По ту сторону решетки

20. Вера

Я даже сначала не поверила собственному счастью и несколько раз удивленно моргнула, чтобы удостовериться в том, что происходящее не является плодом моей воспаленной гормонами фантазии.

Но идентичное моему ошеломление читалось и в лицах остальных присутствующих.

К тому же, Дэн действительно был настоящим, а его умение эффектно появиться в который раз заставило моё сердце биться чаще положенных ста ударов в минуту.

— Надеюсь, я не опоздал? — деловито осведомился адвокат, встретившись взглядом с изумленным судьей.

Но в следующий момент Кислицын преодолев замешательство, усмехнулся:

— Опоздал, конечно, Денис. На месяц. Будем теперь ежедневно только твои дела рассматривать.

Судья даже глаза закатил демонстративно, но по улыбке и фамильярному обращению не похоже было, чтобы он злился.

О том, что Лазарев был в больнице, без слов говорила его левая рука, висящая на перевязи поверх темно-коричневой жилетки костюма-тройки, а накинутый на плечи пиджак в тон не позволял моему полному беспокойства взгляду понять, имеются ли на теле адвоката еще какие-нибудь повреждения.

— Отлично, — отозвался Дэн, подходя ближе и останавливаясь у одного из столов, выставленных в ряд возле моей клетки. — Только пока вы не возобновили аудиопротокол, мне нужно переговорить с подзащитной. Дайте нам пару минут.

Он не спрашивал. Ставил в известность. Непривычно бледный и измученный вид Лазарева был обманчив — он продолжал считать себя хозяином положения, где бы ни находился.

— Ладно. Но не больше. Мы и так задерживаемся по времени, — сдался без боя Кислицын и вышел в совещательную комнату, мелькнув развевающейся при ходьбе черной мантией, словно Зорро или Бэтмэн своим плащом.

Остальные присутствующие тоже покинули зал заседаний, оставшись в коридоре за закрытой дверью, чтобы дать нам возможность поговорить «наедине и конфиденциально», как предусматривал закон.

И я замерла напротив Дэна, делающего к клетке еще один шаг. Казалось, что в тишине огромного помещения, в котором мы остались вдвоем, стук моего сердца отражается гулким эхом от высоких потолков.

— Знала, что ты придешь, — выдохнула я негромко.

Мы стояли так близко друг к другу, почти касаясь железных прутьев с обеих сторон, что я чувствовала его дыхание на своей коже, плавилась под взглядом глаз цвета грозового неба и ощущала, как пряно-травянистый аромат его парфюма окутывал меня, заполняя легкие.

— Знала? Тогда почему такая бледная? — улыбнулся Дэн, осторожно касаясь моих пальцев, что всё еще сжимали решетку.

Фыркнула возмущенно:

— Не бледнее тебя, — и призналась: — Дэн, я себе места не находила от беспокойства.

— Знаю. Я тоже переживал за тебя. И очень соскучился.

Хотелось расплакаться, но я знала, что нельзя. Не удержавшись, дотянулась рукой до его волос, скользнула по лицу, и Дэн сам потерся щекой о мою ладонь.

— У нас мало времени, клубничка. Вечером я приеду к тебе и всё расскажу. А пока запомни: ты не даешь никаких показаний до окончания исследования доказательств. Скворцов передал тебе копии документов по делу о похищении?

— Ты и об этом знал? — возмущенно спросила я. — Не мог передать через него, что с тобой всё в порядке и что ты придешь?

Дэн с улыбкой поймал мою руку у своего лица и сжал пальцы в сильной теплой ладони.

— Чтобы ты еще больше переживала? К тому же я сам не был уверен, что успею и не хотел обнадеживать зазря. Не волнуйся, теперь я здесь и всё будет хорошо.

И эта уверенность, сквозившая в голосе, не позволяла сомневаться в его словах. Я передала Лазареву копии документов, а он, напоследок коснувшись губами моих пальцев, отпустил руку и я, сделав пару шагов назад, опустилась на деревянную скамейку позади.

Судебное заседание возобновилось, а я чувствовала себя теперь не участником, а зрителем, наблюдая за мастерством Дэна.

С тех пор, как получила адвокатский статус и перестала быть его помощником, я была лишена этой возможности. А теперь в который раз убеждалась, что для него это не работа, а призвание. Не столько адвокатская деятельность, сколько виртуозное решение чужих проблем.

— Нет, я настаиваю на явке Соколова и Резникова, — безапелляционно отозвался Лазарев на предложение рассмотреть дело в отсутствии потерпевших. — К тому же, они очень кстати сейчас находятся в ИВС и обеспечить их явку в завтрашнее судебное заседание не составит труда.

Так я совершенно случайно узнала о том, что оба моих обидчика теперь в равных условиях со мной и, несмотря на свои ожоги, тоже содержатся под стражей в том самом изоляторе, что и я.

Однако, по причине их отсутствия, судебное заседание получилось коротким. Прокурор успел огласить обвинение, а суд — установить порядок исследования доказательств.

— На завтрашнее заседание планируйте целый день, — поджал губы Кислицын. — Если успеем рассмотреть — к вечеру выйдем на приговор.

— Хорошо, — кивнул Лазарев, и добавил уже мне, когда приставы уже собирались вывести меня из зала: — Ева Сергеевна, я заеду вечером.

И в этот раз кивнула уже я, а уходя увидела, что Дэн направился к судье, и что-то негромко ему сказал.

Теперь я снова поверила в то, что всё будет хорошо. Это, пожалуй, было главным качеством, делающим из Дэна великолепного адвоката. Того, к кому шли с любыми проблемами, зная, что сумеют переложить их с больной головы на здоровую, а он сделает всё, что в его силах, чтобы их решить. И когда решал — приходили с новыми.

Сама я таким качеством не обладала и была, скорее усидчивым теоретиком и бюрократом, любящим и умеющим возиться с документами. А это совершенно разные вещи.

— Он ведь справится, правда? — спросила я в тишине одиночной камеры, привычно положив руку на живот, не ожидая ответа.

Тянущее ощущение доставляло дискомфорт еще час после возвращения из суда, но теперь прошло без следа. Осталась лишь смесь напряженного ожидания прихода Лазарева, беспокойства и любопытства, которая заставляла время течь невыразимо медленно, тянуться тонкими, как древесная смола, ниточками.

И, свернувшись калачиком на неудобной кровати, я уснула без сновидений, не замечая шорохов и шума, сырости и затхлого воздуха. Видимо правду говорят, что человек одинаково быстро привыкает ко всему, и к плохому, и к хорошему.

— Ясенева, на выход, — раздалось одновременно с лязгом металлической двери, и я резко открыла глаза, силясь понять, сколько времени прошло.

Поднялась, пытаясь согнать сонное оцепенение и заторопилась к выходу, понимая, кто ждет меня в следственной комнате.

И он действительно ждал, встретив меня внимательным взглядом.

Усевшись на стул напротив Лазарева, я, не удержавшись, зевнула.

— Разбудил? — извиняющимся тоном произнес Дэн. — Извини, клубничка, только сумел освободиться.

Ужаснулась, на мгновение представив себе, сколько наших общих дел свалилось на него по возвращении из вынужденного «отпуска» длиною в месяц. Ответила с показной небрежностью:

— Ничего. По закону подлости время в ожидании течет медленнее. А когда спишь, вроде как ломаешь систему.

— А я не мог здесь спать. Поэтому, наверное, оно и тянулось вечность.

Пожала плечами:

— Я тоже первое время не могла, а потом привыкла.

Он нахмурился, понимая, что хоть мы оба и присутствовали в местном ИВС в разное время, вот только сроки нашего содержания под стражей несопоставимо разные.

Заметив, что радужка его глаз из стальной стала темно-свинцовой, а во взгляде снова промелькнула вина, я быстро перевела тему разговора:

— Может, расскажешь, как умудрился схватить пулю? Уверена, это очень увлекательная история.

И он усмехнулся одними уголками четко очерченных губ:

— Более чем, но не думаю, что тебе стоит знать подробности. Скажу только, что пуля была предназначена не столько мне, сколько твоему Ковбою-похитителю. Земсков, поняв, что ему грозит, попытался избавиться от него, как от ненужного свидетеля. Однако, благодаря тому, что одну из пуль, предназначенных для него, поймал я, у нас теперь есть еще один свидетель защиты.

Вот же, рубрика «удивительное рядом». Знала, что Дэн умеет быть убедительным, но, чтобы настолько, что Ковбой решил переметнуться на другую сторону баррикад?

Хотя, если подельникам учредителя Техностроя светит серьезное наказание, то они наперегонки побегут, чтобы первыми заключить «досудебку» (прим. Досудебное соглашение о сотрудничестве, где тот, кто подробно рассказывает о действиях соучастников получает более мягкое наказание или не получает его вовсе).

— А что грозит Земскову? — полюбопытствовала я, чтобы утвердиться в собственных подозрениях.

— Организация преступного сообщества и целый перечень преступлений на пол листа, в том числе несколько убийств. В саду возле дома на Лазурной сделали эксгумацию четырнадцати человеческих останков. Они несколько лет использовали этот дом в качестве своеобразной перевал-базы, может и к лучшему, что ты его сожгла, — глухо ответил Дэн, закусив край нижней губы.

В это легко верилось, если вспомнить все разговоры моих похитителей. Призналась, отводя глаза:

— Он до сих пор снится мне в кошмарах. Будто я горю в нем, оставшись с Соколовым и Резниковым, запертыми за решеткой, задыхаюсь в дыму вместе с ними и чувствуя жар от огня.

— Мне тоже, — пробормотал Лазарев тихо. — Только мне снится пустая глубокая яма в саду, которую они успели выкопать для своей следующей жертвы.

Сглотнула и нервно дернула плечами, поняв, кто должен был этой жертвой стать. Именно я должна была остаться в холодной рыхлой земле у дома, став пятнадцатой по счету на этом импровизированном кладбище. Лазарев никогда не нашел бы меня. И не узнал о ребенке.

Решив, что момент, чтобы говорить ему об этом, явно не самый подходящий, перевела тему.

— Ты сказал, про свидетеля «еще один». Их много?

— Не очень. Но достаточно, для того, чтобы попробовать отстоять в суде нашу позицию.

— Расскажешь подробности?

— Зачем? — пожал плечами Лазарев. — Вспомни, как ты наслаждалась судебными процессами, наблюдая за ними со стороны. Представь, что происходящее тебя не касается и наслаждайся.

— Не могу. Из клетки не самый хороший вид, — попробовала пошутить я, но тут же мой голос дрогнул, а из горла вырвался сдавленный всхлип. — Иногда мне кажется, что я никогда отсюда не выберусь.

Дэн глубоко и шумно вздохнул. Потом медленно встал и подошел к клетке со стороны двери, прижавшись к ней широкой грудью так же, как в тот день, когда я впервые оказалась здесь. Я тоже подошла ближе, чтобы позволить ему через прутья с силой притянуть меня к себе здоровой рукой.

— Я знаю, что тебе плохо, клубничка, — успокаивающе прошептал он, щекоча подбородком мою макушку. — Знаю, что страшно. Знаю, что устала. Потерпи еще совсем немного, пожалуйста.

Подняла голову, встречаясь с ним взглядом, ловя горячее дыхание, видя, как еще сильнее темнеет радужка его глаз. А он продолжил:

— Я понимаю, что после того, как я столько раз подвел тебя, это сложно, но доверься мне сейчас, ладно?

— Ты ни разу меня не подводил, — качнула головой я, опуская глаза и понимая, что вряд ли смогу его переубедить.

Он ответил устало, озвучив часть собственных поводов для мук совести:

— Если бы не мои проблемы и моё прошлое, ты никогда бы здесь не оказалась. А оказавшись, должна была покинуть это место на следующий день. Однако ты здесь до сих пор. По моей вине.

— Не по твоей, — искренне возмутилась я. — Исключительно по своей собственной. Или Земскова и иже с ним. И ты всегда говорил, что вместо того, чтобы думать о том, кто виноват, лучше думать о том, что делать.

— Я и так думаю только об этом. Всё будет хорошо, верь мне.

Кивнула и он притянул меня к себе еще ближе, будто и не было между нами холодной решетки. Будто бы не было разлуки и вины. Не было тайн, стоящих между нами стеной.

Чувствуя, как его ладонь блуждает по спине с почти грубой настойчивостью, снова подняла голову, встречаясь с ним взглядом. В серых глазах, кажущихся темнее обычного, читался невыразимый словами контраст сожаления и желания.

Поняла, что чувствую то же самое. Хочу привычно плавиться от его прикосновений и захлебываться пряно-травяным запахом, являющимся моим личным наркотиком, ощущать тепло его губ на своих губах.

И сама почти потянулась за поцелуем, вышедшим лишь легким касанием из-за разделявших нас холодных прутьев. Тяжелый рваный выдох Дэна без слов сказал о том, что его мысли практически совпадают с моими собственными. А когда его ладонь зарылась в мои волосы, расплетая неаккуратную косу, в которую я их собрала, я неуверенно прошептала:

— Дэн. Тут камеры вообще-то.

— Вряд ли мы с тобой интереснее нового сериала про малолетних бандитов, который дежурный и его помощница смотрят на планшете, — с усмешкой ответил он, пока его пальцы приятно щекотали кожу на затылке, вызывая успевшее забыться ощущение эйфории.

Я прикрыла веки, чувствуя, как невесомость распростерлась вокруг меня, темная и гулкая, и лишь рука Дэна, словно страховочный трос скафандра, удерживает меня от того, чтобы раствориться в ней без следа.

Не сопротивлялась, позволив чувствам взять верх над здравым смыслом. Однако, кажется у Лазарева здравого смысла было больше, потому что через несколько мгновений он нехотя отстранился:

— Я с удовольствием остался бы с тобой подольше, но мне нужно готовиться к завтрашнему судебному заседанию. Кислицын надеется рассмотреть дело за один день и к вечеру выйти на приговор.

Зная, как Дэн не любит работать с документами, дорого отдала бы за то, чтобы иметь возможность ему помочь. Как раньше напечатать надиктованный им заранее текст прений или ходатайств. Теперь этим, наверное, занимается вертихвостка Лидия. При мысли о ней в груди укололо болезненной ревностью. Спросила, отвлекаясь от неприятных раздумий:

— Он сказал тебе свое мнение по делу? Ты ведь за этим к нему подходил?

— Ничего от тебя не скроешь. Он настроен скептически и намерен учесть смягчающие обстоятельства и впаять тебе лет пять лишения свободы. Но сказал, что выслушает мою позицию. Уже что-то.

Пожалуй, что так. И если Дэн видит в этом повод для надежды на лучшее, предпочту ему верить.

Шагнув назад, Лазарев нежно скользнул пальцами по моей щеке, уверенно повторив:

— Все будет хорошо, клубничка. Доброй ночи.

— И тебе, — выдохнула я, с сожалением глядя ему вслед.

Когда Дэн уже ушел, а меня в наручниках выводили из следственной комнаты, я столкнулась в коридоре с еще одним узником ИВС, не сразу его узнав.

Половина лица Соколова оказалась обожжена огнем устроенного мной злополучного пожара в доме на Лазурной. Кожа на ней была пунцовой и бугристой, словно кратеры на луне. В этой же части отсутствовали волосы, ставшие на другой половине темным короткостриженым ёжиком. Его злобно-прищуренные глаза перехватили мой заинтересованный взгляд, а искривившиеся в неровном оскале ненависти губы зашевелились, однако слов я не разобрала. Да и, в общем-то не стремилась разобрать, понимая, что Матвей не скажет мне ничего хорошего.

Отвернулась, поймав себя на том, что вот перед ним чувства виновности я совершенно не ощущаю. Мотя получил что хотел. Будь то карма, или мой умысел, подверженный состоянию аффекта. Он получил по заслугам. За то, что пережила я, и за то, что пережил Дэн, и за то, что пережили те четырнадцать человек, которых нашли в земле в саду того злополучного дома на Лазурной.

А вернувшись в камеру, уже не могла уснуть, думая о том, правильно ли поступила, не сказав Дэну о ребенке. Но это ведь только усилило бы то чувство ответственности в происходящем, которое и без того грозило погрести Лазарева под собой без возможности выбраться, разве нет?

К тому же, меня грыз еще один червячок сомнений по поводу наших отношений, но я старательно отгоняла от себя неприятные мысли, надеясь, что в будущем, каким бы оно ни было, всё как-нибудь разрешится само собой.

Рядом с Дэном было спокойно и хорошо, но, когда он ушел, тревога вновь заняла привычное место, улегшись тяжелым камнем в районе груди. Как раньше, когда Контра ложилась на меня и мурлыкала, а я не в силах была ее согнать, хотя от ее тяжелой тушки становилось трудно дышать.

Завтрашнее заседание решит мою судьбу на ближайшие годы. И я либо поеду отбывать наказание в виде лишения свободы, либо наконец-то вернусь домой. Пан или пропал.

Будущее страшило, но больше раздражала его неопределенность и хотелось поскорее узнать, что же ждет меня впереди. Всё моё самообладание держалось лишь на вере в Лазарева, который, несмотря на все его приступы самобичевания, еще ни разу меня не подводил, постоянно спасая и вытаскивая из проблем, в которые я влипала с завидным упорством.

И этой ночью я почему-то совсем не могла уснуть, потому что, закрывая глаза, видела перед собой описанную Дэном яму, которую похитители успели для меня вырыть. Кажется, я стала слишком впечатлительной и теперь к огромному перечню моих кошмаров добавился еще один, новый.

Зато утром, когда автозак увозил меня в суд, вынуждена была зевать, уткнувшись в собственное правое плечо, ибо прикрывать рот руками, скованными в наручники, оказалось затруднительно.

Зевала и тогда, когда Кислицын продолжил рассматривать моё дело, наблюдая за процессом из клетки, которых в этом зале заседаний было две.

Дэн в отличие от меня собранный и уверенный, ходатайствовал о допросе сначала Резникова, потом Соколова. По очереди они занимали места во второй клетке, поскольку, хоть и были потерпевшими, тоже содержались под стражей. Вид обоих был жалок и потрепан, и если допрос, устроенный прокурором они худо-бедно выдержали, то на грамотно поставленных вопросах Лазарева версия о моем умышленном появлении в доме на Лазурной дала сбой, посыпавшись, словно карточный домик.

— Я не стану ему отвечать! — вспылил, наконец, Матвей, в запальчивости стукнув кулаком по решетке.

Но Дэн лишь усмехнулся в ответ:

— Не выйдет, Соколов. В этом деле вы — потерпевший, а его за отказ от дачи показаний ждет уголовная ответственность.

Похожий на вредного усатого дядю Вернона из книг Джоан Ролинг, Костенко, представляющий интересы обоих потерпевших, попытался вступиться за подзащитных:

— Он может воспользоваться статьей пятьдесят первой Конституции!

И улыбка Дэна стала еще шире:

— Использовать право не свидетельствовать против себя, чем косвенно подтвердить свою вину во всём, что вменяют ему по другим делам? Всегда пожалуйста.

Смотреть за их противостоянием было интересно, но я перевела взгляд на судью и так и не сумела понять его отношения к происходящему. Кому он верил? Мне или этим полупотерпевшим-полуподозреваемым?

Настала очередь и для допроса свидетелей. Первым вызвали Ковбоя, фамилия и имя которого, все равно тут же выветрились из моей головы, несмотря на то, что были названы несколько раз.

Заключив досудебное соглашение о сотрудничестве, он подробно рассказал о том, как и для чего Земсков организовал мое похищение. Поведал, какое будущее ждало меня в итоге. Назвал всех причастных и подтвердил отсутствие у меня плана мести, выдуманного Соколовым.

— Вам известно, кто именно и с какой целью поджог дом? — спросил у него прокурор.

— Не знаю. Возможно, Земсков, когда понял, что у него ничего не получилось. Вдруг он хотел избавиться от пацанов так же, как и от меня?

— Это домыслы, ваша честь! — тут же подал голос Костенко, вскакивая с места.

— Крыса ты, Серега! — выкрикнул из своей клетки Резников. — Мусорам продался!

В ответ Ковбой лишь хмыкнул, не пожелав озвучивать собственных соображений на этот счет. Он сдавал всех и спасал себя, посчитав инстинкт самосохранения лучшим стимулом, чем все воспеваемые в блатных песнях преступные идеалы.

А судья стукнул ладонью по столу, сурово добавив:

— Резников, после следующего замечания я удалю вас зала заседания.

И тот замолчал, а процесс продолжился вызовом для допроса того самого Лёхи, которого я постоянном видела в собственных кошмарах. Там он был их частью. Там огонь отбрасывал на его вытянутое лицо жутковатые тени. Там в его испуганных глазах отражалось моё собственное лицо, с лихорадочно-блестящим сумасшедшим взглядом.

Яркий дневной свет развеял наваждение. Врачом, на которого мои похитители возложили ответственную миссию по отрезанию моих пальцев, оказался молоденький парнишка, студент медицинского вуза, проходивший практику в хирургическом отделении местной больницы.

Он подтвердил, что осматривал меня сразу после похищения, пока я была без сознания на предмет тяжести повреждений. Подтвердил, кто и для чего меня похитил. Подтвердил, что видел меня на выходе из горящего дома на Лазурной, так же, как и он, спасающуюся от пожара и то, что я сказала ему лишь одно слово: «уходи».

Следом допросили пожарных, дежуривших в ту роковую ночь. Они сообщили, что в службу спасения действительно звонила девушка, сказавшая, что в горящем доме остались люди, и, если бы не этот звонок и их своевременное прибытие, Соколова и Резникова вряд ли удалось бы спасти.

Они же подтвердили, заключение экспертизы, не дающей однозначного ответа на вопрос, что именно послужило причиной пожара.

Слушая показания свидетелей, я завороженно разглядывала мелкие пылинки, кружащиеся в одиноком солнечном луче, чудом прорвавшемся сквозь тяжелые серые тучи. Пока я находилась за решеткой, теплая осень успела превратиться в начало морозной зимы.

— Подсудимая, вам так скучно с нами? — не скрывая сарказма полюбопытствовал Кислицын, когда я, действительно, чуть было не задремала на стадии исследования доказательств.

— Прошу прощения, ваша честь, — не стала спорить я и зевнула.

Дэн обеспокоено обернулся и взглянул на меня, и я выдавила в ответ усталую улыбку. Бессонная ночь давала о себе знать.

По Лазареву же понять, что он тоже, скорее всего, не спал, не получалось. Во всяком случае, это никак не влияло на его концентрацию и эффективность работы.

Закончив с оглашением моего характеризующего материала, Кислицын поднял взгляд на меня и произнес:

— Ну что, Ева Сергеевна, теперь вы готовы дать показания?

И поскольку это был последний момент, когда я еще могла рассказать о собственной версии произошедшего, кивнула, позволив Дэну приступить к допросу.

Никогда не любила экспромты. И, пожалуй, вместо того, чтобы разговаривать вчера обо всём подряд, нам стоило подготовиться и обсудить вопросы и нужные ответы на них.

Однако я успела забыть, что в экспромтах как никто хорош Лазарев. Он задавал мне вопросы в таком порядке, что я сама интуитивно чувствовала, что ответить, без лишних слов понимая, к чему он клонит.

— Что вы можете сказать о моменте, когда покинули дом, в котором держали вас похитители? — спросил он, когда допрос был почти завершен.

И я уверенно ответила:

— Этого момента я не помню. Наличие у меня частичной амнезии в результате посттравматического стрессового расстройства зафиксировано в заключении психолого-психиатрической экспертизы.

— Помните ли вы, был ли в доме пожар, когда вы его покидали?

— Не помню. На моменте, когда меня пытались насильно заставить выпить абсент, воспоминания обрываются.

— У меня всё, ваша честь, — перевел взгляд на задумчивого Кислицына Дэн.

А тот, шумно захлопнув второй том уголовного дела, лежащего перед ним на длинном прямоугольном столе, произнес.

— Что же, тогда на этом сделаем перерыв, а в шестнадцать часов встретимся снова, завершим судебное следствие и перейдем к прениям сторон.

Часы в этот момент показывали четырнадцать.

— Мы успеем поговорить? — шепнула я Дэну, чья широкая спина возвышалась передо мной, словно отгораживая от агрессивного окружающего мира.

— Мне нужно в полицию на допрос, поговорим позже, — напряженно ответил он, и умчался.

А я осталась, понимая, что возможно к вечеру, наконец, получу ту определенность, которую так хотела. Но вот уверенности в том, что решение Кислицына мне понравится, не было абсолютно никакой.