Подземелье ведьм (СИ)

Глава 12

Казалось, что время застыло для двоих. Они стояли друг напротив друга, лицом к лицу. Синие ледяные глаза выжигали клеймо на лбу Томми, но ему было всё равно. Держаться из последних сил. Ради народа, ради мамы, ради отца. Мальчик помнил, как с самого детства ему снились зелёные луга, холодная роса на босых стопах и улыбка незнакомца, зовущего во сне Эйрин. С пяти лет он хранил в памяти эту улыбку и, натыкаясь вечно на сухие поленья, непонятно как оказавшиеся в пещерах, где не росло ни одно дерево, вырезал из них листочки, подобные тому, что мужчина из сна носил на груди под рубахой. Сколько лет пришлось ждать, чтобы, наконец, увидеть его… Томми знал, что никогда не сможет забыть огрубевшие от тяжёлой мужской работы руки, крепко прижавшие его к груди. Руки отца. И глаза мамы, в которых непонимание сменилось болью, заставившей онеметь сердце любого, кто посмотрел бы в эти глаза. Разве это не стоило той борьбы, что приходится вести сейчас десятилетнему мальчику? Да и чего стоит смерть, если не желания никогда больше не видеть маминых слёз?

Вокруг бушевал холодный ветер, проникающий под кожу и пронизывающий до костей. Людишки из Ордена, у которых Крис нашёл новый дом, со свирепой яростью набрасывались на тех, кого раньше Крис называл своим народом, своей семьёй. Головы летели с плеч, клинки протыкали плоть, под тяжёлыми башмаками хрустели кости павших в бою. Мэрит незаметной тенью мелькала посреди поля битвы, закрывая глаза умерших, провожая в последний путь каждого, не делая различий между своими и чужими. Жрицы поглядывали на неё с укором, но она не обращала на них внимания, внимая лишь гласу богов. Здесь каждый боролся за свою правду. За свою жизнь. За своё будущее. Так разве не стали равны те, кто лишился и правды, и жизни, и будущего?

— Братишка, ты и правда готов умереть здесь, сейчас, не прожив и четверти отведённой тебе жизни? — насмешливо приподнял бровь Крис.

В пустых голубых глазах не отражалось ни намёка на эмоции. Стоило только снова увидеть маму, увидеть её в чужих объятиях — и огонь, пожирающий его изнутри, вернулся. Дышать стало нечем. А когда отпустило — показалось, будто и он сам уже давно мёртв.

Бой начался почти мгновенно. Ведьмы защищали свой дом, а люди, как и боялся Крис, с радостью взяли в руки оружие. Вот только теперь ему до этого не было никакого дела. Он уже собирался вернуться в замок, когда навстречу выбежал этот маленький защитник Эйрин. Во рту пересохло, а ненависть, захлестнув с головой, сдавила горло. И Крис ринулся навстречу брату. Брату, который лишил его матери.

— А ты правда готов лишить жизни тех, кто дал тебе эту жизнь? — вопросом на вопрос спокойно ответил Томми.

Он никогда не чувствовал себя ребёнком, а сейчас и подавно. Томми всегда знал, что отличается от прочих детей, может, поэтому у него и не было друзей, кроме маленькой Агуши. Он не стремился сбежать на поверхность, не обдирал колени, играя в догонялки по извилистым коридорам подземелья, не собирал коллекции из кристаллов, найденных под землёй, не дрался и не скрывал ничего от матери. Он всегда чувствовал, что его задача — охранять маму, забывшую что-то очень важное. Он читал это в её глазах, теряющих с годами свою синеву. В её неловких движениях. В вопросе, который звучал в каждом несказанном слове. Маленький старец в теле ребёнка. Ребёнок, который никогда им не был. Сын своей матери. Сын своего отца.

— Тоооммии, — губа Криса презрительно дёрнулась вверх, — ты всегда был таким маленьким и таким глупым… Кто дал нам эту жизнь? Разве мама, которая всего лишь спустилась в пещеру и забрала с собой яйцо, непонятно откуда взявшееся в подземелье? Нееет. Мы никогда не узнаем, кто дал нам эту жизнь, но уж точно не безмозглая кучка отбросов, влачащая своё жалкое существование в холодных, сырых и заплесневелых пещерах, тогда как на поверхности люди каждый день видят солнце. Ах, да… Ты же до сегодняшнего дня не знал, что такое солнце, жалкое ты существо. Да разве мы можем быть братьями⁈ Посмотри на себя, — Крис сорвался на визг, скривившись от отвращения. Какая-то частичка его души до сих пор желала быть услышанным, быть любимым и нужным. Если бы мама сейчас простила его, прижала к тёплой груди, сказала, что любит…

— Да, мы могли быть братьями, — в бледно-зелёных глазах Томми промелькнула горечь, — но ты сам всё испортил. Она любила тебя. Всегда любила больше, гордилась тобой. А ты пытался её убить, — он сжал кулаки, — никогда тебя за это не прощу, — по бледной щеке Томми скатилась одинокая слезинка.

Вокруг двух братьев продолжался бой. Но ни одна травинка, скошенная смертельным лезвием, не упала рядом. Судьба, боги, проклятие, пророчество… как ни назови — оно хранило тех, кто изменит жизнь двух народов навсегда. Крису и Томми предстояло разбираться самим — ни отец, ни мать, ни Орден, ни круг семи не смогли бы даже подойти к ним, не то что дотронуться.

Эйрин беспомощно оглянулась на сыновей. В её сердце не было места злости и ненависти — только бесконечная, всепрощающая материнская любовь и боль. Но времени на переживания не оставалось. Вражеские стрелы летали над головами, и слишком много мужчин полегло. Эйрин увернулась от копья, нацеленного в бок, и стукнула обидчика дубинкой по голове. Не место ей на поле боя… Но она вызвалась отнести отвар исцеляющих трав тем, кто в нём нуждался. Она ещё раз бросила взгляд на Криса и Томми, превратившихся из братьев во врагов, и юркнула в тень пещер, куда стекались те, чьи раны ещё можно было залечить. Её же рану, зияющую огромной дырой в сердце, залечить было некому.

Силы уже заканчивались, когда Эйрин скрылась в полумраке от чужих глаз, чтобы немного передохнуть. Оставила за спиной бой, умирающих воинов, сыновей и Дава. Ей надо было выдохнуть, чтобы не чувствовать, как стремительно рушится недавно ещё крепкий мир. Мир, в котором не было людей. Мир, в котором Крис не старался её убить. Мир, где ссора с матерью — худшее, что случалось в её жизни.

Она скользнула взглядом по шершавым влажным стенам… И замерла.

— Папа? — Эйрин прижала окровавленные руки к щекам, не в силах поверить своим глазам. Отец почти не изменился за прошедшие двадцать лет. Всё та же кожа цвета статуэтки из слоновой кости, всё те же янтарно-карие глаза и всё те же широкие сильные ладони со шрамиком на внутренней стороне запястья. Ладони, протянутые сейчас к ней в молчаливой просьбе. Той просьбе, на которую отец не имел права.

— Здравствуй, милая, — он сделал шаг навстречу, ещё шире распахнув руки в приветственном объятии.

— Милая⁈ — Эйрин отступила в спасительную тень пещеры, спотыкаясь о трупы, которыми была усеяна земля под ногами. Столько лет не видеть отца, всё гадать, что с ним стало, воспевать его образ, превозносить его, ненавидя мать… И всё для того, чтобы сейчас стоять по разные стороны? Быть врагами, не терпящими поражений?

— Дочка…

— Какая я тебе дочка? — из её горла вырвался только еле слышный сип. — Какая дочка? Где ты был, когда я оплакивала тебя, засыпая с твоей трубкой под подушкой? Где, скажи, ты был, когда я влюбилась, а мать стёрла мне память и заставила забыть о том единственном, что было для меня дорого? А когда меня заставляли отказаться от ребёнка, где? Где ты был, папа, когда твоей дочке требовался отец? Где ты был, когда мой сын пытался убить меня? И где ты теперь, папа? — последние слова она почти прокричала срывающимся голосом. Эйрин помнила до сих пор, как видела отца в последний раз… И разве можно было даже представить, что однажды он окажется во главе отряда, безжалостно уничтожающего её народ, будет давить тех, кто когда-то делил с ним еду и кров?

— Подожди… — вдруг Эйрин сделала неверный шаг вперёд, снова подставляя лицо обжигающему ветру, что бушевал на поверхности с тех самых пор, как Крис встал напротив Томми. — Папа… Крис — это тоже ты? Как я могла сразу не догадаться? Какая же я дура…

Стейн предупреждающе поднял руку, как только послушники Ордена начали окружать Эйрин. Его дочь не понимала, что всю свою жизнь он каждый свой поступок совершал из любви к ней. И эта бойня, и предательство Криса, и Орден — всё было ради любви. Но она ещё поймёт, в этом Стейн не сомневался, и поэтому, кинув последний взгляд на дочку, отступил.

— Битва закончена, Ри, я ухожу.

Эйрин обессиленно опустилась на колени, не в силах произнести ни слова. Она молча смотрела, как человек, бывший для неё всем, уходит прочь, оставляя после себя груды безжизненных тел. И любовь в её сердце медленно превращалась в ненависть.

— Мама, — впервые за двадцать лет всхлипнула Эйрин, — мамочка… Прости меня…

Она сидела у низкой кровати, выжимая тряпку, с которой текла ледяная вода, обжигающая руки, и смотрела на бледное лицо матери. Венди спала, даже не подозревая, что её дочка еле сдерживает слёзы, видя, как под тонкой, почти прозрачной кожей младшей из круга семи расцветают узорами синие вены. Эйрин всхлипнула, с силой потерев друг о друга замёрзшие пальцы. Она уже почти не чувствовала онемевших от холода рук, но останавливаться было нельзя. Нужно было постоянно менять компресс на лбу мамы. Раньше можно было просто позвать Тиру… Она бы помогла. Она бы достала из глубокого кармана на поясе очередной пузырёк с настоем на перетёртых травах, негромко пропела песню, созданную Марной… Эта песня заклинательницы всегда облегчала боль и страдания страждущих, и Эйрин и сейчас как наяву слышала эти простые строчки:

Пусть бежит вода, как по венам кровь,

Прогоняет боль, что тебя неволит.

Я руками нежно коснусь макушки…

Задержи дыхание. Станет лучше.

Птичка в клетке — бьётся крылом под ребра,

Боль в клубок свернётся смертельной коброй…

Сделай вдох поглубже — исчезнет боль,

Мы её изгнали, и ты — свободен.

Но Тиры больше не было. Круг семи медленно распадался, и никто не мог ничего с этим поделать. Старая ворчливая Рогнеда осталась в старом разрушенном подземелье, погребённая заживо под обломками каменного дождя. Ильва ушла проверять рубежи перед нападением Ордена и так и не вернулась. А Тира… Тира получила стрелу в горло, склоняясь над раненным противником, чтобы помочь. Всего мгновение — и нет больше высокой темноволосой Тиры, заплетающей свою гриву в сотню мелких косичек. Нет Тиры, которая научила Эйрин разбираться в травах и готовить лечебные напитки, что глупые люди называли зельями. Нет той Тиры, которая готова была спасать даже врага, за что и поплатилась. Почему так бывает? Почему негодяи и подлецы выживают даже тогда, когда выжить невозможно, а такие, как Тира, гибнут ни за что⁈

Эйрин, согнувшись в три погибели, перетирала в ступке полынь, подорожник и воловик. Пальцы, напряжённые до предела, начали ныть от усталости, но она не останавливалась. Мама снова с утра надела маску гордой жрицы и отправилась к старшей из круга. Чем можно изо дня в день заниматься в небольшой алтарной комнатке, Эйрин и представить не могла и оттого, стиснув зубы, молча наблюдала за тем, как мать снова и снова бросает её на Тиру.

— Устала, девочка, — темнокожая жрица провела тонкой рукой по её бледному лбу, убирая с него влажные прилипшие прядки волос.

— Нет, я люблю это, — тихо отозвалась Эйрин, продолжая остервенело измельчать пестиком травы. Мелкая зелёная пыль поднималась в воздух и оседала на кожу, заставляя свербеть нос.

— И любимое дело измотать может. — Тира мягко забрала у Эйрин ступку. — Любовь — тот ещё труд, милая.

— Как думаешь, мама меня любит? — вдруг подняла Эйрин на жрицу большие прозрачные глаза.

Тира откинула на спину тысячи мелких чёрных косичек и молча отошла в другой конец пещеры. Эйрин, почти не дыша, следила взглядом за каждым шагом одной из круга семи. В этой пещерке Эйрин знала всё: в сундуке, на котором она сейчас сидит — лежат вещи, что достались Тире от родителей; в корзинах под лавкой, где Тира спала — были сложены книги по травничеству; за тяжёлым тёмным пологом, скрывавшим часть пещеры — сушились травы. Вот жрица прошла мимо лавки, мимо полочек, заставленных стеклянными и глиняными колбочками и пузырьками с настойками, остановилась у полога и, опустившись на колени, заглянула под него, вытаскивая небольшой сундучок.

— Я не понимаю…

— Смотри.

Тира взяла ключик, висевший у неё на шее на грубой нитке, и открыла сундук. Аккуратно, очень бережно она вытащила из него маленькое лоскутное одеяльце.

— Видишь? Вот это — единственное, что осталось у меня от мамы. Я не знаю, кем она была, и не знаю, почему оставила своё яйцо жрицам, а сама ушла к людям. Почему не забрала меня с собой. Почему не осталась сама. И почему мне до сих пор никто так и не рассказал, кем она была. Как ты думаешь, мама любит тебя?

Тира подняла на Эйрин затуманенный взгляд. В глазах её стояли слёзы.

— Я думаю, что ты, — Эйрин кинулась к жрице, падая рядом с ней на колени, — что ты меня точно любишь.

— Так ты ведь моя любимая ученица, — Тира прижала к груди лохматую голову Эйрин и поцеловала ту в макушку.

— Единственная, — язвительно буркнула Эйрин и тут же расхохоталась.

— Давай, работай, единственная, — улыбнулась Тира, — отвар полыни и воловика почти закончился, а желающих облегчить боль с каждым днём всё больше и больше.

— И не говори, развелись, как насекомые, — хихикнула Эйрин, снова начиная перетирать травы, но уже спокойно.

— Стрекоза, — в проходе, ведущем в пещеру, показалась голова Давена, — Томми заснул, Агуша тоже. Помощь нужна?

Она устало кивнула головой, но всё-таки еле уловимо улыбнулась, услышав давно забытое прозвище. Эйрин до сих пор не поняла, чем руководствовалась её мать, когда стирала память родной дочери… Но сейчас это было неважно. Сейчас маме требовалась помощь, а Давен хотел помочь. Она передала ему влажную тряпку, сняв её со лба Венди, и, откинувшись назад, прислонилась спиной к сводам пещеры, прикрыв слезящиеся глаза. Она молча наблюдала за тем, как Давен, превратившийся за эти десять лет из симпатичного парня в красивого мужчину, аккуратными и методичными движениями широких рук смачивает повязку в тазу и укладывает её маме на лоб. Руками, которыми с лёгкостью можно было бы свернуть шею… И от этого его уверенные и точные движения, не лишённые какой-то запоздалой заботы и нежности, привлекали её ещё больше. В груди шевельнулось давно забытое чувство покоя, когда любимый вот так обходился с её матерью, причинившей ему немало горя.

— Спасибо, — наконец нарушила тишину Эйрин, прижимая к шее ледяные пальцы, чтобы согреть их.

— Глупая, — он в очередной раз смочил лоскут ткани и, повернувшись к Эйрин, прижал ту к своей груди, — я же так долго искал тебя, — он зарылся носом в её волосы, не обращая внимания на то, как они свисали на плечи грязными сосульками.

— А я тебя не искала, я о тебе не помнила, — произнесла она виновато, коснувшись пальцем листочка, который, как и десять лет назад, висел на его шее.

Давен только крепче обнял Эйрин, согревая её своим дыханием. Он ещё не до конца понял, что происходит, но сейчас это было не важно. Он нашёл свою Стрекозу, пусть и через много лет. Он обрёл сына, о котором и знать не знал. Этого было достаточно.

Давен разжал объятия, как только услышал, что Венди шевельнулась. Сейчас, когда ведьмы потеряли целительницу, приходилось надеяться только на знания Стрекозы, которые та успела получить от Тиры, да на его скромный опыт. Он наклонился над жрицей, поправляя компресс. В нос ударил кислый запах пота. Венди было далеко не семнадцать, но и сейчас она продолжала выглядеть, как королева, и этот болезненный запах, вызывающий тошноту, совсем не вязался с царственным видом матери Эйрин. Казалось, что женщина просто на мгновение прикрыла глаза.

— Что с ней?

— Если бы я только знала, — Эйрин тяжело вздохнула, проведя руками по лицу, будто собирала с щёк невидимую паутину.

Маму в таком состоянии нашла Мэрит, когда вернулась в пещеры за очередной охапкой снадобий. Прошли уже сутки, но Венди так и не очнулась, а Эйрин могла только корить себя за все те годы, которые боготворила отца. Теперь это казалось предательством.

Давен снова притянул её к себе, опустив ладони на узкую талию. Эйрин, прижимаясь ухом к груди, под которой мощно билось любящее сердце, чувствовала себя хуже некуда. Чесалась голова, покрытая копотью и грязью. Под ногтями остались следы чужой крови, которые никак не хотели вымываться. Поясница болела от ночного бдения у кровати матери, а губы, искусанные до синяков, до сих пор ныли, стоило только подумать о том, что виновником всего произошедшего был её отец. И Дав, Дав уже несколько дней был рядом, но у них так и не нашлось времени поговорить обо всём, что произошло за время их разлуки… А ей так хотелось узнать, как он жил все эти годы. Узнать, откуда у Дава на загорелом лбу тонкий, еле заметный белёсый шрам и почему его теперь называют Вэном.

Она нервно дёрнулась, услышав надрывный кашель. Давен, рождённый на поверхности, задыхался в пыльном и сумрачном подземелье. Эйрин нежно коснулась его щеки кончиком пальца, прочертив линию от скулы до подбородка, заросшего колючей щетиной.

— Тяжело тебе, милый?

— Не обращай внимания, — он через силу улыбнулся, стараясь сдержать кашель, раздирающий изнутри горло. Теперь Давен понимал, почему Эйрин когда-то сбежала на поверхность: жизнь в этом подземелье казалась невозможной.

— Я так боюсь, что она не очнётся, — Эйрин бросила быстрый взгляд в сторону матери и тут же отвела его, страшась тех мыслей, что начали появляться в голове, — я столько раз ругалась с ней, отвергая ей помощь. Конечно, — она горько улыбнулась, ядовито бросив следующие слова, — у нас же папочка был героем, мой бедный папочка, который вдруг пропал…

Давен, почувствовав, как дрожат плечи Эйрин, сжал их, молчаливо поддерживая. Он готов был выслушать всё, что скопилось у неё на душе. По тому, как напряжённо стиснула она зубы, Давен понял, что ей необходимо выговориться.

— Представляешь, — она вытерла тыльной стороной ладони сухие глаза, разучившиеся плакать, — когда папа пропал, мама даже почти ушла из круга семи, чтобы быть рядом, а я плюнула ей в душу, обвинив в пропаже отца. Я сказала… Знаешь, что я сказала?

— Что? — Он торопливо и неловко провёл по её волосам руками, путаясь в слипшихся прядях и цепляя их. Эйрин подняла на него глаза, в которых сверкнуло сумасшествие. Она была уже на грани, но он готов был ловить её, удерживая на самом краю пропасти.

— Я сказала, — она дёрнула головой, заехав ему макушкой по подбородку. Он почувствовал во рту металлический привкус крови, но не шелохнулся, продолжая гладить Эйрин по волосам, — что это она виновата! Что это из-за неё папа от нас ушёл! Представляешь? — Она, наконец, сорвалась, и громкие рыдания сотрясли её плечи. — Она плакала ночами оттого, что его больше не было с нами, а я думала, что мама просто притворяется! Вендела, младшая из круга семи, рыдала в подушку, а я думала, что она притворяется! — уже тише проговорила Эйрин, сжимая руки в кулаки так, что на внутренних сторонах ладоней появлялись маленькие кровоточащие полумесяцы.

— Тише, тише, маленькая, — прошептал он, укачивая её, как ребёнка, в своих объятиях. Его тело разрывалось на миллионы частиц от невозможности облегчить её боль. Всё, что он сейчас мог — продолжать держать её в объятиях, спасая от самой себя.

— Мам? — на пороге появился Томми. Он стоял босиком на сырой земле и тёр кулачками заспанные глаза. Какая бы тяжкая ноша не лежала на его плечах, сейчас он ничем не отличался от обычного десятилетнего ребёнка, который посреди ночи, испугавшись шума, прибежал к родителям под одеяло в надежде спастись от любой беды.

— Том, мальчик мой. — Эйрин судорожно вздохнула, заставляя себя успокоиться, оправила платье, которое повисло мешком на её измождённой фигуре, и распахнула объятия для сына. Томми близоруко прищурился и, просияв сонной улыбкой, потопал к маме. Давен обнял новообретённую семью, прижавшись губами к виску Эйрин.

— Как хорошо, что мы теперь вместе, — произнёс он, щёлкнув Томми по носу. Томми рассмеялся, а Эйрин зажмурила глаза, почувствовав, как кольнуло сердце, когда перед глазами возникло лицо ещё одного её ребёнка. Ребёнка, которого она безвозвратно потеряла.