Несколько часов спустя.
— Евочка, может скорую вызвать?
Пошатываясь, стоя грязными босыми ногами на сверкающем чистотой сером керамограните подъезда Лазаревского дома, я смотрела, как сонная вахтерша Ирина выбежала из-за своего стола, отбросив в сторону сканворд.
Укатившийся карандаш, которым она до этого вписывала нужные буквы в пустые квадратики, свалился на пол с грохотом, почему-то показавшимся мне оглушительным. И с глаз окончательно спала мутная пелена.
— Не надо скорую, — рассеянно пробормотала я, отчего-то охрипшим голосом, не имея ни малейшего представления о том, как вообще здесь оказалась.
Сильно хотелось пить. Казалось, что каждая мышца в теле ноет от напряжения и я с трудом стояла на ногах. Верхние пуговицы испачканной блузки были оторваны, оставив после себя дырки с неаккуратно торчащими нитками, как и половина правого рукава. Цвет юбки, еще позавчера бывшей светло-бежевой, сейчас трудно поддавался определению.
— Точно? — переспросила она неуверенно, ни на секунду не прекращая сочувственно качать головой. — Тогда ключи возьми. Денис оставил. Сказал отдать тебе, когда ты вернешься.
Лазарев верил, что я вернусь. А я не верила. И до сих пор не понимаю, как мне это удалось.
— Точно, — эхом повторила я. — Давайте ключи.
Вахтерша торопливо вернулась к своему столу и, со звоном покопошившись в его верхнем ящике выудила оттуда знакомую связку, которую я сама передала ей только позавчера утром. А кажется, будто с того момента целая вечность прошла.
Ключи приятной прохладой легли в мою протянутую ладонь, оказавшуюся исцарапанной и грязной, и я, благодарно кивнув, поднялась наверх по ступенькам, с трудом переставляя ноги.
Открыла входную дверь квартиры, которую открывала до этого сотни раз за прошедший год, без преувеличения самый счастливый в моей жизни.
Внутри было тихо, темно и пусто. На зажженный в прихожей свет отреагировала выглянувшая из гостиной сонная кошачья морда, проверяющая кто пришел. Заметив меня, Контра подошла поближе, с интересом понюхала пальцы на моей правой ноге. Фыркнула, чихнула, тряхнув белесыми усами, и убежала обратно, недовольно дергая пушистым хвостом.
— Знаю, — согласилась я. — Мне тоже не нравится.
В носу, во рту и вообще где-то глубоко-глубоко в самых легких засел противный и въедливый запах гари и копоти, пропитавший, кажется, всю меня с ног до головы.
Прошагала в ванную, оставляя на светлом ламинате темные следы, скинула грязную одежду на пол и вошла в душевую кабину, встав под струю еще не успевшей согреться воды. Почти не ощущала ее температуры, настолько хотелось смыть с себя следы пребывания в доме, который я каким-то непонятным образом сумела все же покинуть.
Собственная память почему-то не давала мне доступа к тому моменту, как я вышла оттуда, предпочтя утаить его где-то в темной глубине сознания, как и воспоминания о том, каким образом я добралась до дома Лазарева.
Вскоре вода, стекающая по моему телу, стала теплее, но это ничуть не помогло расслабить напряженные мышцы, и я подставила под ее струи лицо и волосы, облепившие темной паутиной шею и плечи.
Отогнала апатию и ощущение странной зияющей пустоты внутри. Жесткой мочалкой терла и без того исцарапанную и саднящую кожу, будто желая стереть отпечатки чужих пальцев, оставившие несмываемые следы-синяки.
Втянула воду носом и ртом, чтобы оттуда, наконец, вымылся горький и удушливый аромат гари и дыма. Выплюнула, закашлявшись. Едкий запах, кажется, вместе с травяным привкусом абсента впечатался прямо в мозг, не желая оттуда выветриваться. Хотя состояния алкогольного опьянения я не чувствовала, координация была нормальной, а сознание, за исключением отсутствия в нем воспоминаний о последней паре часов, казалось донельзя ясным.
За шумом воды не услышала щелчка дверного замка и тихих шагов, а резко открыла глаза лишь тогда, когда Денис оказался в ванной. В темно-синем деловом костюме, белой рубашке с парой расстегнутых верхних пуговиц у воротника и отсутствующим галстуком. Он стоял напротив, глядя на меня внимательно и обеспокоено. Видела, что он подмечает каждый синяк, порез и царапину. И эта вынужденная ревизия моих повреждений приносит ему гораздо больше боли, чем я могла предположить.
«Нет. Вряд ли он смог бы быть бесстрастным и сдержанным на моем опознании» — подумала я и почему-то эта дурацкая мысль мне даже польстила.
Чтобы прекратить моральные терзания Дэна, я хотела выйти из душа к нему, но он шагнул ко мне в душевую первым, прижав к собственной груди в мокнущем от воды пиджаке с такой силой, словно хотел сломать.
И только вдохнув привычный аромат кофе, смешанного с его парфюмом, наконец вытеснивший гарь и копоть из моих легких, я позволила себе утомленно прикрыть глаза и, обняв Дэна за шею, утонуть в его объятьях.
Словно напряженная пружина, что все это время дрожала внутри меня, вдруг распрямилась. И слезы покатились по щекам из-под закрытых век, а через мгновение я уже плакала навзрыд, чувствуя, как он осторожно гладит меня по спине и мокрым волосам.
— Я здесь, — долетал до меня его успокаивающий шепот. — Я с тобой, клубничка. И я люблю тебя, что бы ни случилось.
А я молчала, не в силах выговорить хоть слово. И не понимая, что вообще могу ему сказать.
Неизвестно, сколько времени мы простояли вот так, вдвоем, в душе. Я успела выплакать все слезы и немного успокоиться, а одежда Лазарева — вымокнуть до последней нитки. Теперь дыхание прерывалось и дрожало, вырываясь резкими и неконтролируемыми всхлипами, но плакать мне больше не хотелось.
Дэн скинул с себя мокрый костюм, оставив на полу душевой. Завернув меня в большое мягкое полотенце, унес в спальню и уложил в прохладную чистую постель, где ревизия моих физических повреждений была начата им с самого начала.
Его мягкие губы с нежностью коснулись каждого из моих синяков, поцеловали непонятно откуда взявшуюся длинную царапину на шее, обожгли горячим дыханием ссадины на запястьях. На смену апатии пришло привычное ощущение тепла и безопасности.
— Хватит, — с улыбкой потянула я его за плечи, чтобы лег рядом.
И он послушно лег, но нахмурился.
— Тебе больно? Или неприятно?
Легко коснулась губами его губ и выдохнула тихо:
— Приятно. Даже очень. Просто я вижу, что за каждую мою царапину ты винишь себя. И это не то, чего бы я хотела.
Лазарев приподнялся на локте, пристально глядя в мои глаза своими грозовыми омутами, заставляя на мгновение забыть о сути нашего разговора. И я надеялась, что он спросит о том, чего бы я хотела и наша беседа свернет в то русло, которое мне нравилось гораздо больше. Но вместо этого Дэн спросил:
— А кого мне еще винить?
— Земскова, — ответила я, не раздумывая над этим ни секунды. И неожиданно спросила, не удержавшись: — Это правда, что это ты сломал ему ногу?
Кажется, нахмуриться еще больше было нельзя, но Дэн сумел.
— Правда. А надо было, видимо, шею, чтобы этого всего не произошло.
Бросив взгляд на тумбочку, увидела на ней мои разбитые часы, записку с обещанием вернуться и распечатанное фото с благотворительного вечера, на котором я в красивом вечернем платье позировала фотографам у Дома культуры. Лазарев переживал за меня. И это беспокойство никак не могло его покинуть.
Прильнула к нему, успокаивая. Провела пальцами по гладкой коже на его груди. Дэн резко выдохнул, и приобнял меня одной рукой, прижимая ближе к себе.
— Я жива, относительно здорова и со мной всё в порядке. А сядь ты в тюрьму за убийство Земскова, мы бы с тобой не встретились.
— Не всё с тобой в порядке. И с утра мы поедем в травмпункт фиксировать твои телесные повреждения, — строго произнес Лазарев тоном, не допускающим возражений.
Глянула на светящееся табло электронных часов, показывающее час ночи. Но спать пока не хотелось. Отозвалась точно таким же непререкаемым тоном:
— Я не поеду, Дэн. Поработав по подобным делам, понимаю, что не хочу быть потерпевшей. Не хочу таскаться по экспертизам и судам в подобном качестве. Просто хочу жить спокойно, забыть всё это как страшный сон. И не вспоминать никогда.
Думала, что Лазарев начнет настаивать. Напомнит о том, что всегда следит за тем, чтобы каждый из его клиентов соблюдал правило об обязательной фиксации любых телесных повреждений, которые потом смогут помочь ему повернуть любое дело в свою пользу. Скажет, что Земскова и остальных нужно привлечь к уголовной ответственности, наказать за содеянное. Но Дэн с тяжелым вздохом неожиданно согласился:
— Хорошо, клубничка, как скажешь.
В благодарность за его уступку я тепло улыбнулась и дотянулась губами до его колючего подбородка. Вспомнила о том, что сегодня сказала мне вахтерша, отдавая ключи и спросила:
— Откуда ты знал, что я вернусь?
— Не знал, — произнес Дэн задумчиво. — Но ты обещала, и я надеялся. А еще не прекращал искать тебя ни на секунду, знаешь? Но нашел этот дом только тогда, когда тебя там уже не было.
Я удивленно взглянула в его лицо, показавшееся мне отрешенным. Кажется, мое присутствие рядом все же позволило Лазареву расслабиться и успокоиться. Его грудь мерно вздымалась под моей ладонью, и я задумчиво повторила пальцами черные кельтские узоры его татуировки.
— Ты нашел этот дом, — эхом повторила я, будто не веря, потому что все время моего пребывания в руках похитителей мне казалось, что отыскать меня станет для Дэна непосильной задачей.
— Нашел, — подтвердил он. — Это было несложно, но долго и муторно. Я знал, что они тебя не отпустят и задействовал свои связи, чтобы запросить биллинг телефона Соколова, с которым постоянно связывался Земсков. И я прибыл туда через пятнадцать минут после пожарных, когда второй этаж дома уже успел обрушиться от огня.
Пожарных? Огня? Вот откуда этот въедливый запах дыма, который сам собой снова возник в голове, как только Лазарев упомянул о пожаре. О пожаре, не оставившего в моей памяти никакого следа.
— Я не помню пожара, Дэн, — с тревогой в голосе честно призналась ему. — Вообще ничего не помню, до того момента, как оказалась в подъезде твоего дома. Вот я была там, а вот я здесь. А между этими двумя событиями будто темное пятно.
— Может и к лучшему, что не помнишь, клубничка, — со вздохом ответил Лазарев. — Вряд ли на месте этого пятна было что-то хорошее. То, как пожарным пришлось вырезать решетки, чтобы достать тех, кто остался в доме было зрелищем не для слабонервных. Какое-то время я считал, что и ты была там. И об этих мгновениях тоже предпочел бы забыть, честно говоря.
Это в какой-то мере объясняет его тревогу. Но ничуть не помогает мне понять, что произошло. И я попыталась восполнить пробелы с помощью знаний Лазарева:
— А кто там был? И что с ними стало?
— Соколов и еще один прихвостень Олега. Сейчас оба в реанимации краевого ожогового центра.
Видимо, вот почему Дэн расслабленно и спокойно лежал рядом со мной, а не бежал сворачивать шеи моим похитителям. Но масса иных вопросов продолжала пчелами жужжать в моей голове. И я положила голову ему на плечо, почему-то смущаясь смотреть в глаза.
— А кто вызвал пожарных?
— Ты.
— Я? — переспросила удивленно, представления не имея ни о том, где вообще взяла телефон, ни о том, почему не позвонила Лазареву, что было бы гораздо логичнее.
Дэн кивнул, отчего его плечо дернулось под моей щекой. И повторил:
— Ты. Позвонила на номер службы спасения, а потом, судя по записи камер видеонаблюдения на пропускном пункте коттеджного поселка, вышла, обойдя вокруг шлагбаума.
Этого я не помнила тоже, и сообщенные Дэном сведения вместо воспоминаний вызвали внутри лишь замешательство и смятение.
— Такое чувство, что я с ума схожу. Это же ненормально, что несколько часов выпали из моей жизни?
Дэн наклонился ближе, поцеловав мои волосы на макушке.
— Твое сознание просто вытеснило из головы воспоминания о сильном стрессе. Это разновидность диссоциативной амнезии. Не мучай себя попытками вспомнить. Засыпай лучше, — с этими словами он щелкнул выключателем у кровати, погружая комнату в полумрак.
Но, адреналин все еще бурлил в моей крови, мешая уснуть и, не слишком рассчитывая на ответ, я спросила:
— Что ты не поделил с Земсковым, Дэн? Давно, еще до «РМП».
Лазарев молчал почти минуту, рассеянно поглаживая меня пальцами по спине. И я думала, что он ограничится чем-то обтекаемым, вроде «разошлись во мнениях», но он неожиданно для меня произнес:
— Когда я сбежал из дома, бунтуя против решения отца снова жениться после недавней смерти матери, я какое-то время жил на улице, пока не примкнул к одной из местных преступных группировок, которых в то время было по штуке на район. Старшими в ней руководил Витя Земсков, по прозвищу «Сиплый», а среди таких как я негласным лидером был его сын Олег. Тогда мы и познакомились.
— У младшего Земскова тоже была кличка? — спросила я, в противовес собственному мнению о том, что не хочу спать, сладко зевнув.
Дэн усмехнулся, снова дернув плечом, на котором все еще покоилась моя голова:
— Его прозвали «Холера» за мстительный и злобный характер, и чем больше носов он разбивал, пытаясь отделаться от не самого приятного прозвища, тем сильнее оно к нему прилипало.
Я знала, что в девяностые наш город славился в первую очередь борьбой разных преступных группировок, об этом даже какую-то передачу «Криминальной России» по телевизору показывали. Однако, меня мало волновали подобные истории и подробностями я никогда не интересовалась. До этого дня.
— И чем вы занимались?
— Ничем хорошим, клубничка, — даже в темноте я ощутила по голосу, что Дэн нахмурился, не испытывая гордости за собственное прошлое, однако и оправдываться было не в его характере. — Мелкое хулиганство, воровство, иногда доходило до грабежей. Морально-этическая сторона вопроса меня в тот момент мало волновала. Главным было то, что я был сыт, одет-обут и избавлен от необходимости возвращаться домой.
— Тем не менее, через год почему-то вернулся, — пробормотала я.
— Через год мы с отцом случайно встретились на кладбище у могилы матери, куда оба, но обычно в разное время, носили цветы, которые он покупал, а я чаще воровал в цветочных ларьках. И он сумел убедить меня всего одним аргументом о том, что маме бы не понравилось то, кем я стал.
Эти слова, произнесенные Лазаревым в тишине, многое сказали о нем. Я и без того знала, как болезненны были для него разговоры о семье, которой у него больше не было. Аллочка, увлеченная психологией, даже говорила, что мы с Дэном тянулись друг к другу на фоне схожих детских травм, но я не раздумывала о том, права она или нет. Просто надеялась, что та семья, которую мы с ним создадим вместе, сможет сделать его счастливым и стать полноценной заменой утраченному.
Заметив, что Лазарев замолчал, погрузившись, видимо в собственные воспоминания, я напомнила о себе вопросом:
— После этого ты вернулся домой?
— Не в том понимании, как ты думаешь. Но с улицы я ушел и позволил отцу отправить меня в Америку на обучение по обмену. А потом, вернувшись, уступил его уговорам и подал документы в юридический вуз.
— А Земсков? — полюбопытствовала я.
— Олег посчитал, что наличие «своего человека» в следственном комитете, где я тогда только проходил практику на последнем курсе института, сможет стать хорошим подспорьем в его нелегальных делах. Земсков стал угрожать мне, и попытался шантажировать, делая упор на то, что из группировок либо не уходят, либо уходят туда, откуда не возвращаются. А я объяснил, что не согласен с этим неписаным правилом.
В который раз поразилась тому, как Дэн в привычной ему манере описал конфликт, возможно даже вооруженный, как интеллигентную светскую беседу.
— Тогда ты и сломал ему ногу? — догадалась я и он кивнул.
— По-другому он не понимал, а с ногой вышло гораздо доходчивей. Но, справедливости ради, я тогда тоже месяц пролежал с сотрясением, потому считал, что мы квиты.
Теперь замолчала я, понимая, что Земсков, вероятно, считал иначе и, затаившись, ждал повода отомстить.
— Разочарована? — по-своему истолковал моё молчание Лазарев.
И я поняла, что его исповедь не заставила меня в нем разочароваться. Просто добавила кусочек пазла к головоломке под названием «Дэн» в моей голове, и теперь понимать его становилось гораздо проще. Тот жестокий амбициозный подросток, о котором он рассказал каким-то образом продолжал уживаться в одном теле с сильным и уверенным в себе мужчиной. И это сочетание меня в нем не только не отталкивало, а даже почему-то привлекало.
— Нет, — искренне ответила я. — А это правда, что из группировок не уходят?
— Не правда, конечно, — усмехнулся Дэн и я заметила облегчение в его голосе. Похоже, что мой ответ был ему действительно важен. — Множество ныне уважаемых людей в госструктурах, администрации и думе вышли из криминальных кругов, просто предпочитают об этом не упоминать. К примеру, судья Кислицын, тоже был в нашей группировке под кличкой «Кислый», как и первый заместитель главы, которого чуть не посадили за вымогательство.
После этого Дэн рассказал мне еще несколько историй о том времени, когда жил на улице, и я смогла представить себе этот период его жизни еще четче и контраст его прошлого с ним настоящим стал ярче и притягательнее.
— Ты спать-то вообще собираешься? — вспомнил о времени Лазарев, когда на часах высветилось три десять. — Кажется, мои «сказки на ночь» на тебя не действуют.
— Так это ты меня так усыпить хотел? — усмехнулась я. — Ёшкин кодекс, Дэн, для этого в твоем арсенале есть куда более действенные и приятные способы.
Он зарылся лицом в мои волосы и с сомнением протянул.
— Для действенных и приятных у тебя были слишком напряженные дни, тебе не кажется?
Действительно, были. Я думала, что умру и никогда его не увижу. И как раз поэтому сейчас жить мне хотелось в десять раз больше обычного, как и получать от жизни все имеющиеся в ней удовольствия.
Поэтому в следующее мгновение, напрочь забыв о собственных синяках и ссадинах, я приподнялась на локте, касаясь грудью груди Дэна и сама поцеловала его долгим, горячим, разжигающим внутри тягучее томление поцелуем.
— Не кажется, — чувственно и жарко выдохнула я в его губы, прежде, чем поцеловать снова.
Мои веки закрылись, концентрируя внимание только на его умопомрачительном запахе, мягких губах ласковых прикосновениях рук к обнаженной коже.
Той безудержной страсти, что сжигала нас обоих одну ночь назад, не было. Сегодня наши движения были медленны и неторопливы, выражая лишь трепетную нежность. В каждом бережном касании Дэна я чувствовала, что он тоже боялся навсегда потерять меня. То, как наши губы не могли оторваться друг от друга, заставляя кровь в венах замедлять свой темп, лучше любых слов говорило о том, что мы чувствовали.
В следующее мгновение Лазарев оказался сверху и на несколько секунд я открыла глаза, чтобы полюбоваться тем, как красиво лунные лучи скользят по его гладкой коже и спутанным золотистым волосам, придавая им холодный голубоватый оттенок, касаются лица, высвечивая довольную улыбку.
— В таком случае, я тоже голосую за действенные и приятные, — прошептал он и коснулся языком чувствительных ямочек в основании ключиц, сорвав с моих губ восторженный стон.
А потом я позволила себе раствориться в ощущениях, словно клубничный сироп в горячем кофе, потерять контроль в объятьях Дэна, позволить желанию растечься по венам горячей лавой.
Пожалуй, эффективность этого способа можно было поставить под сомнение, поскольку в следующий час уснуть я тоже не могла, а могла лишь шептать имя Лазарева, плавиться в его руках, стонать и жадно вдыхать воздух, выгибаться и цепляться за Дэна, словно тонущая, извиваясь и подстраиваясь под его ласки.
Тем не менее, когда табло часов показывало четыре, мы оба, откинувшись на подушки смятой постели, уже безмятежно спали, так и не разомкнув объятий.