По ту сторону решетки

22. Счастье

Вечером, вместо того, чтобы снова валяться в ванной, читать или бессмысленно пялиться в окно, я, одевшись потеплее, вышла на улицу.

Снегоуборочная техника за день успела расчистить дороги почти до самого асфальта. Изо рта при дыхании вырывались клубы белого пара. На небе цвета темно-синих чернил ярко сияли звезды. А моя машина терпеливо дожидалась меня у подъезда.

— Ну привет, Леечка, — с улыбкой поприветствовала я автомобиль, по которому тоже успела соскучиться, а он в ответ мигнул фарами и радостно пиликнул сигнализацией.

Обошла Лексус вокруг. Он сверкал под светом фонарей свежей полировкой, да и новую иссиня-черную зимнюю резину нельзя было не заметить. Лазарев позаботился. Ёшкин кодекс, вот лучше бы позвонил.

Усевшись, любовно погладила кожаную оплетку руля и нажала кнопку старта, а после позволила колесам машины осторожно покатиться по успевшей немного обледенеть дороге.

Специально не рисковала садиться за руль днем, посчитав, что вечером город будет пустым и я сумею снова привыкнуть к вождению после долгого перерыва. Большинство водителей действительно к этому времени успели разъехаться по домам, и никто не мешал мне наслаждаться поездкой, у которой была конкретная цель.

Вспомнив о прошлогоднем опыте езды по льду, я направлялась к Третьему озеру в надежде, что оно уже успело застыть. Мороз, стоящий на улице довольно долго, должен был позволить ему промерзнуть полностью, до самого неглубокого дна, и стать импровизированным автодромом.

Так оно и было. А судя по выставленным на поворотах пирамидам из шин, на льду даже успели провести первые в этом году гонки. Несколько запоздалых гонщиков еще скользили по проторенным трассам, высвечивая фарами дорогу перед собой, и я тоже осторожно спустилась на ледовую гладь, стараясь не черпануть о неудобный съезд низким передним бампером.

Постояла какое-то время, понаблюдала за остальными, и вскоре вклинилась в поток скользящих кругами автомобилей так, чтобы иметь достаточную дистанцию от остальных и никому не мешать.

В следующее мгновение с удивлением отметила, что внутри появилось позабытое ощущение восторга, плещущееся пенистыми волнами и искрящееся золотистыми пузырьками. С каждым новым кругом, с каждым поворотом, когда Лексус становился почти неуправляемым и уходил в занос, это чувство все больше и больше разрасталось внутри.

Я погромче включила альбом Линдси Стирлинг, позволив чарующему тембру скрипки слиться воедино с ритмом струн моей собственной души. Мне хотелось одновременно и плакать, и смеяться, и я наконец почувствовала себя по-настоящему свободной. Даже улыбнулась счастливо, по-детски, на мгновение забыв обо всех проблемах. До того момента, пока не увидела на берегу знакомый черный Лэнд Дэна.

А он что здесь делает? Подтверждает то, что звонить мне у него нет не времени, а желания?

Вопреки подозрениям о том, что у него здесь назначено свидание с какой-нибудь более удачливой и менее проблемной девушкой, чем я, он был один. Стоял у машины и, задумчиво глядя в мою сторону, курил. Ёшкин кодекс! Правильный Лазарев, от которого всегда принципиальным ЗОЖем веяло за версту — курил. Кажется, мы и правда оба изменились.

Дэн не спешил подходить ко мне, хотя я, честно говоря, ждала. Каталась, еще пол часа, иногда из-под ресниц поглядывая в сторону берега, однако вскоре заметила, что Лэнд и его хозяин исчезли с прежнего места. После этого счастливые пузырьки внутри лопнули, улыбка исчезла с моих губ, катание по льду перестало доставлять прежнее удовольствие, и я отправилась домой.

А утро следующего дня началось с приема у акушера-гинеколога, сдачи нужных анализов и УЗИ.

— Все в порядке, — уверенно заявила врач с первого взгляда на плод, на экране монитора.

Тем не менее, для меня непонятная черно-серая картинка не являлась успокоением. Маленький комочек, у которого, при сильно развитой фантазии можно было отличить голову от туловища и, возможно, даже разглядеть на ней носик никак не развеивал чувства неуверенности и тревоги.

Ощущения от того, как врач водила холодным прибором по намазанной специальным гелем коже на животе было не из приятных, но я стоически терпела все нужные манипуляции, хотя с утра чуть не потеряла сознание при заборе крови из вены.

— Вы уверены? — спросила я настороженно, не желая так просто расставаться со всеми фобиями, которыми успела обзавестись за последний месяц.

— Абсолютно. Ну и через полчасика лаборант точнее скажет. Но я бы на вашем месте и без этого не переживала. Размер плода — семь с половиной сантиметров, сердечко бьется и пульс хороший. Вам бы питаться получше, а то одна кожа да кости. Все эти модные увлечения диетами до добра не доведут, — беззлобно проворчала женщина, выводя три картинки с экрана на продолговатую полосочку фото-бумаги.

Однако, я не сдавалась:

— А если у плода какие-нибудь отклонения или еще что-то не так?

Гинеколог лишь покачала головой, вручая мне листочек с распечатанными картинками:

— Ох, Ева, спишу ваш вопрос на буйство гормонов. Вы думаете не о том. Гуляйте больше, смотрите хорошие фильмы или читайте. Откажитесь от кофе, больше отдыхайте и избегайте стрессов.

Вздохнула, сжимая в руке листочек с результатами УЗИ. Легко сказать. Самым большим моим стрессом сейчас было разрываться между желанием рассказать о ребенке Лазареву и невозможностью это сделать. И я осторожно положила листочек во внутренний карман сумки.

Анализы тоже не выявили никаких проблем, но тревожность от этого никуда не делась.

А когда стемнело, я снова, не выдержав, поехала на Третье озеро, кружась по нему в потоке разноцветных машин и пересекающихся отсветов фар. Снова Лазарев смотрел на меня с берега, выдыхая изо рта клубы сигаретного дыма. И опять уехал, так и не посчитав нужным со мной поговорить.

— Детский сад, — резюмировала Аллочка, когда на следующий день я рассказала ей о наших с Лазаревым ежедневных встречах.

Мы вместе лежали на моем диване и доедали остатки фигурных шоколадок с разными начинками из наполовину опустевшей корзинки. Я заметила, что она точно так же как я, кладет руку на то место, где, как ей казалось, располагался её еще не рождений сын. И наши ладони аккуратно лежали, каждая на своем животе: её — на большом, а моя — на едва — заметном.

— Почему? — спросила я с набитым шоколадом ртом.

Сравнение моих «глобальных проблем мирового масштаба» с детским садом меня расстроило и почему-то даже немного разозлило.

— Потому что дураку понятно, что Лазарев любит тебя, а ты — его. А вместо того, чтобы быть вместе, вы не разговариваете друг с другом.

Она с довольным видом достала из корзины красивую конфету в форме ангелочка и осторожно начала разворачивать шуршащую серебристую фольгу.

— Дураку, может, и понятно, — хмуро проворчала я. — А мне понятно, что это не любовь. Мы оба теперь другие, будто сломанные. Каждый винит себя. Такие события, как те, что произошли с нами, не проходят бесследно. Я знаю, что в конце концов мы оба как фениксы восстанем из пепла и пойдем дальше. Но не факт, что вместе. Не факт, что новые мы подходим друг другу так же идеально, как прежние. И я не хочу, чтобы знание о наличии ребенка давило на Дэна при принятии решения о том, хочет ли он и дальше быть со мной.

— А ты сама хочешь? — внимательно выслушав мой монолог, спросила она, откусывая от развернутой конфеты кусочек и проверяя начинку.

— Конечно. Но это должно быть взаимно. И если я больше ему не подхожу, я готова принять его выбор.

Аллочка задумчиво прожевала шоколад и многозначительно изрекла:

— Ты и правда изменилась.

— У меня было много времени, чтобы об этом подумать, — отозвалась я со вздохом.

— Пожалуй, даже слишком. Не грузи себя этим. Лазарев не откажется от тебя, — ответственно заявила Аллочка и предложила: Если он к тебе не идет, сделай первый шаг сама. Расскажи про то, что беременна. Он же сразу забудет о своей вине

Ёшкин кодекс, как у нее всё просто! Лазарев попросил дать ему время, и я ему его дала. Не могу же я теперь сама позвонить ему и сказать, что мне без него плохо? Что просыпаться по утрам не хочется, а засыпать по вечерам не получается? Что свобода не приносит никакой радости, если его нет рядом?

Надеялась, что её оптимизм привычно заразит и меня, но внутри почему-то стало еще отвратительней. И я призналась:

— Я не хочу, чтобы он был со мной из чувства вины или долга, или из-за ребенка. Хочу, чтобы любил меня так, как раньше.

— Он и любит. И единственные, кто в этом сомневается — тараканы в твоей голове, а может, и в его тоже. Если он, как ты говоришь, винит себя, то тебя-то за что наказывает?

И когда она задала мне этот вопрос, четкий ответ на него сам собой возник в моей голове.

— Дэн не меня наказывает, — отозвалась я, бездумно уставившись в потолок и на мгновение забыв о конфете, таявшей в моих пальцах. — Люди, как он, требовательные к остальным, в сотни раз строже к самим себе. И он не может простить себе того, что сделал неправильный выбор. Не сумел все предусмотреть. Он себя наказывает. Конечно, если я сейчас расскажу ему о ребенке, он будет рад, но эта дыра внутри него, которую он сам в себе выгрыз, никуда не денется. И в конце концов она даст о себе знать рано или поздно. Пусть лучше поймет, что может сам себя простить и жить дальше.

Аллочка вздохнула, но к ней быстро вернулось хорошее расположение духа и она, дурачась, бросила у меня скомканный конфетный фантик.

— Кажется, теперь ты понимаешь Лазарева даже больше, чем он сам. В таком случае, будем с нетерпением ждать, пока ваши тараканы сойдутся во мнениях. Думаю, я к этому времени родить успею, — усмехнулась она, но я не разделяла ее веселья.

И этим вечером поездка на Третье озеро стала уже традиционной. Хотя я и сомневалась какое-то время, стоит ли ехать и без особой нужды бередить и без того израненную душу? Всё же не выдержала, в который раз признавшись самой себе, что у меня от Лазарева зависимость.

Кажется, я опоздала. К моменту моего появления других машин на льду не было, зато черный Лэнд уже дожидался меня на берегу. При виде прямого мужского силуэта в расстегнутом темно-синем пальто поверх привычного делового костюма, сердце непроизвольно забилось чаще. Кажется, перевязь с левой руки Лазарева уже исчезла. Начинающийся мелкий снег засыпал всё вокруг, опускаясь на волосы и плечи Дэна и я, засмотревшись, чуть не притерла правым крылом своего Лексуса ограждение из шин.

Резко выдохнув, нажала на мультируле кнопку, увеличивающую громкость звука. «Carol Of The Bells» Линдси Стирлинг в эту снежную погоду напоминала о том, что до нового года осталось меньше месяца.

В это время принято подводить итоги, и я с грустью осознала, что год назад и подумать не могла, через что мне предстоит пройти. И поняла, что ни о чем не жалею и мое счастье зависело не от этого, а от совершенно другого фактора. От того, рядом со мной Дэн или нет. Только в его присутствии я расправляла крылья за спиной и ощущала безграничную, всепоглощающую эйфорию.

Всеми силами удерживала себя от того, чтобы не смотреть на Лазарева, но Лэнд притягивал к себе мой взгляд, словно магнитом.

«Завтра не поеду» — мысленно строго запретила я сама себе, но тут же забыла о своем обещании.

Проезжая мимо берега, боковым зрением отметила, что Лазарев докурил, затушил окурок о колесо Лэнда и сел за руль.

«Уезжает. Так рано?» — тут же тревожным звоночком завертелось в моем воспаленном тягостным ожиданием мозгу.

Он действительно завел машину, ослепившую ярким светом зажегшихся габаритных огней, но не уехал. Проходя следующий круг, я затаила дыхание, завороженно глядя, как ветер разметает в стороны снежинки с капота и крыши Лэнда, медленно спускающегося на лед озера.

Я не остановилась, а машина Дэна подстроилась под мою скорость и заскользила рядом по соседней полосе.

Несколько кругов мы так и проехали бок о бок. Само-собой, мой водительский опыт сильно уступал Лазаревскому. И пару раз меня чуть не занесло прямо на его новенький Лэнд.

Словно почувствовав мой страх, он отъехал чуть дальше, но тут же развернулся и вскоре мы встретились, ослепив друг друга фарами и разъехавшись «восьмеркой».

Теперь это напоминало танец. Странный для любого стороннего наблюдателя, если бы таковые имелись, но, кажется, вполне понятный нам обоим. По-своему красивый. Снег, разлетающийся в стороны. Лед, сверкающий под светом фар, словно гладкое стекло. Громкая, рвущая душу, музыка скрипки из колонок.

Почувствовав, как слезы горячими потоками катятся по щекам, я первой не выдержала напряжения, не в силах больше терпеть это томительное ожидание. Остановила машину прямо в центре озера и вышла вперед, в свет фар, стараясь не поскользнуться на льду.

В следующее мгновение Дэн круто развернул Лэнд и остановил его напротив.

Я замерла перед капотом Лексуса, словно в замедленной видеосъёмке глядя на то, как Лазарев выходит из машины и направляется ко мне. Как при ходьбе разлетаются в стороны полы его расстегнутого пальто. Как искрятся тающие снежинки на его волосах. Как отблески фар от обеих машин высвечивают его силуэт золотистым ореолом, делая эфемерно-ненастоящим.

Подойдя ближе, Лазарев тоже замер напротив. Почти минуту мы молча смотрели друг на друга, потом он улыбнулся одними уголками губ и со вздохом произнес:

— Я не могу так больше, клубничка.

— И не надо, — нервно усмехнулась я и решительно шагнула к Дэну, позволяя заключить в крепкие теплые объятья.

Так не обнимают в милых и романтичных фильмах. Там сильные и мужественные герои сжимают ладонями тонкие талии хрупких героинь, а те, в свою очередь нежно кладут пальцы на широкие мужские плечи.

Вместо этого я уткнулась лицом в грудь Дэна, а мои ладони пробрались под его пальто и пиджак, сомкнувшись за спиной, чувствуя через тонкую ткань тепло его кожи. А он крепко обвил руками мои плечи и зарылся носом в волосы, щекоча горячим дыханием. Так герои не обнимаю героинь в кино. Так обычные люди обнимают тех, кого больше всего на свете боятся потерять.

— Прости меня, — выдохнул Лазарев мне в волосы, заставляя немного отстраниться, чтобы поднять голову и утонуть во взгляде темно-свинцовых глаз. — Я привык, что у меня всегда всё идет по плану. А с тобой всё не так. С тобой всё идет… — он откашлялся, подбирая нужное цензурное слово. — Не так, как задумано. Твои действия невозможно просчитать наперед. Я не всегда понимаю, чего от тебя ожидать.

Это вызвало у меня улыбку.

— Мне не нужно тебя прощать, Дэн. Я же говорила, что ни в чем тебя не виню. А тебе не нужно меня понимать. Просто любить вполне достаточно.

— Я и люблю, — приглушенно выдохнул он и, чуть ослабив объятия, прижался губами к моим губам, не позволяя сказать ни единого слова в ответ.

А я отдалась потоку нежности, чувственности и доверия, хлынувшему на меня с этим поцелуем, без слов говорившем обо всем, что нас связывало и отметавшем все мои сомнения о том, что мы перестали быть идеально совпадающими частичками чего-то целого и настоящего.

С каждым трепетным прикосновением его губ к моим, я чувствовала, как по телу разбегаются покалывающие искорки удовольствия и того самого безграничного счастья, которое мог подарить мне лишь один человек. Тот, что сейчас, тяжело дыша, продолжает сжимать меня в объятьях.

— Ты дрожишь, — пробормотал Дэн, нехотя отстраняясь. — Пойдем в машину.

Но холода я не чувствовала, хотя легкая дрожь действительно сотрясала все тело изнутри.

Проблема была в том, что машины было две, а расставаться, после того как мы снова, наконец, обрели друг друга, категорически не хотелось, даже на минуту. И я растерянно оглянулась на свою машину, всё еще бьющую в мою спину ярким светом фар.

— Давай ключи и иди в Лэнд греться, — без лишних слов понял меня Дэн. — Оставим Лексус на берегу, а утром его водитель отгонит на стоянку.

Но я не пошевелилась, сомневаясь в том, стоит ли оставлять свой автомобиль на произвол судьбы. Лазарев усмехнулся:

— Клубничка, не мерзни, — произнес он строго и, подмигнув, добавил аргумент, обычно решающий подобные проблемы в его пользу: — Там в левом подстаканнике твой любимый кофе.

Горячо обожаемый мною раф я раньше могла пить практически круглосуточно, не испытывая после этого никаких проблем со сном. И я послушно отдала Дэну ключи от Лексуса, но, сделав несколько шагов, с печальным вздохом бросила ненароком:

— Кофе мне больше нельзя.

В Лэнде уселась на водительское кресло с включенным подогревом и следом за Лазаревым, выехала на берег. Припарковалась возле Лексуса, а потом, не выходя из салона, перебралась на пассажирское сиденье, с грустью глянув на свой стакан клубничного рафа.

— Почему тебе кофе нельзя? — усаживаясь рядом, полюбопытствовал Лазарев, после того, как поставил мою машину на сигнализацию.

Услышал, значит. А я успела пожалеть, что высказала вслух эту, неожиданно пришедшую на ум мысль. Но не придумала для ответа на этот вопрос ничего лучше, чем:

— Врач не разрешает.

И эти слова ожидаемо заставили Дэна нахмуриться.

— Ты чем-то больна?

Мда. Тот случай, когда сказала «а» и теперь обязательно нужно говорить «б», чтобы не показаться в глазах собеседника идиоткой.

Наверное, о беременности принято сообщать какими-то более изощренными и красивыми способами. Но пока Дэн не успел приписать мне какой-нибудь туберкулез или еще чего похуже, поскольку в изоляторе можно подцепить и не такое, пожав плечами, отозвалась:

— Скорее, чем-то беременна.

И, судя по всему, эта фраза вогнала Лазарева в ступор. Когда я ее произнесла, он как раз успел сдвинуть рычаг переключения передач на «D», потом вернул на «Р» и задумчиво повторил этот ритуал еще раз, а потом, прикрыв веки, откинул голову на сиденье.

Ёшкин кодекс! Если даже у меня в своё время мысли о беременности вызвали целый ряд вопросов и противоречивых мыслей, то у Дэна их теоретически должно было быть еще больше. И я, нарушив затянувшееся молчание, быстро произнесла:

— Срок около семнадцати-восемнадцати недель. Это наш ребенок, Дэн. И с ним всё хорошо.

В подтверждение собственных слов, достала из сумочки листочек с результатами УЗИ и протянула ему. Я и сама иногда не верила, а эта маленькая бумажка доказывала, что беременность — не плод моей фантазии, а свершившийся юридический факт.

Дэн глянул на листок, как и я, вряд ли что-то поняв, и перевел на меня ошарашенный взгляд, по которому я никак не могла уяснить его отношение к случившемуся. На его обычно бледном лице появился румянец, а глаза странно заблестели.

— Почему ты не сказала мне раньше? — наконец, тихо спросил Лазарев.

«Ага, как же. Чтобы ты изгрыз себя виной или от бессильной злости разобрал изолятор на мелкие кирпичики?» — подумала я, но вслух сказала другое:

— Можешь считать это расплатой за отмену свадьбы. Теперь мы квиты.

— Я думал, мы квиты после того, как ты от меня отказалась, — покачал головой Дэн. — Считал, что это было способом упрекнуть меня и отомстить за всю боль, что я тебе причинил.

Удивленно подняла брови, осознав, насколько по-разному мы тогда восприняли одну и ту же ситуацию. То, что он вообще так обо мне подумал, вызвало прилив возмущения:

— Отказавшись, я хотела тебя защитить. Серегин рассказал мне о жалобе в адвокатскую палату, и я видела, что тебе плохо. Переживала о том, что каждая наша встреча только усугубляет ситуацию.

Теперь настал через Дэна искренне удивиться:

— Ты правда подумала, что сломанный нос Прокопьева мне чем-то грозил? В палате меня, конечно, сначала демонстративно пожурили, а потом неофициально сказали, что будут не против, если я сломаю ему что-нибудь еще. Я ведь не единственный, кто терпеть Прокопьева не может.

— Да уж, благими намерениями вымощена дорога в ад. Видишь, как получается, когда каждый из нас строит планы отдельно от другого? — вздохнула я, понимая, что, как и Дэн когда-то, оказалась неправа, когда решила действовать сама, не обсуждая с ним причины собственных действий.

— Вижу, — отозвался он с улыбкой и нежно коснулся пальцами моей скулы. — И обещаю, что больше никогда так не поступлю.

Прильнула к его руке, прикрыв веки и потерлась щекой о грубоватую кожу его ладони. Выдохнула:

— Я тоже.

Почти минуту мы молчали, наслаждаясь уютом и теплотой этого момента. Абсолютным пониманием и согласием. Гармонией. И шумом нашего учащенного дыхания.

А потом Дэн неожиданно произнес:

— Ты ведь еще не передумала выходить за меня замуж?