Под ризой епископа

ГНИЛОЙ ЛОГ

Порывистые знойные ветры быстро иссушали землю, над дорогой постоянно стояло пыльное марево. В городе было жарко и душно.

Выйдя из здания ОГПУ, Ковалев зашел на конюшню, оседлал Воронка и поскакал в Костряки. В этот раз он знал заранее, что даже полчаса не придется побыть наедине с Фросей. Заехав в село, не свернул в маленькую улочку, где жила Фрося, а сразу направился к Ивану Назарову, надеясь застать его дома. Иван жил с родителями в небольшом, на два окошка доме. В чисто убранной комнате стояли стол со стулом, рядом — этажерка с книгами, журналами, газетами. Иван не удивился, когда вошел Ковалев: такие встречи стали обычными. Ковалев немногословно объяснил цель своего прихода. Сказано — сделано. Решили не терять времени и уже собрались выйти, как вдруг Иван вспомнил про фотографии. Он стал выкладывать их из ящика стола, а Ковалев торопливо просматривал и отбирал для себя те, на которых были они с Фросей. Потом оба направились к конторе. По пути Иван заходил в дома, где жили комсомольцы, коротко говорил: «Экстренное собрание, передай по цепочке». Через час восемнадцать парней-комсомольцев собрались в конторе, где их ждал уполномоченный.

— Руководство ОГПУ, — приступил он немедленно к делу, — поручило нам провести не совсем обычную операцию. Надо обследовать Гнилой лог. Напоминаю: подходы к основному массиву леса ограничены болотом. Вам хорошо известно, что с весны до устойчивых морозов они считаются непроходимыми, поэтому дело это не простое. Прочес леса начнем сегодня же. Пойдем цепочкой, на расстоянии метров десяти друг от друга. Обо всем, что заметите подозрительного, необычного — немедленно докладывать мне. — Он напомнил комсомольцам о записке, перехваченной у Глебова, объяснил, чем вызвана необходимость предстоящей операции. Потом, глядя на Николая Широбокова, скомандовал:

— Рядовой Широбоков, встать — смирно!

Николай вскочил и замер.

— Приказ начальника ОГПУ… — читал он по бумажке. — За проявленную бдительность и мужество в борьбе с врагами советской власти комсомольца Николая Широбокова наградить Почетной грамотой. — Стало совсем тихо, только слышались шаги Ковалева, который направился к Широбокову.

— Поздравляю тебя, Николай!

Широбоков осторожно, чтобы не помять, принял большой лист, вверху которого был портрет Ленина.

— Служу делу революции![37] — выпалил он, и комсомольцы громко зааплодировали.

Затем Ковалев, объявил благодарность от имени начальника ОГПУ всем участникам операции «почтовый ящик» и приказал готовиться к предстоящему походу.

Ребята высыпали на крыльцо.

— Куда это вы спозаранок, товарищ уполномоченный? Целым полком? — насмешливо спросил повстречавшийся Кожевин.

— На прогулку, — ответил Ковалев почти серьезно.

— Лето в разгаре, работы на полях по горло, вы рабочую силу снимаете из бригад. А отвечать за это буду я?

— Вы лично — не будете, бригадир Кожевин, — сухо и официально ответил Ковалев, приведя его в растерянность. Кожевин прошел в контору, стараясь сообразить: что они опять затеяли?

— Становись! — скомандовал Назаров, — Направо — шагом марш!

Строй двинулся, поднимая пыль, по заданному направлению.

Кончился перелесок, впереди — болото на полверсты. Вся группа шла с длинными шестами, во главе цепочки — Николай Широбоков. Большой-любитель поохотиться, он хорошо знал эти места, коварные трясины в непроходимом болоте. Ему известна была тропа, по которой он однажды по пояс в воде перешел его на другую сторону — в лес. Сейчас на этой тропе, даже в самых глубоких местах, вода была всего по колено. Парни спотыкались о кочки, иногда падали и дружно смеялись над очередным неудачником. Сам уполномоченный провалился по пояс, ему подали шест и под шутливые возгласы «раз-два — взяли!» вытащили Димитрия из грязно-зеленой жижи.

Вот и опушка леса. Соблюдая дистанцию, развернутой шеренгой вступили в чащу. Николаю Широбокову то и дело приходилось сгибаться, под низкими сучьями елей. Шли долго, не спеша и не поднимая лишнего шума. По пути осматривали все подряд: кое-где поднимали валежины, ворошили груды сучьев, и тогда, запах прелости щекотал в носу.

День подходил уже к концу, длинный летний день, а результатов — никаких, кроме усталости и голода.

— Товарищ уполномоченный, вас просит Николай Широбоков! — передали по цепи.

Ковалев заспешил на левый фланг. Миновав кустарник, он увидел на небольшой поляне Николая, который, склонившись, что-то рассматривал под ногами.

— Вот, под хворостом нашел, — доложил он.

На земле лежала отрезанная лосиная голова, Ковалев дал команду остановиться.

— Вот вам и Гнилой лог. А еще говорят, что он непроходим, — с досадой заметил он, — Ведь кто-то проходил здесь! Голова сохатого отрезана недавно — совсем свежая.

Сумерки сгустились настолько, что идти вперед не имело смысла. Ковалев распорядился разжечь костер.

— Только огня поменьше, а дыму побольше.

Отмахиваясь от комаров, все плотным кольцом расположились у костра. Перекусили хлебом да луком, а потом начались невыдуманные и выдуманные рассказы.

— Как-то на рождество шли мы с ребятами но Малым Кострякам, и вдруг через ворота что-то перелетело и — бах на дорогу перед нами. Глядим — валенок, потом — другой, третий. Все с галошами и все на одну ногу. Собрали мы их — и айда. Это девки гадали, откуда им женихи достанутся.

— Ну и как? — спросил кто-то.

— Из нашей ячейки: с комсомольскими билетами и латанными штанами.

Все засмеялись.

— Тихо, товарищи, — напомнил Ковалев. — Не забывайте, для чего мы здесь.

— Рассказывайте, только потише реагируйте, — заметил и Назаров.

Слушая ребят, Ковалев время от времени оборачивался к черной стене леса и прислушивался. Вверху, над зубчатыми верхушками деревьев, мерцали звезды. Только сейчас он заметил, что лес не шумел, а таинственно-тревожно притих, будто он тоже слушал волшебную сказку ночи.

С рассветом все заняли свои места в, шеренге и снова двинулись в путь. Продвигаться становилось труднее: снова пошло болото. Обманчивая опора кочек проваливалась под ногами. Сквозь густые мхи, не видывавшие солнца, просвечивала ржавая ледяная болотная вода. Кое-где под сучьями лежали грязноватые комья снега. Лето, казалось, еще не заглядывало в этот угол леса.

Гнилой лог переходили по сплошному настилу нарубленных жердей. На изготовление этой переправы ушел почти целый вечер. Только на третий день они вышли на возвышенное место, лес стал редеть. Ковалев решил, что дальше идти не имело смысла, тогда повернули назад, несколько изменив курс. Из-под ног то и дело взлетали испуганные птицы. Иногда, ломая сучья, неторопливо проходили лоси. То сзади, то спереди и где-то в стороне слышался монотонный голос кукушки. Николай Широбоков, зазевавшись на то, как прыгали на деревьях белки, едва не покатился в обвалившуюся медвежью берлогу. Остановившись над самым обрывом, стал всматриваться. Ему показалось, что на дне ямы что-то лежит. Он позвал ребят, на крик отозвалось громкое эхо. Обошел яму, посмотрел с другой стороны — нет, не показалось: внизу лежал человек.

— Сюда! Ко мне! — в полный голос крикнул Николай.

Вскоре весь отряд собрался у ямы. Труп подняли наверх, парни сразу узнали Федора Романова. Он был без шапки, в знакомой всем черной косоворотке, с широким армейским ремнем на поясе, на ногах — валенки. В траурном безмолвии постояли несколько минут. Потом Ковалев предложил изготовить носилки, на них положили тело Романова, носилки подняли на плечи и медленно двинулись в обратный путь. Ковалев шел замыкающим и смотрел, как бережно парни несли ношу, словно боялись неосторожным движением причинить боль погибшему от вражеских рук председателю. Он поправил ремешок полевой сумки и коснулся кармана, в котором лежали фотографии, Одна — самая дорогая: они с Фросей среди этих вот замечательных ребят, которым он еще не успел показать фотокарточки. Вспомнился почему-то Саблин: отчего он не захотел с ними фотографироваться? Или у него, Ковалева, нет никакой интуиции, или в этом что-то да проявилось?

За последнее время у него сложилось хорошее впечатление о председателе сельсовета, да и по разговорам на селе чувствовалось, что он пользуется уважением односельчан, особенно после того, как кинулся на защиту Фроси от самосуда. Сам Ковалев не мог объяснить, почему именно сейчас, в столь тягостные минуты, это пришло ему в голову.

Возвращение комсомольцев встревожило все село. К шествию присоединились все, кто был в селе, поодиночке и семьями. Тело Романова пронесли по главной улице, положили в телегу, стоявшую у конторы. Сам собой возник митинг.

Первого председателя колхоза, первого коммуниста села, похоронили у здания конторы.