Подвиг доктора Бушуева

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Однажды хмурым осенним днём к больничному бараку несмело подошёл молодой мужчина, одетый в потёртое бобриковое пальто. На голове у него была истрёпанная клетчатая кепка, на ногах истоптанные порыжевшие ботинки с загнутыми кверху носками. Мужчина с минуту постоял, недоверчиво оглядываясь по сторонам, затем шагнул к двери.

В коридоре первой увидела пришельца Майя. Она сперва не обратила на него внимания, по-видимому, думая, что пришёл на приём больной, а потом ахнула, узнав доктора Безродного.

— Матвей Тихонович? — испуганно воскликнула она.

— Майя? Ты здесь? А я не думал… А я не надеялся, — сбивчиво бормотал гость, боясь приблизиться к ней. — Ты не уехала?

Поражённая этой неожиданной встречей, Майя молчала, не в силах вымолвить слова.

Доктор Безродный перед войной работал в городской больнице. Молодой врач был на хорошем счету у Фёдора Ивановича как человек трудолюбивый и несомненно способный. Среди больничного персонала Безродный выделялся педантичной щеголеватостью — всегда модно и со вкусом одевался, зимой и летом ходил в перчатках, оберегая свои руки. Если кто-нибудь из больничных медиков пытался незлобиво подшучивать над безродновской щеголеватостью, Фёдор Иванович непременно вставал на защиту врача, говоря, что опрятность — это качество, которое только украшает хирурга.

В первый день войны доктор Безродный был мобилизован в армию и сразу ушёл на фронт.

И вот сейчас, почти неузнаваемый в своем непривычном одеянии, постаревший и какой-то жалкий, он стоял перед Майей.

Проходивший по коридору Фёдор Иванович, как и Майя, сперва не обратил внимания на гостя.

Его остановил Безродный.

— Фёдор Иванович, не узнаёте? — с обидой сказал он.

— Матвей Тихонович? — удивился ошеломлённый доктор Бушуев. Он шагнул было к гостю, но остановился и, строго, сдвинув широкие брови, официальным тоном проговорил: — Как прикажете понимать ваше появление здесь, коллега?

Безродный опустил голову. Было заметно, что ему невыносимо трудно отвечать на этот прямой и неприятный вопрос.

Когда-то, провожая помощника на фронт, Фёдор Иванович открыто завидовал ему, завидовал потому, что Безродный наденет халат и встанет к операционному столу то ли в полевом госпитале, то ли в медсанбате, словом, хирург найдёт своё место в ратном строю.

И вдруг не в госпитале, не в медсанбате, а здесь, в тёмном бараке, он увидел Безродного. Почему? Что привело его сюда?

— Как прикажете понимать? — с прежней суровостью повторил свой вопрос Фёдор Иванович.

Безродный поёжился.

— Судьба сыграла со мной злую шутку, — чуть слышно проронил он. — Попал в окружение…

— Так, так, — жёстко продолжал Фёдор Иванович, и что «так, так» прозвучало неумолимым осуждением. В самом деле, он сейчас не в силах был понять, как человек, имеющий свои крепкие ноги, мог возвратиться в оккупированный город?

«А как вернулась Майя, как вернулись сотни беженцев»? — спросил у себя Фёдор Иванович, но тут же внутри прозвучал протестующий голос:

«Беженцы и Майя — другое дело, они гражданские лица, а Безродный военный врач, Безродный принимал присягу, Безродный, в конце концов, имел в руках оружие!»

— И что же вы теперь намерены делать? — вслух поинтересовался Фёдор Иванович.

Безродный беспомощно пожал плечами.

— Я не знаю, я выбит из колеи и подавлен окончательно. Я видел ад боя, но он сейчас кажется мне раем по сравнению с тем, что встретил здесь… В нашей больнице немецкий госпиталь. Меня даже к воротам не подпустили. Я случайно узнал, что вы здесь, и решил проведать. Приятно снова увидеть дорогих людей…

— Да, да, приятно, — хмуро перебил Фёдор Иванович. — Приятно видеть, сказал один карась другому на горячей сковородке. А мы с вами, Матвей Тихонович, и есть те караси на горячей сковородке, — с горькой иронией продолжал он. — Уходите, бегите от этой приятности, пока ноги целы, к своим идите, туда пробирайтесь, — горячо посоветовал доктор Бушуев.

Безродный взглянул на Майю, точно обращался к ней за советом и поддержкой.

— Я понимаю, Фёдор Иванович, вы осуждаете меня. Я ожидал этого, — каким-то чужим голосом проговорил Безродный.

— А вы как же думали! Похвалу хотели заслужить? Духовой оркестр хотели бы слышать в честь возвращения в родной город?

— Зачем вы так, — вмешалась Майя. — Человек столько испытал, столько выстрадал, а вы его гоните. До того места, куда вы посылаете Матвея Тихоновича, сотни километров — и на каждом шагу смерть.

— А здесь, по-твоему, тишь, гладь да божья благодать! — запальчиво возразил Фёдор Иванович Майе.

— Здесь, по-моему, не место для подобных разговоров, давайте зайдём в приёмную, — посоветовала она.

В тесной приёмной, чуть смягчившись, Фёдор Иванович жаловался Безродному:

— Судьба сыграла злую шутку не только с вами, Матвей Тихонович, и я тоже не в восторге от своей судьбы. Собирался эвакуироваться — не успел, и вот теперь бьюсь как рыба об лёд. — Он помолчал немного, потом предложил: — Если хотите, можете пока оставаться у нас.

— У меня сейчас нет другого выбора, — с готовностью склонил голову Безродный.

По пустынным улицам Фёдор Иванович возвращался домой из больницы.

Над городом снова фашистские репродукторы хвастливо орали о неотвратимом походе на Москву, о захвате Харькова, Курска, Орла, о боях в пригородах Ленинграда. Немцы на весь мир кричали о полном разгроме советской авиации, паническом бегстве советских войск.

Враг торжествовал и, предвкушая скорую победу, уже назначал сроки парада в Москве, на Красной площади.

Фёдор Иванович чувствовал, как от этих, пусть даже чересчур хвастливых, сообщений гитлеровцев до боли сжималось сердце — жить не хотелось… Он жадно ловил слухи, которые, подобно ручейкам, стекались к нему в больницу. На приём приходили разные люди, и приносили они с собой, на первый взгляд, невероятные вести — трудно поверить им. Рассказывали, например, будто на центральной улице средь бела дня взлетела на воздух легковая машина, в которой раскатывали по городу подвыпившие офицеры. Поговаривали, будто в окно комендатуры кто-то бросил гранату, кто-то повесил в Райгородке старосту — фашистского прислужника, будто в лесах высадился большой десант Красной Армии…

Фёдор Иванович чутко прислушивался к разговорам и верил, что где-то живут смелые люди, которые не смирились и продолжают сражаться здесь, на занятой врагом земле. Однажды ночью он сам слышал отдалённый грохот от взрывов, а утром в больнице ему сообщили: это на соседней железнодорожной станции партизаны подорвали эшелон с боеприпасами.

Партизаны! Фёдор Иванович всё чаще и чаще слышал о них, и на душе у него светлело: значит, люди борются, значит, наши советские люди не дадут покоя проклятым захватчикам.

С некоторых пор он полюбил в одиночестве возвращаться домой из больницы. Немцы обычно подозрительно смотрели на каждого мужчину, но совсем не обращали внимания на хромого доктора. Он неторопливо брёл по улице, присматриваясь к редким прохожим. Иногда с ним здоровались незнакомые люди, иные останавливались, расспрашивая о житье-бытье, но чаше жаловались на свою хворь. Фёдор Иванович внимательным взором окидывал каждого случайного собеседника, как бы спрашивая: а не ты ли пускаешь поезда под откос, не ты ли взрываешь немецкие машины? Он искал связи с партизанами и вообще подумывал уйти к ним. Конечно, сейчас он не может оставить на произвол судьбы обожжённого лётчика и раненого красноармейца, но как только поставит их на ноги, вместе с ними уйдет к партизанам и уведут с собою Майю с Безродным. Правда, с ними он не говорил об этом, но был уверен, что они согласятся.

Сегодня неподалёку от аптеки Фёдор Иванович неожиданно встретил на улице знакомого сельского фельдшера Николаева. Видом своим и одеждой тот сейчас ничем не отличался от простого деревенского жителя. Одет он был в старый кожушок, в барашковую шапку-ушанку, на ногах запыленные стоптанные сапоги, за спиной у него висела тощая котомка.

— Николай Николаевич! — воскликнул обрадованный доктор Бушуев.

— Фёдор Иванович! Здравствуйте! — отозвался фельдшер.

Они обменялись крепкими рукопожатиями и удивлённо рассматривали друг друга. Нет, не ожидали они этой встречи.

— Какими судьбами, Николай Николаевич? — спросил доктор.

— Да вот пришёл в город обменять шило на мыло, — улыбнулся фельдшер.

— Давай-ка присядем, друг мой, — предложил Фёдор Иванович и, не дожидаясь согласия, подхватил Николаева под руку и повёл его в ближайший скверик.

Хирург Бушуев когда-то часто ездил в большое отдалённое село на фельдшерский пункт к Николаеву для консультаций, и до сих пор помнились ему эти поездки. Николай Николаевич был хлебосольным, широкой души человеком.

Обычно после всех медицинских дел фельдшер запрягал быструю лошадку и увозил доктора, как он выражался, на лоно природы — в луга, на колхозную пасеку. Там они рыбачили, выпивали по доброму стакану крепкой домашней вишневки, закусывая душистым медом. В одно лето Фёдор Иванович уговорил жену провести отпуск у Николаева. Лиза сперва возражала, а потом нахвалиться не могла и лугом, и речкой, и ночными кострами на берегу. А как доволен был малыш Филька, сколько было радости и крика, когда он впервые сам поймал удочкой крохотную рыбёшку. А какую Николаев уху варил — объедение и только!

Всякий раз, когда фельдшер по делам бывал в городе, он непременно заходил домой к Бушуевым, чтобы проведать своего друга Филиппа Фёдоровича, как называл он Фильку, и малыш всегда радовался встрече с дядей Колей, потому что дядя Коля щедро баловал его гостинцами.

Сейчас доктор и фельдшер присели в безлюдном скверике на скамейку, усыпанную желтой листвой.

— Значит, и ты эвакуироваться не успел, — сочувственно сказал Фёдор Иванович.

— Как видите, не успел, — вздохнул Николаев.

— А как живешь? Что поделываешь?

— Работаю потихоньку. Наше дело такое — больные всегда найдутся.

— Скверное наше дело, Николаи Николаевич, — сказал доктор. — Я, например, не думал, не гадал, что так всё нескладно получится.

— Да ведь оно как говорится: чему быть, того не миновать.

— К покорности призываешь? — Фёдор Иванович огляделся по сторонам и, склонившись к самому уху собеседника, осторожно спросил: — Ты лучше скажи мне — про партизан ничего не слышал? Говорят, есть они в ваших лесах.

— Да ведь леса наши большие, попробуйте узнать, что там имеется, — развёл руками фельдшер и, подхватив котомку, неожиданно заторопился. — Извините, Фёдор Иванович, уходить мне пора. Засветло нужно добраться до ближайшей деревеньки. Ночью-то ходить опасно.

Фёдор Иванович разочарованно смотрел на сельского фельдшера: ничего тот не знает о партизанах. Он почему-то был уверен, что если бы Николаев хоть что-нибудь знал о них, не утаил бы от него по старой дружбе.

Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны, ещё не зная о том, что скоро пути их скрестятся.

«Совсем изменился Николаев… Мешочником заделался, живёт, наверное, тише воды, ниже травы, а каким человеком был», — с сожалением думал Фёдор Иванович о сельском фельдшере. К сожалению примешивалось и другое чувство — осуждение. Он всегда осуждал людей, которые, встретив беду, покорно говорили, дескать, чему быть, того не миновать…

Эта случайная встреча с фельдшером оставила неприятный осадок в душе Фёдора Ивановича. Не заходя домой, он направился в знакомую кухоньку к Елене Степановне Соколовой.

Хозяйки дома не оказалось. На полу, разложив кубики, что-то усердно мастерил её малыш. Увидев доктора, мальчик обрадовался.

— Здравствуйте, дяденька доктор, а я уже не больной и бегать могу, — сообщил он.

Фёдор Иванович погладил мальчика по светлой головке.

— Ты совсем молодчина.

— Давайте строить домик, — предложил малыш.

— Ну что ж, давай, брат, строить. Строить — это хорошо, строители — самый почётный в мире народ. А ну-ка покажи, что у тебя имеется, — Фёдор Иванович присел на табуретку и стал внимательно рассматривать ребячье богатство — игрушки.

— Это пароход, а это пушка, — доверчиво пояснял мальчик.

— Эге, да ты богатый человек, Филя.

Мальчик неожиданно расхохотался.

— А я совсем не Филя, а Вова, не Филя, а Вова! — сквозь смех выкрикивал он.

— Да, да, помню — Вова, Владимир… Извини, брат, ошибся, — с неловкой улыбкой проговорил Фёдор Иванович. Сейчас он думал о Фильке, сейчас он припомнил, как вот так же строил с сыном на полу домики, как возился с ним.

Где он теперь, его Филька?

Нестерпимая острая тоска сдавила сердце, полынно-горький комок подполз к горлу.

А Вова тараторил о чём-то своем, смысл его слов смутно доходил до сознания доктора.

С ведром в руках вошла хозяйка. На ней была старая, вся в заплатах кофта, ситцевая с подоткнутым подолом юбка.

— Ой! — смущённо воскликнула Елена Степановна, одёргивая юбку, и скороговоркой сообщила: — А я у офицеров полы мыла. Уж такие свиньи, грязь хоть лопатой выгребай.

— Да, пришли, пакостят, а нам убирать приходится.

— Что поделаешь, — вздохнула хозяйка, — жить чем-то надо…

Фёдор Иванович сказал, что заглянул на минутку к Вове — своему старому пациенту. На самом же деле в мыслях у него было совсем другое: быть может, разбитной хозяйке посчастливилось узнать что-нибудь о партизанах. Он даже подозревал, что она не одна ухаживала за раненым красноармейцем, надёжно упрятанным в погребе. Быть может, именно отсюда поведет ниточка к тем, кого он так настойчиво ищет. Ведь настанет же время выздоровления и красноармейца и лётчика Казакова, а что с ними делать потом? Он как-то сказал Майе о своем желании найти партизан и услышал странный ответ: «Если вы им понадобитесь, они сами найдут вас». Хорошенькое дело! Жди, когда понадобишься. А если они обойдутся без него? Нет, подобное ожидание не устраивало Фёдора Ивановича.

Разговор с Еленой Степановной не клеился. Они говорили о дороговизне на рынке, о приближающихся холодах.

— Голуби прилетели, на сарае сидят, — как бы между прочим сказала хозяйка.

Мальчик вскочил на ноги. Глазенки у него заблестели.

— Мама, я пойду посмотрю.

— Сейчас одену тебя. Выйди, сынок, посмотри.

Когда Вова скрылся за дверью, Елена Степановна начала:

— Фёдор Иванович, посоветуйте, что делать? Парень-то ваш красноармеец почти совсем выздоровел, мается в темноте. Скажите, куда отправить его. Может, знаете о партизанах? К ним ему хочется.

Фёдор Иванович развел руками.

— Вас я хотел спросить о том же, о партизанах.

— Есть они! Офицеры-то, которые в моем доме живут, каждую ночь трясутся, боятся они партизан. А парень-то наш говорит — сам уйду в лес. Боязно мне за него: на ноги подняли, а дальше как же?

— Пусть повременит, что-нибудь придумаем, — ответил доктор, хотя сам ещё толком не знал, что придумать. Главное, найти надёжных людей. Он уже подумывал о том, чтобы съездить кое в какие сёла, особенно в те, окруженные лесами. Там наверняка знают о партизанах, там у него много знакомых — бывших пациентов.

— А что я слышала, Фёдор Иванович, Москва говорила.

— Москва? — встрепенулся он.

Соколова горячим шёпотом продолжала:

— Сегодня мою полы и смотрю — никого нет в доме, а на тумбочке их офицерский приёмник стоит. Не утерпела, уж так мне хотелось Москву послушать. Подошла я ни жива, ни мертва, включила и вдруг слышу: «Внимание, говорит Москва». У меня аж сердце зашлось…

— Что? Что передавали из Москвы? — нетерпеливо спросил он.

Елена Степановна улыбнулась.

— Песни передавали да такие весёлые, такие душевные, настоящие наши, русские… Жива Москва, раз песни передаёт.

В эти дни фашистское радио безудержно трубило о том, что столица большевиков полностью окружена и вступление туда немецких войск — дело нескольких дней, что по приказу фюрера войска ждут, когда в Москве стихнут пожары, чтобы, часом, не закоптились парадные мундиры «победителей».

«А Москва поёт, значит она действительно крепко держится», — думал по дороге домой Фёдор Иванович. Он попросил Соколову, чтобы она осторожненько послушала в следующий раз сводку Информбюро. Та согласилась.

Вечером Фёдор Иванович поделился с Маей своими затруднениями: он с помощью храброй женщины вылечил раненого красноармейца, а теперь не знает, куда девать парня.

— Хозяйка просила у меня совета, а что я мог посоветовать, — откровенно признался он.

— Трудно советовать, — согласилась Майя и как бы между прочим поинтересовалась: — А кто она, эта хозяйка?

— Есть такие в городе, — с гордостью отвечал он. — Посмотришь, как будто самая обыкновенная, а душа у неё богатырская.

— Всё-таки кто она? — допытывалась Майя. — Впрочем, понимаю, ваша тайна, не доверяете мне, — обиделась она.

— Что ты, Майя, я тебе вполне доверяю, — и Бушуев назвал имя Соколовой.