По ту сторону решетки

18. Ясность

— Простите, — всхлипнула я, вытирая слезы, лившиеся из глаз непрерывным горячим потоком, который я никак не могла остановить.

Во время экспертизы мне пришлось рассказать о себе всё, начиная с детства. Вывернуть душу наизнанку перед суровой комиссией из эксперта-психолога и эксперта-психиатра.

Последним оказался суровый мужчина с кустистыми седыми бровями. Ему бы еще длинную бороду и был бы вылитый Дед Мороз. Вот только вместо новогодних подарков мне пришлось стерпеть от него несколько неприятных личных вопросов, призванных, видимо, вывести меня из равновесия.

Потом я в который раз рассказала о том, что произошло со мной после похищения, не зная точно, удалось ли мне утаить тот факт, что пожар в доме на Лазурной произошел по моей вине. Слишком уж каверзными были вопросы. Иногда об одном и том же перефразированно спрашивали по нескольку раз и под конец я совсем запуталась. И, хотя и держалась из последних сил, все же не выдержала и разревелась.

Никогда не плакала в присутствии чужих людей. Даже когда в первом классе сломала руку, упав с велосипеда, стиснув зубы вытерпела все врачебные манипуляции с ней, не проронив ни одной слезинки. А тут — нервы неожиданно и не вовремя сдали.

В круг «не чужих» в нынешних обстоятельствах входили только мама, Аллочка и Дэн. И осознание того, что я нарушила столь важное для себя правило, отчего-то заставило меня расплакаться еще горше.

«Дед Мороз», как и большинство мужчин не переносящий женских слез, тут же сообщил, что материала для дачи заключения у него достаточно и ретировался. А моложавая блондинка-психолог подвинула ближе ко мне картонную упаковку с бумажными салфетками.

— Ничего, — произнесла она с участием, показавшимся искренним. — Тут многие плачут. Обстановка, видимо, располагает.

Да уж, можно и так сказать.

— Теперь точно напишете в заключении, что я ненормальная? — печально улыбнулась я, выдергивая салфетку и, махнув рукой на приличия, шумно в нее высморкалась.

Блондинка ободряюще улыбнулась:

— Не напишу. И Степан Федорович, думаю придерживается того же мнения. Случившееся с вами определенно вызвало посттравматическое стрессовое расстройство, однако оно не свидетельствует о необходимости назначения принудительных мер медицинского характера.

Я благодарно кивнула, поскольку это немного меня успокоило. Тот факт, что я не сошла с ума и мои кошмары и провалы в памяти просто следствие стресса — радовал.

А психолог продолжила:

— Вы мне лучше скажите, Ева, почему вы, как адвокат, не догадались добавить вопрос о наличии или отсутствии у вас состояния аффекта (прим. состояние психики, при котором человек не может осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими) в момент причинения повреждений потерпевшим?

— Потому что подобная формулировка вопроса являлась бы косвенным признанием вины, — отозвалась я, на мгновение перестав плакать. — А еще потому, что доказать аффект, аморальность и противоправность действий потерпевших в моем случае было бы проблематично.

— Зря вы так считаете. Эксперты ведь исходят в своем заключении не столько из прилагаемых следователем копий протоколов, сколько из показаний испытуемого. Сейчас ни я, ни психиатр не выйдем за пределы вопросов, указанных в постановлении, но ничего не мешает впоследствии назначить дополнительную экспертизу. И я почти не сомневаюсь в том, что она даст четкий ответ, что аффект в вашем случае присутствовал.

— Спасибо, — удивленно поблагодарила я, понимая, что только что мне, хоть и без спроса, дали неплохую подсказку и шанс получить более мягкое наказание, пусть и косвенно признав вину.

— Не за что. У вас есть еще десять минут, чтобы успокоиться, и я позову конвоиров. Меня уже ждет следующий испытуемый. Удачи вам, Ева.

После этого она вышла из кабинета, оставив меня одну, что было вообще-то неправильно и не очень профессионально с точки зрения процесса производства экспертизы, однако очень человечно, за что я была благодарна психологу даже больше чем за ценную информацию, которую она мне только что сообщила.

Предоставленного времени хватило для того, чтобы привести себя в порядок, выровнять дыхание и высушить салфетками мокрое и распухшее от слез лицо. Плакать мне больше не хотелось. Хотелось действовать.

Мысли в голове лихорадочно зашевелились, и я пожалела о том, что под рукой нет моей заветной тетрадки, чтобы записать всё, до чего я успела додуматься. Сознание стало ясным, как небо в погожий день. И трясясь на неудобном сиденье холодного этапного автозака я старалась не выпустить идеи из собственной головы.

— Как прошло? — участливо спросила Ирка, когда я вернулась в камеру с первого взгляда заметив моё непривычно приподнятое настроение.

— Неплохо, — отозвалась я и тут же улеглась на кровать, раскрыв тетрадку на странице с собственными заметками и схемами.

Теперь у меня был еще один вариант действий и собственное положение больше не казалось мне таким безвыходным, как раньше. Я даже поужинала с небывалым аппетитом и спала без успевших приесться кошмаров.

Однако с утра снова мучилась с тошнотой, вызванной одним только запахом завтрака, казавшимся теперь не просто неприятным, а буквально непереносимым. И вместо того, чтобы есть, я спрятала нос в рукаве спортивной куртки, но это не помогло и меня все равно стошнило, а сильная слабость, почему-то накатившая после этого заставила пластом пролежать на кровати почти до самого обеда.

Возможно, я лежала бы и дальше, если бы из-за двери не раздалось:

— Ясенева, на выход.

Ёшкин кодекс, вот только Прокопьева мне сейчас для полного счастья не хватало!

— Может, если меня стошнит на одну из его паршивых рубашек, он перестанет практически ежедневно ко мне наведываться? — проворчала я, заставив усмехнуться Ирку, вероятно, представившую себе эту развеселую картину.

С трудом поднялась с кровати и подошла к выходу из камеры. Вышла, встав лицом к стене, протянула руки и дождалась щелчка наручников. Вяло переставляя ноги, нехотя отправилась вслед за конвоиром, обдумывая в голове, какой колкостью могу поприветствовать Прокопьева. Но всё заранее заготовленное ехидство застряло у меня в горле и заставило замереть на пороге следственной комнаты.

Еще до того, как подняла голову, буквально кожей ощутила присутствие того, кого совершенно не ожидала увидеть. Почувствовала легкий аромат пряно-травянистого парфюма, вызывающего ассоциации с летним лесом. Дыхание участилось, а сердце забилось чаще обычного.

Лазарев. Он пришел тогда, когда во мне не осталось ни капли надежды на его появление. Когда я поняла, что после того, как сама отказалась от него, не решусь попросить его о помощи. Он, как всегда, будто почувствовал, что мне нужен.

Дэн, как ни в чем ни бывало, сидел на стуле для посетителей и в ожидании моего появления привычно читал Вестник Федеральной Адвокатской палаты. Как обычно, одетый в деловой костюм с иголочки, с идеально уложенной прической, с дорогими часами, блеснувшими на запястье, он казался как нельзя не соответствующим окружающей обстановке. И как нельзя не соответствующим лично мне.

— Ева, — кивнул он, заметив моё присутствие, скользнул по мне взглядом, показавшимся почти незаинтересованным, и вернулся к газете, дочитывая, видимо, недочитанное предложение.

На фоне его безупречности, мне вдруг стало стыдно за собственный костюм, принявший не самый лицеприятный вид за полтора месяца почти непрерывной носки, за отсутствие маникюра и макияжа. Осторожно села напротив, рассматривая адвоката. Мы так долго не виделись и всё, чего я удостоилась при встрече, это один короткий холодный взгляд? Однако, дочитав, Лазарев отложил газету и тоже внимательно всмотрелся в моё лицо.

— Дэн, — выдохнула я неуверенно, словно еще не до конца поверила, что передо мной действительно он. Хотела сказать что-то еще, но он, покачав головой, строго оборвал:

— Выглядишь скверно, Ева. Ты вообще ешь что-нибудь?

Нахмурился, ожидая ответа, а я растерялась и ожидаемо расстроилась, услышав подобное от того, кто всегда говорил, что я для него прекраснее всех на свете.

— Ты здорова? Может нужны какие-нибудь лекарства? — продолжил Лазарев в ответ на моё молчание.

«Ага. Тест и витамины для беременных» — подумала я, а вслух тихо сказала:

— Не нужны.

Мне понадобилось время, чтобы понять, что Дэн тоже изменился за эти полтора месяца. Для того, чтобы затащить Земскова на решетку, нужен был Деспот, но, кажется, мой отказ сделал из Лазарева кого-то гораздо более жесткого, категоричного и неуступчивого. И я понятия не имела, каким экзорцизмом изгнать теперь из него всё вышеперечисленное. И нужно ли это делать. Спросила осторожно:

— Почему ты пришел?

Понимала, что вряд ли он явился только для того, чтобы посмотреть как потрепано я выгляжу спустя полтора месяца с нашей последней встречи и позлорадствовать по этому поводу.

— Думаешь, не стоило? — ответил Лазарев, склонив голову к плечу. — Ева, я уступил тебе, предоставив возможность самой со всем разобраться. Но срок следствия подходит к концу. И тот финал, к которому всё идет, не устроит ни тебя, ни меня, если ты не планируешь остаться за решеткой еще на десяток лет, конечно.

Вот, значит, как. Он явился, чтобы помочь. Однако язвительность, с которой он эту помощь предлагал, мне не понравилось.

— Ты так хорошо осведомлен о ходе расследования по моему делу? — полюбопытствовала я с сомнением. — И так легко судишь о моих результатах? Уверен, что как всегда разбираешься в ситуации лучше всех?

Я блефовала, конечно. Полтора месяца апатии привели к тому, что похвастаться мне было особо не чем. Но и признавать собственное поражение не спешила. Судя по его самоуверенности, зря:

— Серегин всё еще в следственно-оперативной группе. Поэтому, да, я осведомлен о ходе расследования лучше твоего. И единственный результат, которого ты добилась за это время — это знатно потрепала нервы Прокопьеву, этого, конечно, нельзя не признать. В остальном, я не понимаю, чего ты ждешь?

Этот властный преподавательский тон и суровый взгляд из-под нахмуренных бровей вернули меня в период, когда я была его помощником. Отмахнулась от ударивших в голову флешбэков из того времени. Времени, казавшимся теперь счастливым и практически беззаботным.

— Жду ознакомления с материалами дела, — с показной беспечностью произнесла я, пожав плечами. — Но раз уж ты с ним уже знаком, буду рада, если поделишься сведениями.

— Было бы чем, — хмыкнул Дэн и недовольно скрестил руки на груди. — На данный момент оно выглядит так: все, кому не лень обвиняют тебя во всех смертных грехах, а ты молчишь и открыто противодействуешь следствию, подтверждая его позицию о том, что ты именно такой монстр, каким тебя пытаются представить.

Фыркнула. Пожалуй, я примерно так себе всё и представляла, но, когда это произнес Лазарев, мне отчего-то стало обидно.

— Я не монстр, — пробормотала негромко.

— Я знаю, — усмехнулся он. — Но в суде сидят не экстрасенсы, знаешь ли.

Это я тоже понимала и тяжело вздохнула, признавая его правоту. Вынуждена была с неохотой признаться:

— Защищать других было гораздо проще. Всегда находилось масса нужных аргументов и примеров судебной практики, всегда находилась уверенность в том, что каждый человек достоин защиты. А когда дело коснулось меня самой, я оказалась пресловутым «сапожником без сапог».

— Знаю, — повторил Дэн. — Поэтому я и пришел.

Встретилась с ним взглядом, на мгновение утонув в радужках цвета штормового неба. Вообще в его присутствии мне вдруг стало тяжело собраться с мыслями и усмирить собственные противоречивые чувства. Радость от его неожиданного появления. Томительное желание хотя бы раз к нему прикоснуться. Сомнения по поводу изменений в его поведении. Необходимость смириться с ними. Но, видя холодную отстраненность Лазарева, взяла себя в руки.

— Есть три варианта развития событий, — начала я, придав голосу побольше уверенности. — Первый, как ты мне любезно напомнил — предстать перед судом монстром и получить десяток лет лишения свободы по сто одиннадцатой статье. Изменить квалификацию на сто восемнадцатую не получится, потому что неосторожностью там и не пахло. Я своими руками подожгла дом, Дэн, и если рассказывать правду, то иного разговора, кроме как об умысле, не будет.

Лазарев демонстративно скривился, давая понять, что этот вариант точно не подходит.

— Второй — попытаться доказать наличие аффекта и изменить статью на сто тринадцатую, получив в итоге наказание до двух лет лишения свободы. Эксперт-психолог предложила назначить дополнительную экспертизу, поскольку в большой долей вероятности дала бы на вопрос о наличии аффекта положительный ответ.

Он с сомнением пожал плечами, и я отвлеклась на этот жест, показавшийся таким родным и привычным, что резко выбил меня из колеи. Весь остальной мир вокруг вдруг исчез, оставив нас вдвоем. Пропал посторонний шум и напряженная обстановка следственного изолятора. Складывалось ощущение, будто мы разговариваем о чем-то отвлеченном, абстрактном, а не о том, что напрямую касается моего будущего. Нашего будущего. Наверное. Или теперь у каждого из нас будет своё?

— Это будет означать для тебя признание вины и не гарантирует переквалификацию, что может снова привести к первому варианту, только менять что-то будет поздно, — произнес Лазарев, возвращая мои мысли к предмету обсуждения.

— Тогда есть еще третий вариант. Попытаться доказать наличие необходимой обороны как фактора, исключающего преступность деяния. Но для этого мне нужно доказать факт моего похищения, которое следствие пытается представить враньем и способом защиты, призванным помочь мне избежать ответственности. Для этого мне нужен свидетель.

— И кто же это будет? — лениво осведомился Дэн.

— Ты.

Но Лазарев резко и отрицательно качнул головой:

— Нет, — ответил он тоном, не допускающим возражений. — Допрос в качестве свидетеля исключит мое участие в деле как твоего защитника, а судя по двум предыдущим судебным заседаниям, касающимся избрания и продления твоей меры пресечения, сама ты с собственной защитой не справляешься.

Не стала спрашивать о том, откуда он узнал. С его-то количеством связей где надо и не надо, это в общем-то было немудрено.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю четвертый вариант. Судя по показаниям Резникова и Соколова, момент поджога не видел ни один из них. Есть лишь экспертиза о том, что он стал причиной пожара, да и то вывод в ней — вероятностный. То есть указание на твою вину косвенное. И если мы сумеем доказать факт похищения, то правомерность побега доказывать не придется. Но для этого действительно нужен свидетель, возможно даже не один. В похищении, помимо Соколова и Резникова участвовали другие люди. Мне нужно, чтобы ты вспомнила о них хоть что-то, чтобы дать мне зацепки и возможность их найти.

Это все звучало складно и красиво. Но было далеко от действительности.

— Они были в масках, Дэн, — почти простонала я. — Без маски кроме Матвея и Резникова я видела всего одного, но ничего о нем не знаю, кроме того, что он похож на ковбоя из вестернов. Но это ведь никак не поможет, да?

— Посмотрим, — нахмурился он. — Я попробую узнать кто он, но не уверен, что получится. А ты подумай над этим еще и расскажи мне, если что-нибудь вспомнишь, хорошо?

Я кивнула, напрягая память, но на ум больше не приходило никаких зацепок. А поняв, что Дэн собрался уходить, вот так просто, без обещаний, нежных слов и прикосновений, я быстро попросила:

— Подожди, — и, заметив, что он опустился обратно на стул, продолжила: — Я видела Земскова в изоляторе. За что он здесь?

Лазарев мельком глянул на часы, так, словно куда-то торопился, и быстро произнес:

— За одно из его старых преступлений, по которому почти истекли сроки давности. Однако я надеюсь, что мне удастся доказать его причастность к убийству хозяев дома на Лазурной. Пока Олег здесь, у него почти нет влияния на тех участников группировки, что остались на свободе. И нам это на руку.

После этого он снова встал, а я непроизвольно попыталась ухватить его за руку, чтобы не уходил, но лишь дотронулась до края рукава и неуверенно одернула пальцы. Мне почему-то очень хотелось, чтобы Лазарев остался еще хоть ненадолго. Видимо, я успела так соскучиться по нему, что мне было его мало. Не насмотрелась на него, не надышалась им. Или я и правда беременна и это изменившийся гормональный фон не дает мне покоя.

— Не уходи, Дэн, побудь еще немного со мной, пожалуйста.

— Мне правда пора, клубничка, — улыбнулся он и в этой улыбке проскользнуло что-то теплое, прежнее.

И это вдруг позволило моей памяти зацепиться за новую идею.

— Я вспомнила еще одного. У них был доктор, который судя по всему практикует где-то в больнице, потому что они упоминали о том, что он должен приехать после окончания дежурства. Кажется, они называли его «Лёха». Моего возраста или младше. Худой, коротко стриженый и пришибленный какой-то, — выпалила я на одном дыхании, вспомнив еще одного участника моих кошмаров.

— Умница, — ободряюще усмехнулся Лазарев и в третий раз поднялся со стула, давая понять, что сейчас точно уйдет. — Постараюсь заехать завтра.

И напоследок легким успокаивающим жестом коснулся моей руки, заставив на мгновение задержать дыхание. От этого прикосновения и от обещания завтрашней встречи по телу словно пронесся вихрь колючих маленьких искорок. Я стиснула ладонь в кулак и прижала к груди, глядя ему вслед.

— Евка, у тебя все в порядке? — спросила Оксана, когда я снова оказалась в камере. — Ты странная какая-то.

Ко мне и к Ире она относилась по-матерински заботливо, говоря о том, что на время заключения мы временно заменили ей дочерей, по которым она успела соскучиться.

— Все хорошо, — не смогла сдержать счастливую улыбку.

Но и рассказывать о том, кто ко мне приходил и зачем не хотелось. Одного «выворачивания души наизнанку» в день вполне достаточно, лимит исчерпан. Но Оксана, поняв без слов, не стала выяснять подробностей. Произнесла вместо этого:

— А мне пока тебя не было передачку принесли. И тест твой.

Она протянула мне продолговатую бело-синюю упаковку.

— Спасибо, — отозвалась я, глядя на маленький тонкий конвертик с тест-полоской, которая могла помочь мне наконец узнать правду.

— Ты только лучше до утра подожди, так результат вернее будет.

— И нам расскажи, да или нет, а то тоже интересно, — усмехнулась Ирка, ставшая невольной свидетельницей нашего разговора.

Кивнула и спрятала конвертик под подушкой. Да уж, какое тут личное пространство. Вот же точно, ни одиночества, ни свободы.

Вечером долго лежала без сна, представляя перед глазами лицо Дэна и пытаясь понять причину перемены его настроения. Может он был зол или обижен? Не похоже. Эти теплые нотки в его голосе сбивали с толку. Встревожен? Сконцентрирован? Насторожен? Обеспокоен? Озадачен?

Так и уснула, не получив ответов на эти вопросы, продолжив терзаться ими уже во сне.

А утром тест показал две полоски.