Подвиг доктора Бушуева

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На следующий день Майя сказала Фёдору Ивановичу:

— Хочу пригласить вас к одному больному.

С давних пор доктор Бушуев привык, что его куда-то вызывали, куда-то увозили. Он никогда не спрашивал, куда ехать и зачем, зная одно: кто-то нуждается в его помощи, и Бушуев спешил. Даже теперь, в дни оккупации, особенно после того, как была открыта больница, его всё чаще и чаще стали приглашать к больным. Правда, раньше, в добрые довоенные дни, он, бывало, ночь-заполночь торопился на вызов; а сейчас доктора по ночам не беспокоили: ночью по городу ходить не разрешалось.

— Я готов, — согласился он и тут же пошутил: — Машину можешь не вызывать — не люблю трястись на мягком сиденье.

— И я тоже не любительница комфорта, — улыбнулась Майя, — Только учтите, идти нам далеко, на Бабушкин хутор.

— Не беда. Место знакомое. Идём.

По дороге Майя время от времени останавливалась и сочувственно поглядывала на спутника. Трудно ходить ему на протезе.

Уловив этот сочувственный взгляд, Фёдор Иванович успокаивал сестру:

— Ничего, ничего, Майя… Давай-ка побыстрей.

Она привела его в небольшой домик, похожий на тот, в котором лежал когда-то обожжённый лётчик Казаков. У порога сестру и доктора встретила молодая миловидная женщина в цветастом переднике.

— Добрый день, Антонина Васильевна, — радушно поздоровалась Майя. — Гостей принимайте.

— Хорошим гостям всегда рады, — ответила приятным грудным голосом хозяйка. Откинув серое шерстяное одеяло, заменявшее дверь в соседнюю комнату, она сказала Фёдору Ивановичу: — Пожалуйста, сюда.

Он вошел в небольшую комнатку и там на железной кровати увидел директора МТС Зернова.

— Иван Егорович? — удивился доктор Бушуев. — Позвольте, позвольте, — в недоумении продолжал он, — а мне сказали, что вы уехали, эвакуировались.

— Представьте себе, мне о вас говорили то же самое, — чуть хрипловатым простуженным голосом ответил Зернов.

— Да, да, понимаю. Драма разыгрывалась уж слишком стремительно и было столько неожиданностей… Что с вами?

— Ранение грудной клетки, — вместо Зернова ответила Майя.

— Проникающее? — тревожно спросил доктор.

— Нет, слепое.

— Покажите-ка вашу рану, Иван Егорович. Майя, разбинтуй, — попросил он сестру.

Осматривая Зернова, Фёдор Иванович недоумевал: откуда у того свежее пулевое ранение правой лопатки?

— Где это вас? — осторожно поинтересовался он.

— Разве для врача важно «где»?

— Верно, верно, это не имеет значения. Теперь много стреляют…

— Не буду распалять вашего любопытства и не стану скрывать, — заговорил Зернов. — Теперь много стреляют. Вы правы. И вот результат — задела шальная пуля.

— Шальная так шальная, лечить всё равно придётся, — сказал Фёдор Иванович. После небольшого раздумья он распорядился: — Вот что, Иван Егорович, немедленно ложитесь-ка в нашу больницу. Шальную нужно удалить, иначе она не даст вам покоя. Майя, перевяжи, пожалуйста.

В другое время его операционная сестра была исполнительной помощницей. На этот же раз она не двинулась с места, будто не расслышала просьбу хирурга. Он хотел было повторить свои слова, но его опередил Зернов.

— Видите ли, Фёдор Иванович, — говорил он, — сейчас в городе неспокойно. Положите к себе в больницу, а там найдутся люди, которые станут допытываться — где ранен, да как. Попробуйте доказать им, что ранение случайное. К вам в больницу, должно быть, уже наведывались гестаповцы?

— Были.

— Представляете, что будет, если они увидят раненого. Чего доброго, примут за партизана и вам неприятность. А здесь, у родственников, никто не увидит, никто не знает. Как это говорится — береженого сам бог бережёт…

— Это правильно, — согласился Фёдор Иванович и подумал о лётчике, который лечился у него в больнице. Даже Майя, и та поверила, что парень в пьяном виде чуть было не сгорел в сарае. Можно что-нибудь придумать и Зернову. Ему нужна срочная операция, нужно удалить пулю, и чем быстрее, тем лучше.

«Может быть, попробовать здесь», — подумал он, оглядывая небольшую горенку.

Будто разгадав мысли доктора, Зернов сказал:

— Удаляйте здесь шальную.

— К сожалению, у меня ничего нет с собой, меня не предупредили, — ответил Фёдор Иванович. — Вам придётся повременить, пока я принесу инструменты.

— А мы народ запасливый, — Зернов перевёл взгляд на Майю.

— Для операции всё имеется и даже простерилизовано, — похвалилась она.

Надолго запомнилась доктору Бушуеву эта операция. Он делал её почти без обезболивания (у Майи оказалось всего-навсего несколько двухграммовых ампул новокаина), но Зернов во время операции не проронил ни звука. Стиснув зубы, он только шумно дышал, похрустывал пальцами, даже пытался шутить.

«Силён человек, ничего не скажешь», — восхищённо думал о нём Фёдор Иванович, торопясь поскорей закончить дело.

Домой доктор Бушуев шёл молча. Майя тоже молчала. Он раздумывал над нынешним непонятным событием. Особенно странным и загадочным показалось ему поведение операционной сестры. Как она могла узнать о ранении Зернова? Кто указал ей путь в этот домик, где надёжно упрятан раненый у родственников? Ещё более загадочным было то, что Майя всё приготовила для операции. Если бы по какой-то случайности он не пришёл к раненому, она, видимо, сама прооперировала бы Зернова…

«Да, прооперировала бы», — подтвердил свою мысль Фёдор Иванович и уважительно посмотрел на операционную сестру — с такой помощницей не пропадёшь! Ему хотелось сказать ей что-то приятное, но вместе с тем в груди росло другое чувство к ней — чувство обиды. В самом деле, разве Майя не могла откровенно сказать ему, куда и зачем приглашает?

Дома, зазвав Майю к себе в комнату, Фёдор Иванович говорил ей:

— Странно, Майя, странно и довольно-таки загадочно всё то, что произошло сегодня. Может быть, ты всё-таки объяснишь мне.

— Я вам уже объясняла.

— Объясняла… Случайно… Тому-то сказал тот-то, этому тот-то. Уж очень много случайностей в один день. Ну, хорошо, пусть ты случайно узнала о ранении Зернова, но почему оказались стерильные инструменты, почему всё было готово для операции?

— И это я вам объяснила.

— Родственница Зернова сама медицинский работник? Во-первых, я не знаю такого медика, а во-вторых, зачем же приглашали хирурга? Хитришь ты, Майя. А зачем? Разве мы мало поработали вместе, разве это не даёт нам права быть вполне откровенными, доверять друг другу?

Майя молчала. Иногда ей хотелось поведать Фёдору Ивановичу обо всём, решительно обо всём, но она не имела права. Она часто рассказывала ему о речной переправе, о том, что его семья — Лиза и Филька — благополучно успели проскочить на тот берег. И это было правдой.

Но она скрыла другое…

Ей снова припомнился тот час, когда она слёзно умоляла охрипшего, чёрного от пыли и копоти капитана, командовавшего переправой, помочь медикам перебраться на тот берег.

— Не могу, сестрица, не имею возможности. Видите, что делается, вавилонское столпотворение и только, — с досадой отвечал капитан. — А мать с ребёнком давайте, переправлю, — пообещал он.

Майя сломя голову кинулась к машине, в кабине которой сидели Филька и Лиза. Она торопила их.

— Скорей, скорей!

— А как же вы, тетя Майя? — спросил Филька.

— В самом деле, как же ты, Майечка? — забеспокоилась Лиза. Её пугала разлука с предприимчивой спутницей.

— К вечеру или в крайнем случае утром переправлюсь с больничными машинами, — ответила она. — А вы торопитесь и подальше уходите от речки.

Они условились о месте встречи на той стороне и расстались.

На берегу, у переправы, было тесно от машин и подвод. Тысячи людей — военных и гражданских — беженцев ждали своей очереди. Порою у моста вспыхивали жаркие споры, слышались крики, ругань, даже выстрелы, и тогда чёрный от пыли и копоти капитан вскакивал на первую попавшуюся машину и, размахивая наганом, что-то кричал, водворяя порядок.

Люди торопились. Кое-кто уже переправлялся вплавь, другие спешно мастерили плоты из каких-то ящиков и бревен.

Майя слышала, как лысый седой старик, набивая махоркой большую трубку из расшитого солдатского кисета, наставительно говорил молодому сержанту:

— А ты, братец мой, не петушись, а в толк возьми — не умеете воевать. Гонит он вас, а почему? Вот ты мне ответь — почему?

— Сила у него, машины, танки, — с неохотой отвечал сержант.

— Хорошо — у него сила. Согласен. Опять же ответь мне, а почему у него сила, а у нас нет силы, почему у него танки есть, а наших не видно, почему его самолёты носятся по небу, а наших опять-таки не видно?

— Мы ещё не подтянули свои силы.

— А почему не подтянули? — наступал старик на сержанта, как будто тот был в ответе за все наши фронтовые неудачи.

Вопросы старика возмущали Майю. «Язва, злопыхатель», — поругивала она про себя старикашку, а душу терзала необъяснимая мысль — в самом деле, почему наши отступают, почему у переправы такая толчея — нет лодок, нет понтонов? Почему тысячи людей должны сидеть здесь? Но она ещё верила, что скоро, очень скоро появятся и лодки, и понтоны, и она обязательно будет на том берегу.

Тот, совсем недалёкий, отчетливо различимый противоположный берег был пределом желания каждого. На том берегу было спасение и каждый стремился поскорее переправиться туда.

— Опять скопились! Приказываю рассредоточиться! Или бомбёжки ждете! — хрипло кричал капитан. И как бы в подтверждение его опасений откуда-то донеслось грозное и страшное: «Воздух!».

Люди бежали вон от переправы, прячась в кустах, в канавах, в заранее вырытых щелях. На какое-то мгновение над берегом повисала зловещая тишина, и вдруг тишина лопалась и снова сердито начинали тявкать зенитки, и снова долбили небо счетверённые пулемёты, снова землю сотрясали взрывы бомб.

Майя видела, как неподалеку от моста вырастали огромные чёрные султаны воды и грязи, и в ужасе она думала о том, что будет, если фашисты разбомбят переправу — узкий понтонный мост, который скрипел, выгибался, как живой, под тяжестью колёс.

Однако наши зенитчики работали усердно, а вражеские лётчики, видимо, не отличались смелостью и сбрасывали свой смертоносный груз мимо переправы.

После очередной бомбёжки над берегом опять на какое-то мгновение повисла обманчивая тишина. Пахло горьковатым пороховым дымом. Люди с недоверием и страхом посматривали в равнодушное небо, но в следующую минуту забывали о бомбах, и берег продолжал шуметь, бурлить, кричать…

Рано утром, когда больничные машины уже были недалеко от переправы и по Майиным подсчётам через час-другой она уже будет на том берегу, кто-то истошно закричал:

— Немцы!

И вслед за этим криком в гуще подвод и машин оглушительно грохнул первый снаряд.

Угрюмые, неразговорчивые беженцы возвращались назад к своим покинутым селениям. Они брели по бездорожью — неубранными полями, они шли туда, откуда чёрной тучей ползла орда захватчиков.

Однажды километрах в двадцати от города, уставшая и голодная, Майя сидела у лесного ручейка. Она отбилась от компании знакомых, потому что в кровь растёрла ногу и дальше идти не могла, ей нужен был хотя бы небольшой отдых.

На душе было тоскливо и жутко: что ждёт её в городе? И вообще стоит ли возвращаться туда? Не лучше ли уйти в деревню к двоюродной сестре… Но дома ли сестра? А что если та эвакуировалась, оказавшись более удачливой, а вот она, Майя, несчастная-разнесчастная…

— Майя Александровна? Вот так встреча! — неожиданно раздался за спиною голос.

Она вздрогнула, обернулась. Перед ней стоял знакомый директор МТС Иван Егорович Зернов.

— Вы ли это, сестрица милосердия? Какими судьбами очутились в лесу? — продолжал он.

— Возвращаюсь после неудачной эвакуации.

— Понятно. А теперь, значит, смотритесь в ручеёк и судьбу свою ищете, — говорил Зернов, присаживаясь рядом.

— Судьба моя, как тёмная ночь. Она теперь в руках у немцев.

— Не скажите, сестрица. — Иван Егорович достал из кармана папиросы, закурил. — Судьба, говорите, в руках у немцев? А почему бы не наоборот сказать — их судьба в наших руках? Не вешайте головы, сестрица. Человек при любых обстоятельствах всё-таки должен оставаться хозяином своей судьбы. Главное сейчас не падать духом, не дать себя запугать…

Майя внимательно посмотрела на Зернова.

— Фёдор Иванович говорил, что вы уехали… Значит, тоже не смогли пробиться? — спросила она.

— Тяжеловатый вопрос, Майя Александровна, сразу ответить трудно, — сказал он, гася окурок.

— Да, на плечи теперь свалилось столько тяжёлых вопросов, что не знаешь, как поступать, как отвечать, — согласилась она.

— И отвечать и поступать можно по-разному, сейчас главное, как мне кажется, каждый должен прислушаться к голосу своего сердца. Вот вы, например, что намерены делать?

— Не знаю, я ничего не знаю.

Зернов закурил вторую папиросу.

— Знаете, Майя Александровна, давайте откровенно. Мы давно знаем друг друга и, надо полагать, верим друг другу. Так ведь?

— Да, — машинально ответила Майя.

— Я могу подсказать вам, что делать. Вы что-нибудь слышали о партизанах?

Майя вскочила.

— Вы партизан? Иван Егорович, миленький, я хочу быть с вами, только с вами, я не могу возвращаться в город, не могу и не хочу, — торопливо говорила она.

Вот об этой встрече с директором МТС Майя никогда не рассказывала Фёдору Ивановичу.

Две недели она прожила в лесу на партизанской базе, а потом с заданием ушла в город. Об этом она тоже никогда не говорила ему.

Ночью доктор Бушуев спал плохо. Он снова и снова перебирал в памяти события вчерашнего дня — посещение раненого Зернова, операция, разговор с Майей. Зернов не сказал ему, где и кем ранен. Майя тоже утаила всё… Они скрыли от него правду и, видимо, уверены, что он не догадывается, что он до того наивен — поверил в шальную пулю… Как бы не так!

«Да ведь ясно, что Ивана Егоровича задела не шальная пуля, а ранен в бою», — думал Фёдор Иванович. Что касается Зернова, всё было понятно: тот наверное партизан, а вот Майя…

Если Майя знала о ранении Ивана Егоровича, если она знала, где укрыт раненый, если у неё оказалось всё под руками для операции, значит, она давно связана с Зерновым, значит, она тоже партизанка. По логике вещей — да, партизанка. В таком случае почему же она не сказала ему об этом? Зачем ей скрывать от него? Прежде они были откровенными.

Думая о Зернове и Майе, Фёдор Иванович не мог уснуть до утра. Порой до слуха доносились отдаленные глухие взрывы, то слышались на улице одиночные выстрелы. Фёдор Иванович хотел потихоньку пробраться в комнату соседок, чтобы убедиться, дома ли Майя, но раздумал: к чему такая слежка…

А на следующий день произошло другое странное событие.

В конце приёма в кабинет с узелком пришла Елена Степановна.

— Присаживайтесь. На что жалуетесь? — спросил Фёдор Иванович, хотя был уверен, что Соколова пришла к нему не на приём.

Опасливо поглядывая на Майю, Елена Степановна рассказывала о своих болезнях. Доктор делал вид, будто внимательно слушает пациентку, а сам думал, как выдворить из кабинета Майю. Он понимал, что при посторонних осторожная Соколова ничего не скажет ему.

— Майя, сходи-ка в палату и принеси температурный лист больного Никонова.

Когда сестра вышла, он быстро опросил у гостьи:

— Что случилось?

— Спасибо вам, Фёдор Иванович, я знала, что вы поможете. Вот передайте нашему красноармейцу тёплые носки и варежки, не успела я…

— Красноармейцу? А где он?

— Отправила, — радостно сообщила она. — От вас ко мне вчера приходил человек. От доктора, говорит, от Бушуева.

Фёдор Иванович оторопело смотрел на собеседницу. Никакого человека он к ней не посылал и посылать не собирался. Что же произошло? Не донёс ли какой-нибудь подлый предатель о раненом? Не в гестапо ли угодил парень?

«Нужно было бы положить его к себе в больницу, как лётчика. Обожжённый лётчик лежит, ни у кого не вызывая подозрений», — подумал Фёдор Иванович. Он хотел расспросить Елену Степановну обо всём поподробней, но вернулась Майя с температурным листом.

— Лекарства буду принимать, как велели. До свидания, господин доктор, — уже другим, скорбным голосом сказала Соколова. И не успел он придумать, как задержать гостью, она ушла.

Сообщение Елены Степановны не на шутку встревожило Фёдора Ивановича. После приёма он решил снова заглянуть к ней в тесную кухоньку, чтобы выяснить все подробности — кто приходил за красноармейцем, что говорил.

Никому, нет, никому не рассказывал он о красноармейце, кто же мог воспользоваться его, доктора, именем? И вдруг вспомнил, что о красноармейце как-то сказал Майе.

— Майя, ты знаешь, что случилось с парнем с Садовой улицы? — в упор спросил он у сестры.

— С каким парнем? — пожала плечами она.

— С красноармейцем, о котором я говорил тебе.

Их дальнейшему разговору помешал доктор Безродный. Тот зашёл пригласить Фёдора Ивановича к одному из больных.

За эти дни доктор Безродный привык, освоился в новой больнице и был по-прежнему исполнительным, трудолюбивым врачом. Целые дни он проводил в палатах с больными, в любое время дня готов был по первому, знаку мчаться на вызов. Фёдору Ивановичу даже порой казалось, что его помощник чувствует себя так, будто нет никакой войны, никакой оккупации. Когда он однажды напомнил Безродному, что пора бы пробираться к своим за линию фронта, тот съёжился, испуганно забегал глазами.

— Ищу попутчиков, — хмуро ответил он. — Одному рискованно и почти бесполезно пускаться в такой путь.

Верно, одному рискованно, Фёдор Иванович понимал это и уже в который раз искренне пожалел, что не может быть попутчиком Безродному. Вдвоём они добрались бы до фронта…

Сейчас, просматривая записи врача в истории болезни, он мечтательно говорил:

— Вот. Матвей Тихонович, сделать бы вашему больному клинический анализ крови, произвести бы рентгенографию… Но мы, к сожалению, лишены этой возможности… Попробуйте хлористый кальций, если вам удастся раздобыть лекарство…

— Спасибо, попробую.

Оставшись наедине с Майей, Фёдор Иванович снова заговорил о красноармейце. Думая, что она станет упорно отнекиваться, — знать, мол, ничего не знаю — он готовился привести ей такие доказательства, против которых трудно возразить, которые невозможно опровергнуть.

Но Майя с неожиданной откровенностью сообщила:

— Не беспокойтесь, ваш красноармеец переправлен к партизанам.

— К партизанам? — переспросил изумленный доктор. — Но каким образом?

— Обыкновенным. К Соколовой пришёл надёжный человек, назвал ваше имя и увёл красноармейца.

— Понимаю, теперь все понимаю! — оживлённо подхватил Фёдор Иванович. — Я не сержусь, что ты воспользовалась моим именем, нет не сержусь. Раньше мне только казалось, что ты не можешь быть другой, не сможешь остаться в стороне, а теперь убедился — ты с ними, с партизанами. Правда?

— Правда, — ответила она.

— Но почему, почему скрывала?

Майя улыбнулась.

— Так нужно было, Фёдор Иванович. А теперь, как видите, не скрываю.

Он одобрительно смотрел на операционную сестру, с которой рука об руку проработал десяток лет. Ему припомнился тот первый день, когда, главврач привел в ординаторскую молоденькую девушку, только что окончившую медицинский техникум, и сказал:

— Вот ваша операционная сестра.

В те дни доктор Бушуев сам только начинал хирургическую практику, и ему, естественно, хотелось, чтобы операционной сестрой была пожилая опытная женщина, немало потрудившаяся с другими, настоящими хирургами. Он даже собирался сказать об этом главврачу, но белокурая голубоглазая девушка пришлась ему по душе. Когда он спросил: «А что вы умеете делать?» — она просто и доверчиво ответила: «Пока ничего».

Фёдор Иванович тогда рассмеялся.

— И я пока почти ничего не умею делать. Значит, будем учиться вместе.

И они учились.

Прошли годы. Фёдор Иванович никогда не жалел о том, что согласился работать с неопытной молоденькой девчушкой. Она стала ему верным товарищем, надёжной помощницей.

— Послушай, Майя, очень прошу тебя, скажи товарищам, что я тоже хочу быть с ними, только с ними, другого пути у меня нет и быть не может. Скажешь?

— Постараюсь, — радостно ответила она.