— Вы признались в краже перед публикой?
— Да.
— Выходит, совершили лиходейство?
— Нет.
— Чему же верить: вашему «да» или вашему «нет»?
— Верить надо истине. Разве не об этом говорит народная мудрость: неправдой свет пройдешь да назад не воротишься.
Ковалев проснулся от скрипа половиц в прихожей. Он рывком поднялся с постели, услышал, как стукнула калитка, понял, что Фрося заходила перед тем, как отправиться на работу в коровник: на столе стояла кринка с недопитым вчера молоком и рядом — краюшка хлеба. Он с силой провел ладонью по лицу, стараясь отбросить остаток сна: «Эк, куда тебя занесло! Чекист, Димитрий Яковлевич, обязан иметь холодный ум. А ты? Черт знает, что себе позволяешь! Следствие же не продвинулось ни на куриный шаг. Что ты, например, узнал об исчезновении Романова?» Ковалев снова провел ладонью по лицу, чтобы сосредоточиться. Значит, так: на первом колхозном собрании, когда избирали председателя, кое-кто выступал против кандидатуры Романова на этот пост. Ну, и что же тут особенного? На то оно и собрание, кого хотят — того и предлагают. Мнения не всегда совпадают. В этом нет ничего удивительного и тем более криминального. Однако выступление выступлению рознь…
Избранный председатель не щадил себя, работал много, поспевал всюду. Еще что? Ну, был немногословен, крут, но справедлив, требовал, чтобы общие решения выполнялись беспрекословно. В тот последний день он ходил хмурый. Побывал на Горской мельнице, застал там пьяную компанию, вылил две четверти самогону. Там, у мельника Сидорова, среди пирующих был и бригадир Кожевин. Пьяный, тот набросился на председателя с кулаками, завязалась драка, их разняли помольцы. Из последнего факта можно извлечь кое-что дельное. Ведь не только из-за вылитой самогонки Кожевин налетел на председателя. И вообще отношения бригадира к Романову до конца он не уяснил. Тупица! Быстров на него надеется, терпеливо ждет. Другой бы начальник давно отозвал. Нет, Ковалев, не надо дожидаться, пока отзовут, нужно немедленно ехать самому и чистосердечно признаться в собственном бессилии.
Он достал блокнот, написал Фросе записку: «Уезжаю в город на неопределенное время. Ковалев». Не притронувшись к еде, он вывел из-под навеса Воронка, оседлал и, не оглядываясь, поскакал к тракту.
В этот день в Костряках не случилось никаких происшествий. Бабы, собиравшиеся по вечерам у колодца, начали было скучать без пищи для пересудов. Зато во второй день после отъезда Ковалева взбунтовалось все село. От дома Ефросиньи Шубиной неторопливо шагал Плотников, а за ним, как рой пчел за маткой, двигалась растревоженная толпа. В середине ее шла Фрося, подгоняемая подзатыльниками и пинками. Какой-то мужик колотил по большому дырявому ведру, создавая оглушительный шум. Краснолицая баба протиснулась к Фросе сбоку и, ударив по лицу, завизжала:
— Бей ее, народ! Другим неповадно, будет!
В толпу затерлась подбежавшая со стороны оврага Аксинья, властным голосом перекрыла гвалт:
— О, матерь божия, пресвятая богородица, не жалей неверную, казни ее нещадно! Послушайте, люди добрые, православные, что я вам поведаю…
Толпа притихла.
— Намедни я доила корову, и вдруг в стайку забежала кошка. Глазища огнем горят, мяукает страх как. Схватила я полено, швырнула в нее, та человеческим голосом вскрикнула и — в окно под крышей. Наутро смотрю — вот эта безбожная бабенка, это бесовское отродье выходит из артельной конюховки с перевязанным глазом. Она, вот те крест — она! А моя корова с того дни молока половину не стала давать. — У-у, ведьма, — зашипела старуха. — Не уйдешь от божьей кары, не спрячешься.
— Бей воровку! — подзадоривал мужик с ведром, — Бей ее, бабы, только не до смерти, глядите?
Кто-то ухватил Фросю за косы.
От колхозной конторы бежала группа комсомольцев во главе с Иваном Назаровым.
Все это видел председатель сельсовета Саблин, сидевший в тарантасе и с пригорка у околицы села наблюдавший за происходящим. Когда комсомольцы добежали до толпы, началась свалка, он не выдержал и, съехав с пригорка на дорогу, со словами: «Черт знает что здесь творится», — помчался по улице, нахлестывая лошадь.
— Стой!!! — крикнул он, подъезжая. — Разойдись! Самосуд не допущу! — для острастки он выстрелил в воздух из револьвера. Толпа откачнулась и быстро начала таять. Остались вскоре одни парни-комсомольцы.
Фрося поднялась с земли, откинула с лица растрепанные волосы. Ее запекшиеся губы дрогнули. На шее у нее висела доска, с надписью: «Бей воровку!» Полные отчаяния глаза были сухими. Саблин подошел к Фросе, снял доску и увел ее домой. Вскоре к дому Шубиной прискакал конный милиционер.
Милиционер, то и дело слюнявя огрызок химического карандаша, долго составлял протокол. А потом, назвав Фросю подследственной гражданкой, сообщил ей, что она арестована и будет отвечать за кражу по всей строгости закона. Он обязал свидетеля Плотникова снарядить подводу и помочь сопроводить арестованную в районное отделение милиции. Саблин, безучастно следивший за всей этой процедурой, только на прощание строго сказал милиционеру:
— Разберитесь там как следует, по справедливости.
Шубину увезли.
А в это самое время Ковалев по глухому лесному тракту спешил в село Нылга, что в шестидесяти верстах от Ижевска. Все обернулось не так, как он предполагал. Когда неожиданно приехавший из Костряков уполномоченный вошел в кабинет начальника ГПУ, он не сомневался, что его ждет разнос за явку без вызова. Но вышло все наоборот: Быстров даже обрадовался приходу Димитрия.
— Вот кстати, — сказал он, поздоровавшись. — У тебя там особо неотложных дел на ближайшие дни не предвидится?
— Я за тем и приехал, товарищ начальник, что не справляюсь с делами.
Но Быстров его перебил.
— Знаю, знаю, что работы невпроворот, а ты один. Вот и Федор Семенов сейчас в Нылге один, и опыта работы у него еще меньше, чем у табя. Помочь ему необходимо. Случай чрезвычайный. В лесу около Нылги лесник обнаружил в яме, запиленной хворостом, склад с оружием: двадцать винтовок и три ящика с патронами. Сегодня к вечеру приготовь мне доклад по своей службе в письменном виде, а завтра отправляйся в Нылгу.
Пять дней Димитрий с Федей Семеновым искали «хозяев» склада, но ничего конкретного выяснить не удалось, хотя они оба и местные представители милиции сошлись на одном предположении, что это — дело рук скрывавшейся где-то в лесах кулацкой банды под кличкой «лесные братья». Слухов о ней ходило много, а вот поймать кого-либо из бандитов до сих пор не удалось. Срок, на который был командирован Ковалев, между тем истек, и он возвратился в Ижевск. Дежурный по отделу сообщил Димитрию, что приезжал из Костряков какой-то дед Архип, хотел видеть Ковалева, чтоб передать, что колхозница Шубина арестована. Получив от начальника дополнительные инструкции, не дав как следует отдохнуть Воронку, Димитрий помчался в Костряки.
…Над Ефросиньей Никифоровной Шубиной состоялся суд. Контора была переполнена. За большим столом сидел судья в пенсне, по бокам — два заседателя.
— Слушается дело, по обвинению в краже колхозного имущества… — объявил судья, поправляя пенсне.
По залу пронесся настороженный шепот.
— Подсудимая, встаньте! — приказал судья. Рассказывайте все по порядку.
Фрося поднялась со скамейки, прямо и доверчиво глядя на судью, заговорила:
— Мать мне не раз твердила: «Не трогай, доченька, чужого»…
— И все же не стерпела! — сразу перебил чей-то грубый голос. — Мать родную не послушала.
Судья не спеша поднял колокольчик, пристально вглядываясь в лица присутствующих, очевидно пытаясь узнать, кто нарушил порядок.
— Предупреждаю, граждане, суд может наказать тех, кто будет перебивать подсудимую и тем более судью или государственного обвинителя, нарушать порядок суда другими какими-либо действиями… Продолжайте, подсудимая.
Но Фрося уже не могла собраться с мыслями, она словно окаменела.
— Признаете ли вы себя виновной? — спросил судья, — Почему вы совершили кражу?
— Я не воровала.
— Как же мешок с колхозным зерном оказался в вашем дворе?
— Не знаю, спросите их. — Фрося взглядом отыскала дружков Плотникова, сидевших на задних рядах, и указала на них рукой, — Это вот им так захотелось, они и подкинули мешок в мой двор.
— Суд располагает данными, которые подтверждены показаниями свидетелей, что кража была совершена вами, — продолжал судья. — Вот следственное дело, — он поднял со стола тонкую папку.
— Читала я дело, давали мне.
— И что же вы из него поняли?
— А то, что никакие это не показания, а чистая брехня кулаков да подкулачников.
— Подсудимая, — повысил голос судья, — мы здесь выясняем обстоятельства кражи, а не классовую принадлежность участников судебного процесса. Прошу пригласить свидетеля Плотникова, — обратился он к секретарю суда.
Показался Плотников, закрыв широким телом весь дверной проем. Люди стали перешептываться: «Сейчас все выяснится», «Брехать будет».
— Фамилия? — спросил судья.
— Плотников Константин, сын Фокея.
— Соцположение?
— Середняк я, в обчем, трудовой человек.
— В каких отношениях состоите с подсудимой?
— На одной улице живем. Пить, есть друг к другу не ходим. Она только сейчас такая тихая. А на самом деле от нее можно ждать чего угодно.
— Свидетель Плотников, рассказывайте по существу. Вы видели, как Шубина совершала кражу?
— Нет, конечно. Но и так, граждане судьи, каждому понятно, мешок с зерном сам не ходит, его надо принести. Вот подсудимая и… того… принесла его себе.
— Неправда! — выкрикнула Фрося, — Такой тяжелый мешок я и поднять-то не смогу.
— Значит, с кем-то вдвоем утащила, — объяснил Плотников. — Это отговорка.
Судья позвонил и предупредил Шубину:
— Не мешайте суду!
— А почему он врет?!
— Подсудимая, не перебивайте! — снова предупредил он. — Продолжайте, свидетель Плотников.
— Так вот, граждане, мешок с зерном был обнаружен во дворе у Шубиной. На мешке колхозное клеймо: «Красный Октябрь». Разве это не воровство? Напрасно некоторые граждане болтают, что дело-де пустяшное. Вдумайтесь, куда ведут эти рассуждения? Они сызнова ведут к пережиткам проклятого прошлого, — Плотников многозначительно поднял указательный палец, — В кутузку ее! Я кончил.
— У адвоката есть вопросы к свидетелю? — спросил судья.
— Есть. Вы, гражданин Плотников, видели, как подсудимая унесла зерно из амбара домой?
После некоторого замешательства свидетель ответил:
— Видел… видел тот самый мешок в амбаре.
— Отвечайте прямо: видели или не видели? На следствии вы утверждали, что подсудимая залезла в амбар через дыру в полу. Не так ли? Теперь же, когда вас предупредили об ответственности за дачу ложных показаний, вы не даете прямого ответа. Почему?
— Сколько можно говорить одно и то же?
— У прокурора есть вопросы к свидетелю? — спросил судья.
— Да. Вы, гражданин Плотников, точно знаете, что именно этот мешок был в амбаре?
— На нем же клеймо, — изумился Плотников. — Да неужто я врать стану? Неужто я сам себе супротивник, чтоб потом отвечать перед законом.
— Не имею вопросов, — сказал прокурор и стал записывать что-то в свою тетрадь.
— Слово свидетелю Веселову, — объявил судья. — Скажите, вы видели, как совершалась кража?
— Да не только я видел, были и другие. Кузьма хромой, к примеру, и Глебов… Вот мы и сообщили о том нашему уважаемому Куприяну Ивановичу Кожевину, за председателя сейчас который. Он вам и писал про это. Судите сами, граждане судьи ежели такое творится в нашем селе, то добра не видать. И еще, подсудимая называла свидетелей кулаками. Это оскорбление. Какой же, к примеру Плотников кулак? Ежели отца его раскулачили это совсем другое дело. Сын за отца не ответчик! У него мозоли с рук не сходят, это трудовая личность, а она, вишь, куды хватила. За это ей тоже полагается ответить, да мы не за себя, а за обчественное стоим. — Веселов сел.
— Слово предоставляется государственному обвинителю, — объявил судья.
Из-за столика встал сухой и длинный мужчина с невыразительным лицом.
— Граждане судьи, на первый взгляд, мы сегодня разбираем мелкое дело. Подумаешь: один мешок. Но факт воровства налицо. Не важно, что украдено: лошадь, овца или зерно. Воровство есть воровство. Это антиобщественное явление, его искоренять надо, и карается оно по статье уголовного кодекса. Прошу суд избрать для подсудимой меру наказания в виде лишения свободы на срок не менее двух лет, как гласит закон.
Последние слова прокурора вызвали шум, в котором ропот возмущения покрывал собою злобные выкрики в адрес Фроси. Судье с трудом удалось навести порядок.
— Суд удаляется на совещание, — сообщил он.
Из помещения никто из слушателей не вышел, опасаясь потерять место.
К конторе на взмыленном Воронке подъехал Ковалев. В зал заседания пробраться было невозможно. Пришлось удовлетвориться местом позади сгрудившихся у дверей слушателей. Димитрий и отсюда все видел и слышал, что происходило в конторе.
Совещание членов суда длилось долго. Время будто остановилось, шестеренки часов-ходиков, одиноко прижавшихся к высокой, гладко выструганной стене над судейским столом, словно бы и не цеплялись друг за друга, а крутились вхолостую. Наконец открылась дверь кабинета.
— Встать, суд идет!
Наступила тишина, какой еще не знала колхозная контора. Судья в сопровождении заседателей прошел к столу и стал читать приговор.
«Именем Российской Советской… — раздельно произносил он каждое слово. — …Рассмотрев дело по обвинению гражданки Шубиной Ефросиньи Никифоровны в краже зерна… суд нашел… дело за недоказанностью прекратить… Шубину оправдать…»
Ковалев не захотел ни с кем встречаться. Ему хотелось видеть одну Фросю. Одну, а не в окружении ребят-комсомольцев и сердобольных баб-соседок. Если бы он сгоряча не уехал тогда — ничего с ней не произошло бы. Это он виноват во всем. Он вскочил на Воронка и поскакал за околицу, чтобы переждать, пока народ мало-помалу разойдется по домам.
На крыльце конторы у Фроси закружилась голова. Бабка Пелагея, не отходившая от нее ни на шаг, помогла ей спуститься с лесенки.
— Пойдем к нам, Фросенька, одной сейчас, тебе нельзя оставаться. С людьми-то полегче будет, поскорее оклемаешься от напасти окаянной. У меня с утра банька истоплена, ораву свою отмывала, поди, теплая ишо, немного дровишек подбросить, и в самый раз будет. Пойдем, касатка, передохнешь малость. — Уже на подходе к дому Пелагея спохватилась: —Тебе-ко чистую сменку надобно, а у меня, чай, и нет ничего подходяшшева.
— Не беспокойся, Пелагея Федоровна. Алена за бельем-то сбегает, отдам ей ключ от избы и скажу, где что взять.
— И то верно. Вот и побудешь у нас, сколь захочется.
Ковалев провел Воронка во двор и увидел на двери передней избы замок, в условленном месте ключа не оказалось. Да и зачем ему он? Искать Фросю по селу и расспрашивать о ней неудобно. И ждать было невмочь. Оставалось одно, единственно подходящее, для него — ехать в дом к Ивану Назарову. Так он и сделал. У Ивана застал и Николая Широбокова. От них уполномоченный узнал все подробности происшедшего. Обговорив неотложные дела, которые предстояли комячейке в первую очередь, Ковалеев только к вечеру пришел на квартиру. У ворот ему встретилась бабка Пелагея, уходившая от Фроси.
— Заждалась она тебя, — с укором сказала Пелагея.
Ковалев поставил Воронка под навес, бросил ему охапку сена и вошел в избу. Фрося лежала на кровати, возле стояла табуретка, на которой, должно быть, только что сидела Пелагея. Димитрий не отрываясь смотрел на исхудавшее, дорогое ему лицо.
— А ты не смотри на меня, Митя, проходи.
Димитрий сел на табуретку. В сгустившихся сумерках он все-таки разглядел небольшую темную ссадину на белой шее. Боль и жалость перемешались с каким-то еще третьим чувством, переполнившим душу Димитрия. Они оба молчали. Наконец Фрося дотронулась до его руки и с отчаянием спросила:
— Ты веришь мне?
Ковалев уже не мог сдержать себя, тихо-тихо прикоснулся губами к ссадинке на шее Фроси. Ее руки взметнулись, и она, прижав к себе его горячую голову, сквозь нахлынувшие слезы шептала:
— Милый, милый, ты больше не уходи от меня.