Подземелье ведьм (СИ)

Часть 1. Глава 1

Э̀йрин понадобилось не так много времени, чтобы принять существующие устои и запреты. Сначала казалось глупым и нечестным, что приходится жить в этой вечной сырости и темноте, выходя на поверхность только чтобы убить зверя на ужин или собрать трав для настоек, когда придёт твоя очередь. Да и кому это могло казаться справедливым? За пределами пещеры, которую все называли домом, существовал другой мир. Мир, в котором светило солнце, росла зелёная трава, пели птицы. Хе́лингард побери, мир, в котором можно было стрелять зверя и засеивать поля. И этот мир был Эйрин недоступен.

Старейшины рассказывали, что сотни лет назад, когда само существование ведьм оказалось под угрозой, было принято решение уйти. Оставить бескрайние просторы живой земли под чистым голубым небом для людей. А самим затаиться под землёй. Только кому понравится чувствовать себя земляным червём? Она не раз давила их своей маленькой ножкой. От бессилия. Так хотелось хоть раз ослушаться, вырваться на поверхность, посмотреть на людей, которых до сих пор так сильно боялся её народ. Но как она могла? Она — дочь Вендѐлы, одной из круга семи? Эйрин до сих пор помнила подслушанный однажды разговор матери и отца:

— Венди, сколько это может продолжаться?

Он с отчаянием притянул маму за талию и взглянул в её глаза.

— У нас дочь, Венди. Настанет время, и ей захочется вырваться, нарушить все наказы, наплевать на все законы. Вспомни себя в пятнадцать лет, наконец! И что ты будешь делать, если она решится? Ты убьёшь собственную дочь, Вендела — младшая из круга семи?

Он обхватил ладонями её лицо и замер, словно потерявшись в бесконечной синеве глаз.

— Милая, я прошу тебя, оставь этих старых дур, поверь, обязательно найдётся тот, кто сможет занять твоё место. Ты нужна нам. Мне нужна, понимаешь? — и, судорожно вдохнув, он трепетно прикоснулся нежным поцелуем к губам женщины, которая всё это время молча смотрела ему в глаза.

«Я совсем на него не похожа», — с грустью подумала тогда Эйрин. Ей было всего семь лет, и она совсем не понимала, о чём говорят родители, но видела, с каким обожанием её отец смотрит на мать. Свою внешность Эйрин унаследовала от мамы: и волосы, цвета воронова крыла, и голубые, прозрачные, словно лёд, глаза, и бледное лицо, которого ни разу за семь лет ещё не касались солнечные лучи. От отца же — блондина, чья кожа была подобна цвету опавших листьев, залетавших в пещеру из единственного выхода, связывающего мир ведьм с поверхностью, и чьи глаза при одном взгляде на них заполняли вены жидким золотом, — ей не досталось ничего. Да и как могло достаться, если ведьме не нужен был мужчина, чтобы произвести ребёнка на свет, как это делали глупые люди? Для каждой ведьмы был предназначен один ребёнок. Только один, и только её. И ни один мужчина никогда не будет иметь на него права.

— Милый, я не могу, ты же знаешь, — выдохнула мама ему прямо в губы. Она прикрыла глаза, позволяя ему поцеловать её веки с тонкими прожилками вен, а потом снова взмахнула чёрными ресницами, — я не могу, прости.

Она сняла его широкие ладони со своей талии и вышла из комнаты. Эйрин видела, как отец нервно сжал пальцы в кулаки и так же медленно разжал, вымученная улыбка скривила его красивое лицо. Он оглянулся на Эйрин, которая притворилась спящей, подоткнул одеяло, прикоснулся лбом к её прохладному лбу и вышел следом.

Это был последний раз, когда Эйрин видела папу.

И вот теперь девушка понимала, о чём шла речь десять лет назад. И ей и правда было наплевать на наказы, запреты и наказание. Хотелось хотя бы раз забыть об ответственности и поступить по-своему. Эйрин решительно откинула волосы назад, коснулась легонько вечно холодными пальцами висков, стараясь успокоить бешенный от страха пульс, и, убедившись, что её никто не видит, выскользнула из пещеры.

У Эйрин перехватило дыхание, когда ей открылся тот мир, что раньше был недоступен. Высокая твёрдая гладь, которую люди называют небом, переливалась перламутром, как раковина — её девушка увидела в вещах отца, пока старалась найти ответы на вопросы, так и не слетевшие с губ. Тогда казалось важным узнать, почему папа так беспокоится о том, что ей никогда не выйти на поверхность? В конце концов, Эйрин всегда могла стать одной из Отчуждённых, и никто и слова бы не сказал против — так ей казалось когда-то. Отец пропал, и спросить у него она уже не могла. И поэтому Эйрин продолжала тонкими пальчиками перебирать его вещи, откладывая в сторону пожелтевшие письма, деревянные бусы с неизвестными ей символами на бусинах, скрученные листья табака, которые по просьбе отца ему доставляли Отчуждённые… Сейчас беспокойство папы уже не казалось напрасным. Эйрин знала, что мать никогда не позволит ей стать Отчуждённой. Никогда.

Девушка свела тёмные брови к переносице, вспоминая об отце.

— Я здесь, папа. И я увижу всё то, что ты так хотел мне показать.

Эйрин разгладила указательным пальцем морщинку между бровей и снова подняла голову вверх. Пока она бродила по лабиринтам своих воспоминаний, небо успело потемнеть и теперь напоминало своим цветом укоризненный взгляд рассерженной матери — тёмно-синее, иногда вспыхивающее росчерком падающих звёзд, оно казалось ещё прекраснее. Хотелось дотронуться до него рукой, обхватить ладонями и замереть. Но медлить было нельзя, Эйрин и так потеряла слишком много времени, думая об отце. А ведь в любой момент её могли хватиться. Пора было отправляться в путь. Она поднялась с камня, на котором сидела с тех самых пор, как выскользнула из пещеры, поправила тёплое платье, натянув подол на острые коленки, закинула распущенные волосы за спину и пошла туда, где небо светилось ещё ярче, чем над пещерами.

Спустя какое-то время Эйрин начала жалеть, что ослушалась мать. Лёгкие, не привыкшие к чистому воздуху — обжигало огнём. Каждый вдох причинял боль. Она пульсировала в груди, растекалась по телу ядовитой волной и возвращалась обратно. Эйрин прикрыла глаза. Как только солнце окончательно скрылось за горизонтом, начался сильный ветер. Он сбивал с ног, сыпал песком в лицо — поверхность не хотела принимать чужака. Но Эйрин упрямо продолжала идти вперёд. Ей казалось, что этот мир таит в себе гораздо больше чудес, чем хочет показать. Мрачная красота небес, кровавое зарево заходящего солнца, зелень — живая, влажная зелень под ногами — всё это пьянило больше, чем пугало неистовство природы. Но сил у Эйрин становилось всё меньше. Она уже почти была готова сдаться, повернуть назад, довериться матери и шести жрицам, всю жизнь утверждавшим, что ведьмам не место среди людей, как увидела впереди поселение. Из последних сил Эйрин направилась к нему.

Маленькие дома с цветными ставнями и горящими тёплым мягким светом окна. Запахи, сводящие с ума так, что в желудке начало бурчать. Тихие звуки флейты, доносящиеся откуда-то с другого конца деревни. И люди. Эйрин встала посреди дороги, не обращая внимания на человеческий поток, готовый смыть, снести её, увлекая за собой. Люди. Так много людей. Девушки с парнями, женщины с детьми, мужчины, старики — все они лавиной неслись на неё, не прекращая говорить, смеяться, плакать, требовать и умолять, пахнуть хлебом, мясом, ветром, песком и землёй. В глазах рябило, звуки становились всё громче и громче, запахи сводили с ума… Эйрин чувствовала, как где-то глубоко внутри неё натянулась тонкая звенящая струна и, натянувшись, задрожала. Задрожала, готовая лопнуть в любой момент. Лопнуть от очередного запаха, звука или случайного прикосновения…

— Эй, красавица!

Прямо перед ней вынырнуло смуглое лицо с глазами цвета травы, которую она не раз топтала сегодня ногами.

— Чужачка, что ли? — спросил парень, но Эйрин уже не слышала его. Она снова и снова смотрела на губы, которые двигались будто сами по себе. И этого хватило, чтобы весь кошмар пережитого за один день свалился на её плечи. Эйрин попыталась вдохнуть, но её лёгкие обессилили от боли, и девушка закрыла глаза, проваливаясь в спасительную беззвучную темноту.

Она слышала еле различимые голоса, сливающиеся в один бесконечный монотонный гул. Хотелось зажать уши, спрятать голову под подушку в таком привычном и спасительном движении, но Эйрин не чувствовала рук. Ей казалось, что тело, ещё вчера такое сильное и выносливое, превратилось в огромный комок слизи. Без мыслей и конечностей.

— Дав, не стой столбом, помогай.

— Мааам, дай отдохнуть, эта девчонка только кажется лёгкой, а на самом деле…

— Тшшш, видимо, девочке нелегко пришлось. Она же почти не дышала. И бледная какая вон. Пусть поспит. А ты, сына, давай, к А́йрис сбегай за настойками да мазями, я все извела, когда твою голову в порядок приводила.

— Вот так и спасай обиженных, а потом ни сна, ни отдыха, — шутливо пробурчал второй голос.

Туман в голове Эйрин медленно начал рассеиваться. Она попыталась открыть глаза, раздирая слипшиеся ресницы, но затылок пронзила резкая боль, растекающаяся громкой и невыносимой пульсацией по всему телу. Эйрин с тихим стоном снова опустила ресницы и облизала сухим языком пересохшие губы.

— Очнулась, милая, — снова услышала она приятный мелодичный женский голос, — лежи-лежи, тебе сейчас лучше не двигаться. — Эйрин почувствовала, как ей на лоб опустилась прохладная ладонь.

— Где я?

— Мой сын увидел тебя на площади и, когда ты потеряла сознание, принёс к нам в дом. Не переживай и ни о чём не беспокойся. Сейчас главное — вылечить тебя.

Но Эйрин уже не слышала этих слов, проваливаясь в спасительный сон.

Она снова очнулась, почувствовав аромат пряных трав и выпечки. Легкие саднило, затылок всё ещё ныл, но теперь безумно хотелось кушать, и желудок скручивало от голода. Эйрин приподнялась на кровати, опираясь на локти. Живот снова свело. Она огляделась. Маленькая уютная комнатка совсем была не похожа на её спальню в пещерах. У противоположной от кровати стены находился деревянный круглый стол. На столе лежала белая вязаная салфетка, на салфетке стояла прозрачная ваза с какими-то синими цветами. И это был не тот холодный синий цвет, что Эйрин видела каждый день, заглядывая в глаза матери — на него хотелось смотреть. У окна с чистыми коричневыми занавесками, пахнувшими свежестью, стоял стул с отломанной ножкой. Больше в комнате не было ничего, кроме высокой кровати, на которой она до сих пор сидела. Из-за двери раздавались оживлённые голоса.

Она с шумом втянула воздух, опустила босые ступни на деревянный пол, заплела в косу волосы, постоянно падающие на глаза, и пошла навстречу ароматам.

Стоило ей только открыть дверь, как звуки замолкли. Эйрин, аккуратно держась за дверь, чтобы не упасть, настороженно посмотрела на обитателей дома. За таким же круглым, как и в предыдущей комнате, но уже большим столом сидело четыре человека. Пышная женщина с копной пшеничных волос тут же подскочила с места и бросилась к ней, приговаривая: «Очнулась девочка, помогли растирки, не боись, садись осторожно за стол, кушать же хочешь наверняка». И у Эйрин не хватило сил, чтобы сопротивляться ощущению дома и уюта, которое накрыло её с головой. Её посадили рядом с высоким и широкоплечим мужчиной, который молча улыбнулся ей и продолжил ужинать.

— Ну здравствуй, незнакомка, — услышала вдруг она насмешливые интонации глубокого и бархатистого голоса. На неё смотрели глаза цвета молодой травы, и Эйрин не могла отвести от них свой взгляд. Ей казалось, что она падает и всё никак не может упасть в пряные, дурманящие травы, а так хочется лечь на спину, растянуться на влажной земле, затеряться в луговых цветах, растирая между ладонями пыльцу…

— Мам, она какая-то странная, — хихикнул кто-то рядом, и Эйрин, наконец, смогла оторвать от парня свой взгляд. Напротив неё сидела маленькая девочка. Она зажимала ладошкой свой рот, пытаясь сдержать смех. На пухлых щёчках виднелись очаровательные ямочки.

Эйрин опустила глаза, стараясь справиться с нахлынувшим волнением и неожиданной робостью. Она впервые видела людей так близко и совсем не представляла, как заговорить с ними.

— Меня, — она снова облизнула пересохшие губы, — я Эйрин.

— Эй-рин… Красивое имя, — задумчиво протянул парень.

— Дав, дай сначала девочке поесть, — укоризненно проговорила женщина, — кушай, милая, кушай.

Она пододвинула к Эйрин чеплашку с ароматной горячей похлёбкой и ломоть белого хлеба.

— Кушай, а познакомиться всегда успеете.

В животе у Эйрин снова забурчало, и она начала торопливо есть, надеясь, что никто не обратил на это внимания.

Человеческий мир вызывал восторг. Стоило ему заметить, что Эйрин не сломить, как жар постепенно отступил, сухой воздух перестал драть горло, а ветер больше не бросал песок в лицо. Зато солнечные лучи приятно припекали макушку, пока она сидела у крыльца небольшого деревянного домика.

— Девчонка, обедать будешь? — раздался из приоткрытого окна приглушённый голос грубоватого, но добродушного Бранда — хозяина дома.

Он совсем не был похож на чудовище, какими, по рассказам жриц, представлялись люди. По утрам Бранд уходил в поля. Айви — его дочь, собирала ближе к обеду в котомку краюху хлеба и пару кусочков вяленого мяса, а потом относила обед отцу. Эйрин так хотелось отблагодарить людей, которые её приютили, что она, как только оправилась — сразу же вызвалась помогать Айви. Теперь они уже вместе уходили подальше от деревни, туда, где колосья доставали до пояса, а пахло так сладко-сладко, что перехватывало дыхание.

Но сегодня у Бранда был выходной. И вот теперь он звал её обедать.

— Да, сейчас поднимусь, — откликнулась она, откидывая голову назад. Солнечные лучи скользнули по лицу на грудь. Эйрин прикрыла глаза, стараясь отогреться изнутри. Прошло уже три дня, как она сбежала из Регстейна, но холод не отпускал. Он цепкими пальцами вцепился в плечи, царапая кожу, то скребясь наружу, то сворачиваясь колким клубочком под рёбрами — словно боялся, что исчезнет.

— Стрекоза, все только тебя и ждут, — недовольно выдохнул Дав, выходя на крыльцо. Почему он называл её стрекозой, Эйрин так и не поняла. Она видела стрекоз — тонкие, пучеглазые и с полупрозрачными голубыми крылышками. Они ей не понравились, но спорить и возражать она не решалась.

— Задумалась, — Эйрин поднялась и, стараясь не соприкасаться телами с Давом, скользнула внутрь дома. Он только хмыкнул.