Скаржинский пощадит такого опасного врага?

— Я не знаю, я далёк от всего этого, — он снова поправил очки. — Володя — хороший человек, он много кому помогает. Я лично видел, как он выкупает забитых крестьян у помещиков, как даёт им новый кров.

— Да, Иван, я тебе верю, но чтобы быть добрым, надо быть сильным, и Володя это понимает как никто. Тебя использовали — это факт, но и позаботиться не забыли. Услуга за услугу.

— Ты говоришь о материальном, а я о другом. Какое мне дело, кто кому глотки грызёт, Артём? Я умираю и не хочу тащить за собой грязь. Что я себе скажу перед смертью?

— Так ты не веришь мне? — я отстранился от Ломоносова.

— Если честно… Я уже ни во что не верю, — Ивана схватил приступ кашля, и он подставил ко рту платок. — Последний шаг мы всегда делаем одни, не будет никакого Скаржинского или Барятинского — всё это приходящее и уходящее.

— С таким настроем хоть сейчас в могилу ложись, чего уж там? — я его отлично понимал, но Ломоносова надо было привести в чувство. — Пусть Владимир не прав по-твоему, но ты хочешь, как ребёнок отсидеться в выдуманном мире.

— У нас разное воспитание. Не понимаю, откуда в тебе столько… я даже не знаю, как это назвать, чтобы не прослыть ханжой, — он спрятал платок в нагрудный карман и задумался. — Пару месяцев назад ты два слова связать не мог, а сейчас судишь о человеческих жизнях, словно это… товар?

— То есть надо было дать Рюминой, Володе и мне умереть — ты так считаешь? Некромант был отступником. Ложа всё равно бы его прикончила.

— Я понимаю, — кивнул Ломоносов, — но каждый заслуживает второго шанса или хотя бы справедливого суда.

В облике Аластора я прожил длинную жизнь, половину из которой провёл, участвуя в войнах, и именно там и прославился своей силой. Лишь потом позволил себе полностью уйти в исследования, когда у меня появился статус и деньги. Так вот — мне многое хотелось сказать в ответ Ване, но я боялся, что мы поссоримся, а терять таких людей не хотелось, потому медленно выдохнул и ответил ему.

— Я тебе не предлагаю ложь, Иван. Говорю сразу — будет тяжело, иногда захочется выть и лезть на стенку, но если пойдёшь со мной, обещаю — я в лепёшку расшибусь, но вылечу тебя. Вся эта философия пусть идёт к чёрту — ты мне нужен сейчас. Делай то, что можешь сейчас, и не надо всей этой… — я тщательно подбирал слова, — не трать время, замаливая грехи из-за какого-то подонка. Ладно, предполагаемого подонка, — поправился я, видя в его лице осуждение.

— Извини, Артём, но это я уже сам решу. Мне не нужно чьё-то разрешение на сделку с совестью.

Я понял, что не с той стороны зашёл и думал, как бы его переманить. Очевидно, что вылечиться он не надеялся и собирался протирать свою жертвенность тряпочкой до самой смерти. В этом и проблема таких альтруистов: мир и мерзость — неотделимые понятия. Можно притворяться, что второго нет, но проблема-то остаётся?

«Проблема…» — промелькнуло у меня в мозгу.

Я всмотрелся в этого святошу и, кажется, понял, чем можно зацепить Ломоносова. Он не искал личного спасения, ему самому хотелось спасать этот мир! А значит, нужно только дать инструмент. Я взял его под локоть и отвёл на балкон, где нас никто не мог услышать.

— Иван, скажи некроманты единственные, кто может лечить магией?

— Ты же сам знаешь…

— Просто ответь мне.

— Да.

— А как же церковь, разве они не оказывают помощь?

— Клирики только усиливают человеческое тело и строят барьеры. Раны мы… они, — поправился он, — лечить не могут.

— А как насчёт того, чтобы изобрести такую магию? Отделить её от некромантии в отдельную ветвь?

Ломоносов побледнел и даже посмотрел вниз, чтобы убедиться, что нас не подслушивают.

— Ты с ума сошёл такое говорить? Нас же могут…

— Представь: ты сможешь помогать людям и для этого не обязательно соприкасаться со всей этой мерзостью и нюхать смерть. Это будет как, ну скажем, обычная стихия.

— Это всё твои детские фантазии, Артём, чтобы реализовать такое отделение, нужно сначала вникнуть в то, что уже существует. Так ты… — он запнулся, глядя на меня. — Ты собрался стать некромантом?

— Клин клином вышибают, Иван. Я пройду этот путь, но мне нужна твоя помощь. Без неё я не справлюсь.

— Я как-то даже… У меня слов нет, — он положил руки на балюстраду и покачался туда-сюда. — Допустим, мы растопим до конца твой сгусток, что дальше?

— А дальше, мой друг, ты обучишь меня всему, что знаешь.

Ломоносов побледнел.

— Ты играешь в опасные игры, Артём. Ложа и церковь… Ты собрался маневрировать между двумя гигантами — тебя раздавит. Достаточно одной фракции…

— Чтобы изобрести что-то новое, надо рисковать. Я хочу объединить некромантию с атакующей и барьерной магией. Нужно только уловить общий принцип, и тогда вопрос с отделением быстро решится.

— Ты, наверное, не понимаешь, даже если получится — тебе никто просто так не даст этого сделать, это же… Ты хоть представляешь последствия?

— Да тихо ты угомонись, — я положил Ломоносову руку на плечо. — Я ведь не собираюсь кричать об этом на каждом углу. В курсе только ты и я.

— А Скаржинский?

Я помотал головой.

— Погоди, а как тебе хватит процентилей на всё это? — нахмурился бывший священник.

— Это мои проблемы — справлюсь. Ну, так что, поможешь? Достойна ли такая цель твоей жизни?

Страдальцам-святошам только дай Великую Миссию, и они ради неё готовы горы свернуть. Собственно, с Ломоносовым так и вышло — он протянул мне руку.

— Хорошо, я с тобой.

— Ты ведь понимаешь, что придётся делать вещи похуже выслеживания людей?

— Я это смогу принять. Не сразу, но обещаю — это не доставит проблем, — он важно сверкнул круглыми стëклами очков, и я улыбнулся.

— Хороший ты парень, Иван, — мы скрепили наш новый договор рукопожатием.

— А ты, Артём, не перестаёшь удивлять. Если хочешь, можем прямо сейчас провести сеанс…

— Нет, — я махнул рукой и открыл дверцу назад в комнату, — нас ждёт ужин. Все дела завтра, отдыхай.

Я не обманывал Ивана и действительно собирался ступить на эту скользкую дорожку. Я был уверен, что мне хватит духу не поддаться скверне и обхитрить смерть, но для начала надо освоиться в атакующей ветке и сделать себе достойное тело. Теперь пазл, что я собирал всё это время, собрался: у меня есть некромант-справочная, есть учитель от церковников и внушительные ресурсы по стихийной магии.

Осталось только грамотно всем этим распорядиться и укрепить своё финансовое положение, а оно напрямую зависело от моей силы. За ужином я заметил, что Анна ведёт себя приличней и охотно общалась с Ломоносовым. Даже удивился, что это на неё нашло. Оказалось, что оба были ценителями музыки, на том и сошлись.

Я же не особо успел погрузиться в культуру Российской империи — так, захватил по верхам немного истории, социологии и местной художественной литературы. Некогда было прохлаждаться, но сейчас на примере этих двоих я понял, насколько это может мне пригодиться в будущих знакомствах.

— Матушка, у меня будет небольшая просьба, — сказал я, отпив яблочного соку.

Ольга Дмитриевна, до этого старавшаяся угодить Ломоносову, удивлённо перевела на меня взгляд.

— Ну, ещё больше еды я не смогу для тебя достать — Евгения Степановна и так работает не покладая рук, — это заставило улыбнуться даже Ивана, который тоже успел заметить мой зверский аппетит.

— Нет, я хотел тебя попросить нанять мне гувернёра. Хочу выучить французский язык.

Это немного озадачило её, но вскоре дама пожала плечами.

— Хорошо, поищем тебе кого-нибудь.

— Если Артём Борисович пожелает, я могу стать его гувернёром. Помимо французского, могу обучить ещё немецкому, итальянскому и английскому, — вставил Ломоносов.

— О, так вы, Иван, полиглот? Какая приятная неожиданность, правда, Анна?

— Талантливый человек талантлив во всём, — кивнула сестра и дальше на меня больше не обращали внимания.

Такое чувство, что я так — собака, которую надо кормить, потому что она может покусать.

Как наладить контакт с матушкой, я не представлял себе. Она выбрала тактику замалчивания конфликта и явно не хотела возвращаться к тому, что уже видела и знала. Я же без понятия, как объяснить чужой матери, что её сына больше нет в живых, но так уж получилось, что его личина теперь моя. Практически нереализуемая задача.

Однако с Анной и остальными родными был шанс поладить. Сейчас моё положение потихоньку выравнивалось, так что я планировал заняться и тылами. Род — это основа. Не хотелось бы получить очередной удар в спину в ответственный момент.

Я проводил Ивана в его комнату, а сам перед сном гонял разные мысли, и чтобы занять голову чем-то полезным, листал учебник по теням до поздней ночи, пока не заснул.

Пробудился я свеженьким, хоть и поспал всего пять часов — это результат работы над телом. Теперь большее количество маны циркулировало в моём организме, и спектр улучшений увеличился.

Не изменяя своим традициям, я сначала вышел во двор и пропотел от занятий с гирями. Пока что с десятикилограммовыми, затем пробежка, обливание холодной водой и после завтрака мы с Иваном поднялись ко мне в комнату для медитации.

Сгусток уже был деформирован и следующий крупный раскол — вопрос времени. А пока я крошил всякую мелочь и тем самым продолжал пополнять общее количество маны новыми порциями. Второй план бытия значительно упрощал эту задачу и экономил мне время. Мы прозанимались пять часов и снова спустились ради трапезы.

Мой опытный глаз отметил, что Анна сменила платье.

«Так-так».

Я смотрел то на неё, то на Ломоносова и до меня начало доходить: сестрёнка, кажется, втрескалась по полной. С каждой минутой я убеждался в этом всё больше и больше, и то, что раньше я списывал на условности общения дворян, сейчас выглядело совсем уж явным. Думаю, и Ольга Дмитриевна это заметила, но заняла нейтральную позицию.

Мы просидели столько, сколько надо было, чтобы не показаться невежливыми, и отправились вместе в зачаровальню. Я краем глаза смотрел за Иваном — походу тот ничего не заметил. Ну, ещё бы, он ведь не знает, как на самом деле ведёт себя Анна. И куда делись все эти еë надменные рассуждения о других сословиях?

Впрочем, она девочка взрослая — я не собирался лезть во всё это. Мне достаточно знать, что Ломоносов порядочный человек и не сделает ничего плохого.

— Продал? — спросил я Феликса, только что вернувшегося из поездки в другой город.

— Ага, держите ваше благородие, — нарочно вежливо сказал он и с довольным видом поклонился, отдавая деньги. Рыжий торгаш знал: если барин пришёл в мастерскую, то это не просто так — будет барыш.

За теневой нож получилось выручить четыреста рублей, что на сотню дороже обычных стихийников в один процентиль. От денег Скаржинского скоро останутся одни воспоминания. Почти все инвестиции были потрачены, и я оставил где-то три тысячи на непредвиденные траты. Потому и шевелился в этом направлении — нам надо было выходить на самоокупаемость.

— Артём Борисович, хорошо, что пришёл, у нас проблемка одна назревает, — с ходу сказал Елисей, вытирая тряпочкой руки.

Он уже успел смастерить две пятёрки и потратил весь свой запас маны. Это ему посоветовал Феликс, который сказал, что так выйдет больше денег, чем за десятку. У него пока что не было нормального скупщика с таким процентилем и приходилось сбивать цену.

— Давай, выкладывай, — вздохнул я.

— Вот как хотите, но барьер уже надо ставить, иначе рванёт. Пятёрки ещё ладно, десятки — хорошо, но вот пятнашки, — он поцокал языком, — того гляди в расход все пойдëм. Я скоро на двадцадки выйду — там уже намного сложней…

Я прошёлся к сейфу с деньгами и вытащил оттуда кровно заработанные пять тысяч.

— Держи, — отдал я пачку ассигнаций Ломоносову, — ты бывший священник, вот и договорись, чтобы нам тут всё поставили как надо.

— А сам чего? А-а-а, — вспомнив, кивнул Иван, улыбка чуть тронула его робкие губы. — Хорошо, сделаю, могу хоть сейчас.

— Иди, — я отпустил его и засел за изготовление пятёрок.

Маны теперь хватало на четыре ножа, ведь Артём был гением в плане общего её количества. Я растопил чуть больше четверти сгустка, а мне уже хватало этих ресурсов, чтобы бодаться со взрослыми магами.

Однако сегодня я создал только два артефакта, потому что все заготовленные болванки мы с Елисеем угробили на неудачные попытки. Такое бывает. Я тут же велел Егорке отнести в кузницу обломки металла и заказать новую партию.

Мальчишка, после того как я принял его к себе, околачивался теперь возле мастерской и успел сдружиться с Елисеем — они вдвоём донимали Феликса, но рыжему всё ничего. Он и сам любитель поругаться, ведь умение спорить на повышенных тонах — это часть его профессии. Иначе как бы он убалтывал столько народу купить свою бурду?

Два ножа — это тысяча четыреста рублей. Да, дела пошли в гору. Первое, что я закрою это мой долг еврею Баруху в десять тысяч. Месяц ещё не прошёл, потому я хотел расквитаться с этим заёмом и идти дальше.

Раздав поручения, остаток маны я потратил на магическую тренировку, чтобы нарабатывать процентиль. Затем усиленными темпами поглощал книги до самого вечера.

На следующий день пришëл уже знакомый мне клирик, что проводит дуэльные бои и установил нам в мастерскую поглощающий барьер. Для этого священнослужитель вкопал по углам здания четыре мешочка намоленной, как он сказал, земли и довольно долго читал заклинание по памяти.

Для барьерной магии это нормально — данная ветвь самая медленная по темпу и стоит один раз ошибиться, как всë нужно начинать заново. Так что клирика оградили от сторонних раздражителей, и за три часа он установил нам простенький поглощающий барьер.

Это нужно, чтобы энергия от поломанных ножей не скапливалась — существовала вероятность детонации. Также особая опасность заключалась в многостихийности — элементы зачарования вступали друг с другом в реакцию и могли вызвать непредсказуемый эффект.

За время существования мастерской эти излишки концентрировались вокруг стола из королевского гранита. Изделие выдерживало наши эксперименты, но, как только барьер был закончен, дом вдруг покрылся дымкой, как от мыльного пузыря. Он переливался зелëными и синими цветами, выталкивая ману прочь, выводя еë из нестабильного агрегатного состояния. Дальше она уходила в воздух, где успешно растворялась в безвредные соединения.

Ну и ещë одна причина установки этой защиты — создание артефактов лучшего качества, так как объём требуемой маны повышался в разы, а с ним и опасность взрыва.

— Ну что, барин, на год нам хватит этого чуда, — довольно потëр ладошки Елисей, как только клирик откланялся.

Да, установка невечная и придётся по истечении срока обновлять действие барьера. Ничего не поделаешь, это плата за высокую окупаемость предприятия. Там, где большие деньги, всегда большие риски и траты.

Кузнец Фëдор трудился над ножами весь вчерашний день, потому мы смело расходовали болванки и выдали рекордные шесть артефактов: все огненные и по пять процентилей.

Так как ману я потратил полностью, то выбор занятий был невелик — засел в библиотеке до вечера, а потом мне опять дали проклятый эликсир. Благо Ломоносов теперь всегда рядом, поэтому он полночи провозился со мной, выводя эту отраву из организма. Но зато я справился: чудо-сорбент отлично сработал, и теперь можно не бояться последствий.

Утром немного штормило, но я нашëл в себе силы спуститься к столу.

— Всем приятного аппетита, — ещё с порога пробубнил я и увидел, что у нас гости.

— Здравствуй Артëм, как твоë здоровье? — Скаржинский сидел подле Ольги Дмитриевны и что-то ей рассказывал до моего прихода, потому и обернулся вполоборота.

— Кажется, зелье Феликса окончательно меня излечило, — соврал я, наливая себе чая из самовара, Ломоносов тоже был тут и вежливо со мной поздоровался. — Думаю больше нет смысла его пить, мне ни горячо, ни холодно.

— Здравая мысль, да Ольга Дмитриевна? — помог мне Володя, и та нехотя согласилась.

— Хорошо, Артëм, можешь больше его не принимать.

— Тогда отдай, пожалуйста, Феликсу его саквояж. Он очень сокрушался потерей своих склянок.

— Увы, но мы его выбросили, — отпив из блюдечка, ответила баронесса.

— Как выбросили? — я не понимал, зачем это делать.

— Я забрала только твои зелья, а остальное уничтожили. Мы думали, ты умираешь, все были тогда на эмоциях, — холодно сказала хозяйка поместья.

— Иван Сергеевич, а можете нам, что-нибудь спеть? Вы так хорошо играете на фортепиано, — вдруг вклинилась Анна.

Ломоносов чуть не поперхнулся.

— Боюсь, с моими лëгкими это будет проблематично.

— Ну не будьте вы такой букой, пожалуйста, — она умоляюще перевела взгляд на маман, и та учтиво присоединилась к просьбе дочери.

— Если вас не затруднит…

— Всего один раз.

— Вам сложно отказать, Анна Борисовна.

Он снял с себя нагрудник и прошëл к музыкальному инструменту. Немного поводил пальцами по клавишам, привыкая к ощущениям, и затем выдал медленно текущую грустную мелодию.

Все разом перестали есть и смотрели, как длинные пальцы Ломоносова рождают столь приятные уху звуки. Анна даже подсела рядом и принялась играть знакомую мелодию в четыре руки.

Голос у Ивана оказался неплох: крепкий баритон, а у сестры хрустальное вибрирующие сопрано. Они в дуэте запели неизвестную мне песню, но не еë содержание было мне интересно, а натянутая фальшивая улыбка Владимира, с которой он якобы покровительственно слушал этот концерт.

Его выдали глаза, слишком жадно поедавшие силуэт Анны и недобро блестевшие при взгляде на Ивана Ломоносова.

Может, Скаржинский и верил в меня, но теперь я понял изначальную его цель, ведь любовь — суть то же безумие.