По ту сторону решетки

14. Бравада

С момента моего появления в отделе следственного комитета, происходящее почему-то воспринималось, словно в тумане.

Я столько раз была здесь раньше, но теперь чувствовала себя совершенно иначе. Не могла скрыть собственную растерянность и уязвимость, ощущая себя будто в вакууме. Голова категорически отказывалась соображать и неожиданно накатила слабость, как в рекламе про розового зайчика «Энерджайзер», у которого неожиданно сели батарейки.

В памяти несколько часов, проведенных в знакомом кабинете отразились рваными яркими вспышками, картинками, отпечатавшимися в воспаленном сознании, деталями, за которые мозг ухватился, чтобы сохранить иллюзию какой-то стабильности на фоне рушащегося словно карточный домик привычного мира.

Сочувствующий взгляд молчаливого Кирилла Серегина, и остальных следователей, которых я успела неплохо узнать, без слов говорили о том, что им меня жаль, но ничего сделать, чтобы помочь, они не могут.

Дрожание пластикового стакана с водой в моих пальцах, отчего она каплями пролилась на спортивные штаны.

Ругань Дэна и Прокопьева, снова встретившихся, словно два врага на поле боя, только в этот раз яблоком раздора стала я. И вместе с представителем адвокатской палаты, уведомленном о моем предстоящем задержании, вынуждена была смотреть на это ожесточенное противостояние в первых рядах.

Тем не менее, потратив полчаса на оскорбления и проклятия, позже они все же перешли к более-менее околоюридическому диалогу:

— Закон на моей стороне, Лазарев! И я докажу ее виновность, а ты не сумеешь мне помешать! — шипел Прокопьев, на эмоциях вскочивший с кресла.

Видела, что похожий на суслика краевой следователь, уже ощущал себя победителем и мысленно ставил галочку в своем плане отомстить Лазареву за всё, чего натерпелся якобы по его вине. Хотя основными причинами неудач Прокопьева, скорее были его собственная зависть, самонадеянность и глупость.

— Да о какой виновности ты вообще говоришь? — рычал Лазарев в ответ. — Ты ей сто одиннадцатую вменять собрался! Там максимум сто восемнадцатая (прим. Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности, предусматривающее максимально возможное наказание в виде ареста на срок до шести месяцев), да и то ты ее еще доказывать замучаешься! И эта статья не предусматривает ни задержания, ни заключения под стражу в качестве меры пресечения.

Видела, что Дэн, в отличие от своего оппонента, пытается сдерживать эмоции. Но удается плохо. Серые глаза Лазарева сверкают свинцовым оттенком, а остро заточенные скулы очерчены четче обычного, словно о них порезаться можно. Правая рука сжата в кулак, который он, кажется, тоже приберег для Прокопьева в качестве одного из аргументов, но, видимо, оставил на крайний случай.

— Суд разберется в квалификации, Денис, — с мерзкой улыбочкой выдал следователь, довольный тем, что ему удалось вывести невозмутимого адвоката из себя. — И, скажу по секрету, прокуратура негласно согласилась с моим мнением, и они поддержат ходатайство об избрании Ясеневой заключения под стражу. Как видишь, в отличие от тебя, я не действую наобум.

— В отличие от меня, ты идиот, Игорь, — ядовито выплюнул Лазарев. — И считаешь, что таким образом сумеешь свести старые счеты со мной. Это неправильно и глупо.

Тот в ответ лишь гаденько усмехнулся и произнес почти нараспев:

— Я всего лишь выполняю свою работу.

Откровенно говоря, было бы чудом, если бы эти двое все же сумели договориться. И чуда не произошло.

Прокопьев оформил протокол моего задержания и допросил в качестве подозреваемой. Пришлось еще раз пережить обстоятельства моего похищения и рассказать все в подробностях. Собрать в одну кучу полупрозрачными призраками блуждающие в голове мысли, чтобы грамотно изложить собственную версию событий, понимая, что это пока единственное, что я могу противопоставить доводам следствия.

Лазарев, в качестве моего защитника, все это время был рядом. Мрачный и хмурый. Так же, как и я, смирившийся с безнадежностью происходящего. Его присутствие и ощущение тепла от его плеча, немного успокаивало и не позволяло снова расплакаться.

Тем не менее, всё вокруг казалось каким-то нереальным. Случившимся, будто бы, не со мной, а с кем-то другим. Словно я фильм смотрю или театральное представление. Абстрактное, не имеющее ко мне самой никакого отношения.

И в то же время хотелось оказаться как можно дальше отсюда. Отмотать назад и вернуться в ночь с воскресенья на понедельник, когда все в моей жизни еще было хорошо. А, проснувшись утром, остаться с Дэном, прижавшись к нему, раствориться в ощущении эйфории и защищенности, и никуда не уходить.

— Замечания к протоколам будут? — протягивая распечатанные документы на подпись осклабился Прокопьев.

Я перевела взгляд на Лазарева, который, забирая у него стопку белых листов, даже не успев прочесть содержимое, мрачно отозвался:

— Будут. А еще будет ходатайство о приобщении к допросу видеозаписи с камеры автомобильного видеорегистратора, зафиксировавшего момент похищения.

Полностью доверяя Дэну, я не глядя подписывала знакомые бланки протоколов, которые он передавал мне. Буквы все равно мелькали перед глазами, сливаясь друг с другом и расплываясь серыми пятнами. В некоторых Лазарев сам писал замечания, где-то указывал на ошибки или неточности, требуя перепечатать так, как следует.

И когда с документами было закончено, Прокопьев, с удовлетворением потирая руки, произнес, стоящим у входа оперативникам, кивая на меня:

— Уводите.

Поднялась с пластикового стула, на котором сидела, встретившись взглядом с Лазаревым. В стальных глазах всего на мгновение мелькнула боль, тут же сменившаяся привычной бесстрастностью.

— Я приеду через пару часов, — произнес он, а я не смогла ничего ответить, боясь голосом или новым приступом слез выдать собственный страх и беспомощность.

Знала, что Дэн из-за меня сегодня итак пропустил половину рабочего дня и сейчас вынужден разрываться между помощью мне и кому-то из клиентов бюро.

Кивнула и отвернулась, смиренно позволив оперативникам сковать запястья в холодную сталь наручников. Вряд ли от меня ожидали нового сопротивления, скорее отдавали дань формальности процедуры доставления задержанных в изолятор временного содержания.

На улице похолодало. За то время, что я провела в стенах следственного комитета, ветер принес с севера тяжелые темные тучи, напоминающие цвет глаз Лазарева. Резкие порывы трепали футболку, пока сопровождающие вели меня к патрульной машине. Хотелось обнять себя за плечи, чтобы согреться, но сцепленные железными обручами запястья этому препятствовали.

Бездумно смотрела на черно-серые наручники, ярче остального иллюстрирующие отсутствие у меня теперь свободы, всю дорогу до изолятора. Они казались мне гораздо тяжелее, чем были на самом деле. Да и мысли в голове блуждали самые мрачные. Я прекрасно представляла себе, что меня ждет, не испытывая на этот счет никаких иллюзий, прекрасно зная, как работает правоохранительная система изнутри.

«Решить» проблему малой кровью можно было до возбуждения уголовного дела. А теперь механизм запущен и мне не отвертеться. Возможно Дэн сумеет добиться изменения квалификации на более мягкую, но и это вряд ли меня спасет. И система, функционирующая столько лет, пережует меня и выплюнет за ненадобностью.

— Выходим, — выдернул меня из раздумий голос Черкасова, когда машина остановилась у здания полиции.

И я вышла. Прошагала между ними мимо дежурной части, склонив голову и понуро опустив плечи. Щеки пылали от стыда. Хотелось съежиться и исчезнуть, провалиться сквозь землю, но нужно было идти вперед, кожей чувствуя на себе чужие любопытные взгляды.

Изолятор временного содержания на цокольном этаже полиции вызывал ассоциации с подземельем какого-нибудь средневекового замка. Холодные каменные стены узких коридоров, выкрашенные в грязно-зеленый цвет, только усилили это неприятное впечатление. Я столько раз подсознательно сочувствовала своим, попадавшим сюда, подзащитным, а теперь внутренне сжалась от непрошеной жалости к самой себе.

— Новенькую привезли, — довольный возможностью наконец передать меня «из рук в руки» произнес доставивший меня Черкасов, когда мы оказались у будки дежурного.

— Документы давай, — хмуро отозвался тот, принимая сопроводительные протоколы и мой паспорт в нежно-розовой обложке с цветочками, а потом, внимательнее оглядев меня, добавил с удивлением: — Ева Сергеевна? Неожиданно.

— Для меня не менее неожиданно, чем для вас, — глухо отозвалась я, выдавив безрадостную усмешку.

Дежурный тоже усмехнулся, но беззлобно, в отличие от многих сотрудников полиции, которые, увидев меня в наручниках, открыто злорадствовали.

— Да вы не переживайте, у нас здесь не так страшно, как может показаться.

— Мне ли не знать.

Он хмыкнул и замолчал, проверяя правильность заполнения документов и внося данные обо мне в специальный журнал.

— Ева Сергеевна, а почему вас в комитете не дактилоскопировали? (прим. речь о «снятии» отпечатков пальцев)

— Не знаю, забыли, наверное, — пожала плечами я, совершенно забыв о том, что это тоже часть необходимых формальностей.

— Еще бы, краевикам вечно не до этого. Надя! — зычно позвал он. — Принимай новенькую.

А когда вызванная сотрудница изолятора выглянула из соседнего кабинета, добавил уже мне:

— Что же, добро пожаловать, Ева Сергеевна.

Я кивнула, ощущая в этой фразе сарказм, которого он, возможно, туда и не вкладывал, и пошла следом за Надей, оказавшейся грузной женщиной лет сорока, чья форменная одежда выглядела маловатой размера на три. Большая связка ключей, надетая на металлическое кольцо, прикрепленное к её портупее позвякивала при каждом шаге.

— Это тебя в комитете так отделали, Ясенева? — деловито спросила Надежда, пропуская меня вперед.

Ну вот, стоило попасть в изолятор, и привычное уважительное «вы» куда-то подевалось, канув в лету вместе с обращением по имени-отчеству.

— Нет, — ответила честно, но уточнять где именно тоже не стала, посчитав, что меня и мои синяки сейчас лучше всего характеризует фраза «где взяла, там больше нет».

Надя, к счастью, тоже не планировала лезть ко мне в душу, почувствовав моё нежелание общаться. В странной комнате с неаккуратно прибитыми к полу стульями и небольшим столом, личный досмотр произвела практически молча, ограничившись лишь командами и вопросами, без которых было не обойтись, вроде:

— Шнурки из кроссовок вытащи. И ценности все с себя сними, они в сейфе храниться будут.

И я послушно сняла и положила на стол три сережки, кулон из белого золота на тонкой леске и помолвочное колечко, которое Дэн ночью снова надел на мой безымянный палец. Кажется, оно оказалось таким же несчастливым, как и моё сожженное свадебное платье. Вытащила шнурки из кроссовок. Это, видимо, чтобы я на них не повесилась «на радостях».

— Вещи твои где?

— Позже привезут.

Пользуясь тем, что Надя сняла с меня наручники во время досмотра, я все же обняла себя руками и растерла замерзшие и покрывшиеся мурашками предплечья.

— Руки давай, — скомандовала женщина и мне пришлось подать ей обе ладони, чтобы она, обмакнув специальный валик в черную краску, закрасила по очереди подушечки моих пальцев.

После этого Надежда с силой, давя до боли, пересняла следы пальцев в дактилоскопический бланк, где черные полосы отпечатавшихся завитушек напомнили мне о кельтских узорах татуировки на груди Дэна.

Чем больше я запрещала себе думать о Лазореве, чтобы окончательно не расклеиться, тем чаще мысли о нем возникали в моей голове. Всё вокруг вызывало навязчивые ассоциации с Дэном, от мрачно-серого цвета стен до воспоминаний о том, что он сам год назад был на моем месте. И не сдался, а вышел из той истории победителем. Может мне тоже стоило бы взять с него пример?

Пользуясь моим задумчивым смирением, Надя нанесла краску на мои ладони и отпечатала их следы тоже.

— Вон там руки отмой и в камеру пойдем, — кивнула она на железную раковину в углу.

Кран был весь испачкан в черной краске, однако мои руки были ничуть не лучше и я, закрыв глаза на неуместную брезгливость, осторожно открыла воду.

— Холодная, — прокомментировала поежившись, когда прозрачная струя загрохотала по эмалированной поверхности раковины.

— Это да, — согласилась Надя, которой, кажется, нравилась моя реакция на весь комплект дискомфорта, предоставляемый изолятором. — До пятизвездочного отеля мы немного не дотягиваем.

Скорее, «много».

Краска, успевшая забиться под ногти совершенно не желала смываться обглоданным почерневшим обмылком, а от воды, с каждой минутой моих тщетных попыток отмыть испачканную кожу становившейся все более ледяной, начало сводить мышцы.

Тем не менее, холод немного отрезвил меня и привел к мысли о том, что сдаваться нельзя. Я же не виновата в конце концов, а справедливость в этом мире еще осталась. И защищает меня лучший в городе адвокат. Значит, справимся. Нужно собраться с силами и выстоять. И не доставлять врагам удовольствия, впадая в уныние.

— Полотенца нет, — заявила Надежда в ответ на мой вопросительный взгляд. — Постоянное иметь не положено по санитарным нормам, а одноразовые кончились.

И я пожала плечами, решив, что отсутствие полотенца на фоне остального, происходящего вокруг меня апокалипсиса как-нибудь переживу. Стряхнула руки над раковиной, отчего на ней остались темные капли, давая понять, что отмыть руки мне все же не удалось.

Справлюсь. Приедет Дэн, мы обсудим позицию защиты и вместе выберемся из этой во всех отношениях неприятной ситуации. Я ведь вчера успела с жизнью попрощаться, а осталась жива, значит, и сейчас выстою. Безвыходных ситуаций не бывает. Прочь упаднические настроения.

— Нет так нет, — спокойно ответила я, еще раз для вида тряхнув руками над раковиной. — Ведите.

Надя перевела на меня взгляд, удивившись моей внезапной перемене настроения не меньше меня самой.

— Ну пойдем, — хмыкнула она, снова надев на меня наручники.

Я мысленно провела аналогии изолятора с детским лагерем. Там тоже были условия так себе, и уходить нельзя было. Еще и веснушчатый мальчишка из второго отряда за косички дергал и кормили отвратительно. Но я же тогда как-то вытерпела.

Интересно, а здесь с едой как? Внезапно разыгравшийся аппетит дал о себе знать недовольным ворчанием в желудке, когда я бодро шагала следом за Надей, найдя в себе силы не отчаиваться и пережить время пребывания в этом «детском лагере для взрослых» как страшный сон.

— Иван Константиныч, мы закончили, — сотрудница изолятора протянула дежурному дактокарту (прим. дактилоскопический бланк) и оформленные документы.

— Хорошо, — отозвался он, принимая бумаги. — В пятую ее определи, к Самохиной. Как вы, Ева Сергеевна?

— В порядке, — проговорила я, искренне улыбнувшись в ответ на его участие и радуясь тому, что хоть кто-то в этом угрюмом подземелье еще не забыл об уважении и субординации.

Дежурный кивнул, а я чинно проследовала за Надей дальше, проходя по узким, разделенным тяжелыми решетчатыми дверьми коридорам. Тусклое освещение и спертый воздух усиливали гнетущую атмосферу. Свет из узких окошек у самого потолка почти не проникал, судя по всему, на улице наступили пасмурные сумерки, и успевшая заволочь солнце серая хмарь не пропускала его лучей в эти мрачные катакомбы.

— Пятая, — зычно озвучила Надя, когда мы подошли к одной из дверей. — Тебе сюда, Ясенева.

Кивнула и остановилась, наблюдая за тем, как она отпирает тяжелую дверь и за ней открывается темная маленькая бетонная комнатушка с зарешеченным окном.

Смело вошла внутрь, успев выхватить взглядом две кровати, стол, туалет и раковину. На одной из кроватей полулежала девушка с обесцвеченными до желтизны волосами, стриженными в каре, одетая в черный спортивный костюм с белыми полосами по бокам.

Я собиралась поздороваться с вынужденной соседкой, но в этот момент сзади громыхнула закрываемая решетчатая дверь. И этот звук, в точности напомнивший грохот решетки в доме, где содержали меня похитители, в одну секунду смел всю мою браваду, словно ураган, унесший домик Элли в волшебную страну ОЗ.

Он прозвучал резко, как выстрел. И после него в глазах неожиданно потемнело, а я была вынуждена схватиться за холодную стену, чтобы устоять на ногах. Одновременно с этим звуком из воздуха внезапно исчез кислород, а стук сердца болезненно и гулко забился в висках.

И в темноте, окружившей меня со всех сторон, я будто в замедленном кино видела картинки из забытых мной нескольких часов вчерашней ночи.

Словно сторонний наблюдатель я смотрела, как сделав несколько глотков абсента из бутылки, ни с того ни с сего перехватила ее за горлышко и со всей силы ударила по голове Беззубого. Его глаза закатились, и он бессильно обвис на диване, словно сломанный манекен.

Матвей в тот же миг отпустил и испуганно отскочил, выставляя вперед руки, в попытке защититься от удара. И только из-за этого та я, чей взгляд казался со стороны совершенно безумным, промазала и его не постигла участь товарища.

Соколов крича что-то неразборчивое, вскочил на ноги, а когда я приблизилась, предпринял безуспешную попытку схватить меня за запястья. Это тогда от блузки с треском оторвался рукав, а я, с непонятно откуда взявшейся недюжинной силой, выдернула руки из захвата и снова замахнулась своим импровизированным оружием.

Я видела неподдельный страх в его глазах и столь же подлинное сумасшествие — в своих собственных. Мотя боялся. От страха расширились его зрачки, стучала кровь в жилах на шее, судорожно поднимался и опускался острый кадык, а лицо стало пепельно-бледным. Хотя я бы и сама на его месте, наверное, испугалась. Та девушка, что он видел перед собой, абсолютно не контролировала ни себя, ни собственные поступки.

На короткое мгновение Соколову удалось схватить меня за шею обеими руками и сопротивляясь я резко дернулась, рванув ухваченный им ворот.

И с новой силой замахнулась бутылкой, на этот раз попав в цель. Стекло с хрустом раскололось при ударе о голову, заливая темные волосы приторно пахнущей зеленой жидкостью. Матвей схватился за мигом закровившую рану, оседая на пол, а я смотрела на свои дрожащие пальцы, продолжавшие крепко сжимать стеклянное горлышко с острыми, словно кинжалы, краями.

Но вместо того, чтобы, получив долгожданную свободу, сбежать, я со звериным рыком, пнула коробку, стоящую в основании пирамиды таких же, с грохотом обрушивая верхние ящики на пол. Бутылки, находившийся внутри, бились друг о друга, трескались и наполняли гостиную крепким запахом алкоголя. Виски смешивалось с абсентом и лужами растекалось по грязному полу, стекая мутными реками.

А потом, прежде, чем уйти и с оглушительным лязгом захлопнуть за собой дверную решетку, я чиркнула обнаруженной на столе возле полной окурков пепельницы, зажигалкой. И алкогольные водопады, что продолжали вытекать из обрушенных коробок, моментально занялись ярким синим пламенем. И я нынешняя, почему-то оставшаяся внутри, задыхающаяся от дыма, клубившегося вокруг, смотрела в спину себе прошлой.

Пламя продолжало сиять, когда она звонила в службу спасения с обнаруженного в прихожей, телефона. И разгоралось еще сильнее, когда она столкнулась на выходе из дома с незнакомым худощавым, словно длинная жердь, парнем. Они смотрели друг на друга почти с минуту, а потом она сказала ему всего одно слово: «уходи».

На этом видение из забытого прошлого оборвалось, а настоящее снова обрушилось на меня давящим жжением в груди, пятнами в глазах и учащенным пульсом. Картинка перед глазами прояснялась медленно и неохотно. Мое тело, не поддающееся контролю, конвульсивно билось в чьих-то сильных руках. И когда я сумела, наконец, сфокусировать взгляд, из дыма и тумана, окутавшего меня, проступило обеспокоенное лицо Лазарева.