Подземный корабль

12

Страницы из дневника Александра Л., написанные им в баре “Страна Советов” под фотографией Марлен Дитрих работы Сесиля Битона.

…Итак, вот из чего состояли теперь дни моей жизни. По утрам я шел на кухню, рубил пополам апельсины, отправлял их в кухонный комбайн и, выпив стакан сока, шел к тренажеру — вместе с гантелями он куплен был на первую зарплату и доставлен в офисную комнату. После тренировок, ванны и завтрака я выходил из дома. На моей улице справа и слева стояли шестиэтажные здания со старыми, пыльными фасадами: они были украшены колоннами, или лепниной, или башенками, или чугунными решетками. Внутрь надо было входить через подъезды, величественные, как порталы. Двери были высоки, с облупившейся краской, с напластованиями объявлений в сантиметр толщиной — из-под предложения о продаже шубы выглядывала голубенькая предвыборная листовка Зюганова, наклеенная в 1996 году.

На первых этажах уже завелись модные бутики, рестораны, кофейни, магазин Swiss Light, где в витринах лежали зажигалки, по виду напоминавшие золотые слитки и такой же примерно цены. Старые жители улицы с печальным достоинством и удивлением наблюдали, как меняется их район, словно в один пазл вставляли квадратики из другого. Расселялись коммуналки, в старых квартирах с высокими потолками селились богатые люди — вот я, например.

Но стоило покинуть улицу, войти в арку — и благородная эта упорядоченность сразу ломалась. Длинные и путаные дворы были внутри, там росли постройки со сложными номерами — дом 14-а, строение 4, владение 2. Волнистый рельеф их старых крыш напоминал холмы на Среднерусской возвышенности. В полуподвальных первых этажах окна начинались от земли, и на уровне своих ботинок я видел фикус, клавиатуру старого компьютера и женский локоть в белой кофте. В этих домах рассчитывали платежи за тепло и газ, продавали удобрения, шили куртки, ремонтировали зонты и ключи. Из одного такого подвала паломников отправляли в Индию.

От некоторых владений остались только стены, внутри же на куче мусора торжествовали иван-чай и крапива. С другими вовсе разделались, но над дворами висели их призраки, и на торце высокого жилого дома оставались четкие очертания бывшей лестницы и кирпичные заплаты на месте дверей. Иные строения, напротив, были уже зверски подвергнуты ремонту, и, чтобы отделить их от потрепанного и бедного остального мира, перед свежеокрашенными фасадами ставились ажурные ограды. Внутри, как пингвины в вольере, иногда сидели офисные работники в темных костюмах и светлых рубашках — они выползали отдохнуть на лавочке и поймать слабые лучи последнего осеннего солнца.

И прямо перед ними на балконе соседнего дома висят тренировочные штаны, пришпиленные за штанины, наподобие победоносной буквы "V". Скрип качелей, воркование голубей… Мне вдруг пришло в голову присмотреться к деревянным скульптурам на детских площадках — какой класс! Встретил русалку с гигантским голым бюстом и совершенно блядским выражением глаз. Еще были "Волк и семеро козлят" — хищник сутулился в центре группы, как пожилой интеллигент, пойманный компанией гопников.

Утренний город был лучше, чем всеми восхваляемый ночной, — в эти часы люди жили, а не напряженно развлекались. Интересно было заходить в кофейни и бары. Вот я в полутемном зале, а за соседним столиком сидят двое, должно быть, недавно вылезшие из постели. Она — классическая отечественная проститутка, круглолицая, добродушная — настоящая матрешка. И партнер — немец или австриец, задумчивый, рыхлый, несомненно с комплексами. Так вот: своего друга она раскручивала на покупку в секс- шопе искусственного двучлена за девяносто девять евро. Иностранный гражданин не совсем понимал, для чего девочке нужда в таком предмете и, главное, почему из его кармана надо сувенир оплачивать. Тогда она очень чисто и наивно, с изумительными техническими подробностями принялась растолковывать, что двучлен необходим ей для секса с любимой подругой. Лично я бы поставил на то, что девица дожмет немца. Хотя и мужик был кремень: все пыхтел и говорил: "Не думаю, что это нужно". Финал переговоров мне неизвестен — участники допили виски и ушли.

В другой раз я сидел в маленьком зале, вокруг меня на стенах висели лосиные рога и гербы невиданных государств, то есть это заведение претендовало быть чем-то иным, чем просто дешевым кабаком. За столом собралась компания людей, которые пытались выглядеть чем-то иным, чем просто пьющими старыми мужиками. Их беседа происходила за моей спиной, заговорили о предыдущих поколениях, и один из участников медленно и хрипло стал рассказывать, что прадед его звался Амброзио Ламборджини.

— Постой, он итальянец был, что ли?

Человек с хриплым голосом объяснил, что да, итальянец и что в Италии живет семейство Ламборджини — они делают длинные спортивные автомобили для королей и миллионеров. Из тех самых Ламборджини и происходил Амброзио, и был даже гораздо лучше их, потому что нынешние — из Феррары, а он был из Болоньи, из самого настоящего, более древнего рода… Не видимый мною человек объяснял это подробно, а товарищ его все спрашивал:

— Ну хорошо, а тогда объясни мне, почему мы оба с тобой ездим на "жигулях"?

— Опять ты пытаешься меня опустить, козел, — огорчался синьор. Я поднялся и, надевая пальто, взглянул на него.

И правда — он был итальянец чистейший! Подобных ему я много видел на улицах Милана — даже очки и синий шарф на шее были такими же. Как я не заметил этого, когда садился за стол и равнодушным взглядом окинул их компанию? Но зато теперь меня забавляло поразительное его отличие от соседей — простых русских алкашей, сморщенных старых опят.

— Да, — проговорил тот же медленный прокуренный голос, — а бабку мою звали Елизавета Амвросиевна, после войны она работала в тресте "Мосподземстрой" на Басманной.

Это говорил не тот, на кого я смотрел, а сосед моего итальянца, пьяный человечек со спутанными волосами и повисшим длинным носом. Действительность закружилась перед моими глазами, и я поспешил уйти оттуда.

А день спустя я проснулся что-то очень рано, мне стало скучно, я вышел из дому, в кромешной тьме побрел какими-то переулками и оказался в очень дорогом кафе всего лишь на четыре или пять столиков. Вдруг двери отворились. Шурша, шелестя, мерцая и колыхаясь, вошли четыре потрясающие настоящие фотомодели, отгулявшие, должно быть, вечеринку. Попросив себе соков и кофе, они завели разговор, касавшийся, как мне сначала показалось, каких-то масштабных инженерных проектов.

— Сначала заливается раствор. Со всех сторон проводят дренажные трубки, и начинает работать вакуумный насос. А потом все обрабатывается озоном, нет — азотом.

— Он же молодой еще. Сорок два года. Ты посоветуй ему, что это не обязательно. Ты ему объясни, что есть другой способ. Смотри, покупаешь в супермаркете имбирь, натираешь его на терке, мешаешь с перцем, делаешь компресс и обкладываешь всю проблемную зону вот так и так.

— Ну да, с тем, как он себя понимает, будет он имбирь на жопе носить… Знаешь, они же в таком возрасте головой сильно страдают. Это называется кризис середины жизни. Я помню, мне Алика Мельниченко рассказала. Познакомилась в "Рангуне" тоже с одним не старым. Он привез к себе домой. У него огромный пафосный дом, две высотные башни, шикарная постройка, и он совсем один там живет. Вообще. Во всем доме. Он устраивает испытания для девчонок. Вроде бы с мозгом у него не все в порядке, и ему хочется шутить такие шутки дешевые. Выводит ее в темный коридор, говорит: "Беги, зайчик!" А своего человека из сервиса наряжает как страшного призрака, и он на нее кидается.

— Кидается, а дальше что этот призрак делать хочет? — спросила одна из них, совсем невероятная, вся оливковая и удлиненная.

— Смотрите, я не знаю. У них не дошло до этого. Ну, женщина наша должна уметь за себя постоять. Она схватила со стены полосу железную, на которой цветы крепились, прямо в него ударила и сбежала.

— А мне Мельниченко по-другому рассказала. Тот папик, который ее пригласил, он вообще был не в курсе. У него в обслуге маньяк работал. Серийный маньяк, он вроде бы в этом доме скрывался.

— Девчонки, откройте тайну, у Алики чьи сиськи? У нее Катерины Сергеевны сиськи?

— Нет, нет, слушайте! Ей не Катерина делала. У Алики сиськи от Клаудио. Мне точно известно, потому что это я ей посоветовала. Я — первый человек в Москве, нет, вообще во всей России с сиськами от Клаудио. Марьяна говорит, что мне на них мемориальную доску надо будет вешать…

Меня напрягало, что во время этих странствий у меня нет никакой связи с магазином, но эту проблему я решил, сделав переадресацию с рабочего номера на мой мобильник. И однажды продавца из "Британской империи" действительно потребовали к телефону. Ему звонили из ателье, его звали на примерку костюма. Что же, я посетил их, выяснив предварительно, не придется ли мне оплачивать эту мою рабочую одежду. Но оказалось, что деньги давно перечислены фирмой, которая когда-то нанимала меня.

Сначала я предполагал, что целыми днями буду сидеть в Интернете, рассылать свои резюме и искать другую, настоящую работу. Но потом мне стало страшно, что какая-нибудь работа действительно меня отыщет, и с поисками было покончено. К тому же на мою карточку поступали сразу две зарплаты: продавца и охранника, а расходы были весьма невелики.

Новое и прекрасное ощущение — ходить по комнатам, устраивать себе на полчаса стоянку то там, то здесь. Так получилось, что предыдущую свою жизнь я прожил не то чтобы в недостатке пространства, нет, оно окружало меня в избытке, но всегда оказывалось враждебной стихией. Пространство — это поля, дороги, перегоны между станциями метро, окраинные пустыри. Надо было преодолевать его, как ничейную полосу на войне, чтобы добраться до своей квартиры или кабинета и залезть туда, в эту свою щель, из которой я вел наступление на окружающий мир и одновременно оборонялся от него.

Не сожалею о своем прошлом и не хотел бы его менять. Но уж слишком долго я карабкался наверх по отвесной стенке и участвовал в проектах людей, которых заведомо считал глупее себя. И вот теперь я здесь. Это — каникулы, они коротки, неизвестно, что будет, когда они кончатся. Пока можно бродить из комнаты в комнату, наслаждаясь пространством и покоем. У меня есть кабинет, там огромный письменный стол, в одном углу глобус, в другом — тяжелое бюро. Каталог поет ему песнь, он рассказывает, что бюро — современное подражание работам Уильяма Берджеза, знаменитого краснодеревщика эпохи королевы Виктории, который полтора столетия назад прославился тем, что имитировал ренессансных мастеров, использовавших в своем творчестве античные декоративные элементы. Мне нравится сама идея этих множественных подражаний, то, что эпохи входят одна в другую, как матрешки. Бюро наполнено потайными ящиками и незаметными дверцами, каталог обещает, что они "скрывают много тайн". Я провел исследование и в одном из дальних отделений нашел пластмассовую тарелку со скелетом и чешуей воблы, а также две бутылки из-под пива — сувенир от работяг, которые создавали "Британскую империю".

От пола до потолка в кабинете стояли шкафы, нагруженные настоящими старинными книгами, не фальшивыми корешками. Проектировщики салона, вероятно, оптом смели весь товар в небольшом букинистическом магазине. Они хотели, чтобы содержимое шкафов выглядело внушительным и единообразным — оттого предпочли тридцатитомные энциклопедии на неведомых мне французском и немецком языках. Но и полезные экземпляры обнаруживались среди этих бумажных плит. На верхней полке, под потолком был найден "Половой вопрос. Психологическое, гигиеническое и социологическое исследование для образованных". Я открыл растрепанный том, наткнулся на слово "хромозомы" и сразу полюбил эту книгу. Далее там нашлось слово "гандонъ". Ученый эксперт объяснял образованным современникам, в чем главная прелесть новейшего изобретения. "Один и тот же гандонъ можно употреблять часто, если высушить его между двумя носовыми платками". Да! Так и написано. Я сам это видел. Автор — профессор Август Форель, а труд его был переведен с немецкого и издан в 1909 году.

Однажды в моих руках оказалось старое издание "Записок охотника" Тургенева. Я решил сначала, что на мой изощренный вкус это — литература чересчур ровная и обыкновенная. Мне-то более привычны произведения, где автор ведет с читателем некую интеллектуальную игру. Но потом я понял, что речь идет о в высшей степени интересной задаче для интеллекта, потому что страна, где я живу, и страна, изображенная полтора столетия назад, совпадают самым поразительным образом. Там есть хороший эпизод, когда во время охоты они вдруг выходят к озеру и тут старик-сторож ковыляет навстречу. Его спрашивают:

— Ты братец, всю жизнь за озером присматриваешь?

— Нет, до того был в кучерах.

— А раньше?

— Прежде у барина был поваром.

— А образование у тебя какое?

— Сапожник я по образованию, в Москве обучался. А раньше ахтером был, в киятре играл. А до того сударыня-помещица велела в садовниках служить…

Это же в чистейшем виде — карьера людей моего поколения. Вот и один мой однокурсник восемь лет назад отплыл в большой бизнес на круизном корабле "Princess of Ocean", скользившем между Карибскими островами. Там, удивляясь своему счастью, он трудился официантом наряду с пуэрториканцами и поляками. По возвращении в Москву, наделенный уже знанием того, в каких бокалах подают виски, а в каких херес, он сразу получил место сомелье в ресторане с золотыми колоннами. Когда ресторану пришло время загнуться, ушел издавать глянцевый журнал для современных мужчин, потом занялся торговлей удобрениями, а года через два растаможивал грузы.

Он, как и я, — биолог, тема его диплома — разведение осетровых. И был лишь краткий период в его жизни, когда этот человек выполнял работу, хоть как-то связанную с профильным образованием. В начале своей карьеры, еще до Карибских островов, он устроился внештатным сотрудником дорогого публичного дома, владелец которого украсил интерьер грандиозным аквариумом. Моему однокурснику надо было приносить корм и проверять, нет ли проблем со здоровьем у таиландских сомов.

Как-то раз я у него спросил: "Что бы тебе действительно не разводить осетровых? Востребованный товар, и прибыль может быть серьезная". Неожиданный вопрос ошеломил его, и менеджер ушел в задумчивости. Человек он неглупый и с работоспособностью удивительной. Недавно по указанию сударыни-помещицы (то есть владельца некоего строительного холдинга) принимал участие в возведении на московских окраинах элитных жилых комплексов "Три сестры" и "Эскориал". Об этих произведениях архитектуры много писали в газетах. Даже заголовок одной из статей я помню: "Безбашенные строят башенки".

Мне показалось интересным продолжить знакомство с русской классикой, я пошел в книжный магазин и принес в дом "Войну и мир" и разные другие толстые тома. О своих впечатлениях здесь рассказывать не буду, это особый и долгий разговор. Разумеется, фильмов я себе накупил: Бертолуччи, Кубрик, Хичкок, Дэвид Линч, братья Коэны да заодно весь комплект Джеймса Бонда. Вот прекрасное занятие — сидеть по вечерам в гостиной, смотреть отличные наивные старые ленты про агента 007, пить старый херес да при этом курить кальян. Мое одиночество не печалило меня — устал я в последнее время от людей.

Дни были туманны, в полдень я зажигал свет. В один из таких дней вдруг вновь потревожил звонок.

— "Британская империя"? — спросил меня шелестящий, стареющий, надменный женский голос. — Ждите, сегодня после двух к вам приедет Кромвель.

— Что вы хотите этим сказать? — задал я дурацкий вопрос.

И тотчас появилась мысль: вот он, финал. По мою душу прибыл англичанин, владелец салона.

Ваш заказ выполнен, сегодня мы можем его доставить. Костюм в кэжуальном стиле примерно в четырнадцать тридцать привезет курьер нашей компании Кромвель Тагиев. Только, пожалуйста, проявите себя ответственным человеком, не забудьте расписаться в получении, чтобы мы не гоняли дважды Кромвеля Магомедовича.

Через сорок минут ко мне прибыл большой пожилой кавказец, его глаза цвета давно сгоревшего угля выражали мудрую покорность перед жизнью. Я осторожно раскладывал пиджак и штаны на диване в гостиной, меж тем как Кромвель топтался в прихожей, в компании Сократа и Платона. На прощание я решил дать ему двадцать рублей чаевых, и мои пальцы коснулись его ладони — она была твердая, как базальт или гранит, из такого материала можно рубить мемориальные доски. Должно быть, первую половину своей жизни он упражнялся с мотыгой в каком-нибудь горном селении.

Костюм я аккуратно повесил на вешалку и отправил в темноту шкафа, к самой стенке. В самом деле — зачем он был мне сейчас?

…Все мы были надежно спрятаны на дно большой зимы, только набиравшей свою силу. Самая черная вещь на свете — чернее черной кошки, смолы и смертного греха — дождь, который идет в Москве вечером, в начале декабря. На улицах лежала снежная каша, фонари подсвечивали ее, она блестела как серебро. Горбы припаркованных автомобилей были рябыми от изморози, разбитой невидимыми в темноте каплями дождя, лишь в освещенном пространстве под фонарем было видно, как вниз несется их стая. И медленно выворачивал из-за угла полупустой троллейбус с рекламой на боку, похожий на длинный, светящийся изнутри фонарь.

Иногда вечерами я садился за компьютер и по сети играл в шахматы. Отчего-то партнеры все время попадались с другой стороны земного шара. Обменявшись с противником парой реплик, я узнавал, что у него сейчас начало летнего дня, он только что пришел в офис и мается от тоски, а зовут его Плутархо.

Когда игра заканчивалась, можно было садиться у окна и смотреть на людей, которые шли по моей улице и о которых я не знал решительно ничего. Было мучительно интересно наблюдать за ними. Жизнь каждого из них являлась тайной.

Однажды я увидел, как на другой стороне улицы останавливается такси. Оттуда выходит женщина, несколько секунд она стоит на краю тротуара, пропуская две или три машины, потом быстро пересекает дорогу. Она высока, стройна, на ней сапоги с высокими каблуками и длинное черное пальто — оно охватывает талию, подобно узкому футляру, но внизу его полы расширяются, и оттого издалека женщина похожа на черную шахматную королеву.

Может быть, сейчас она подойдет к моему дому… именно так и происходит. Она останавливается перед подъездом и начинает разбираться с кнопками домофона.

За рукава я выволок из шкафа свой наиболее достойный свитер, быстро в него влез. Уже открыв входную дверь, посмотрел в зеркало… так, джинсы смотрятся допустимо. Взмах расческой по волосам, на дальнейшую оптимизацию времени не хватает. Стук ее каблуков слышен уже очень близко, на уровне второго или третьего этажа. В руке я верчу связку ключей — как бы спускаюсь за газетами. Дальше что-нибудь придумаем.

Мы встретились с ней на площадке двумя этажами ниже. Она стояла спиной ко мне и нажимала на кнопку звонка. Тут дверь отворилась, и третий участник появился на сцене. Совсем это было некстати, ведь я не успел сказать ей ни одного слова.

— Я еще снизу тебя увидел. Мне Корчагины звонили, спрашивали, буду ли я телешоу смотреть. Нет, — говорю, — сегодня дочь ожидаю.

Это был мужик лет шестидесяти, в тренировочных штанах и зеленой майке с изображением автомобиля. Изрытое лицо, темные с сединой всклокоченные волосы, короткие унылые усы, но в глазах — большая бодрость и желание общаться.

Мне оставалось пойти дальше своей дорогой. Встреча отца и дочери, и я не представляю, как в нее вписаться. Но тут он заметил меня и обрадовался чрезвычайно.

— А, это вы! Давно тут к вам присматриваемся. Так пора, наконец, познакомиться? Наталья, дочь. А я — Михаил Федорович Горчанский.

Я удивился, как все в этом доме — и Ирина Даниловна, и этот тип начинают так со мной общаться, словно давно меня ждали. Припомнил, что несколько раз с этим Горчанским встречался на лестнице.

— Наташа, с сентября этот молодой человек поселился в нашем доме, никак нами не интересовался, а теперь решил заглянуть. Рады, рады, лучше попозже, чем никогда. Просим заходить.

После этого и Наталья неторопливо повернулась ко мне.

Она старше меня лет на пять. Спокойные, надменные глаза, прямой, чуть длинноватый нос. Темные густые волосы на затылке стянуты в хвост. Она сняла блестящие, отороченные мехом перчатки, держит их в правой руке, и я четко вижу обручальное кольцо.

— Заходите, — сказала она и хмуро кивнула, сочтя, должно быть, меня безвредным.

Я вошел в квартиру и стал любоваться открывшимися передо мной пейзажами.

Прообраз моего собственного жилища до того, как в нем соорудили империю. Не столь понтовый — комнат здесь, кажется, всего три. Но такие же высокие потолки и огромные окна, а в гостиной из блина лепнины произрастает провисшая от времени люстра, между потолком и ее бронзовым стержнем — сантиметров пятнадцать грязного, обмотанного изолентой шнура.

И все же это не бомжатник, совсем нет. Просто здесь видно, что на свете были шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы, а потом наступил крах времен и действительность поросла травой забвенья — уже жухлой и пожелтевшей.

Наталья Горчанская быстро нас покинула, скрывшись за поворотом коридора. Я вошел в гостиную. Перед диваном простирается синтетическая шкура неубитого медведя, черная с оранжевыми подпалинами, один из ее пластмассовых клыков обломан. На диване пара газет: номер "СПИД-инфо" с нагими девицами на фоне стриптизерского шеста, а также бесплатный листок "Добрый лекарь", украшенный заголовком на первой полосе: "Солодка голая на страже моего иммунитета". Торжественный, бархатный, грубо заплатанный сбоку абажур цвета свеклы создает ощущение уюта и комфорта.

Я почему-то был уверен, что плечо у Горчанского украшено развесистой синей татуировкой. Даже специально обошел вокруг Михаила Федоровича, чтобы убедиться. Но я ошибся.

— Как у Вадима дела?! — закричал Михаил Федорович в глубину комнат.

— Фирма открывает еще два салона. Все идет к тому, что ему отдадут швейцарский сектор.

В парадной комнате непременный сервант, и за его стеклами кухонное украшение: железная обезьянка обнимает бочонки с солью и перцем. У меня просто сердце сжалось при виде этого зверька — решительно такой же лет тридцать обитает в шкафу у моих родителей. Скуден был ассортимент вещей, украшавших жизнь советского человека. Еще в серванте — бутылка ликера "Кюрасао", пару эпох назад попавшая к нынешнему владельцу и бережно хранимая им за редкость и красоту. Огромный, на множество персон сервиз из белого фарфора, каждый его предмет нес на своем боку стилизованную черную розу, выросшую — учитывая неуверенно-модернистскую эстетику — где-то в конце семидесятых годов.

Горчанская добралась до кухни: короткий плеск, звяканье посуды. Лязгнул холодильник, зашуршали пакеты — она укладывала по полкам еду. Судя по доносившимся звукам, ее сапог встретился с компанией пустых пивных бутылок. Быстро, одну за другой, она отправила их в мусорное ведро.

Она нервно и быстро ходила по квартире. Зашла в спальню, там тоже чем-то осталась недовольна, судя по ее тягостному вздоху.

Из любопытства я стал знакомиться с владениями Михаила Федоровича. Нашел еще одну комнату, когда-то она была кабинетом, но сейчас туда отправили на поселение чужие друг другу, громоздкие, отработавшие свое вещи. Проигрыватель для пластинок "Ригонда" в корпусе из деревянного шпона, свернутый в рулон пластиковый экран для семейных просмотров самодельных домашних фильмов, оленьи рога с повисшей на них лазурной тюбетейкой, стремянка, охотничье ружье. И еще там была статуя, размером с крупного карлика: стальной рабочий с мужественным, условно-кубическим лицом опирался на какое-то замысловатое, очень тщательно выполненное орудие труда.

На стене вместо ковра была распластана карта Советского Союза.

— Прошу в комнату, посидим, побеседуем. — Это хозяин появился в дверях.

Он притащил чайник и сомнительный долгоиграющий зарубежный кекс в вакуумной упаковке, со слезой из синтетического варенья на срезе. Вынул из шкафа две толстые и пыльные рюмки.

— Я хочу потребовать вас к ответу. Как в наши дни люди добиваются успеха? Не изнашивают ли нацию? Ну что хотите нам рассказать о своей жизни? Давайте, поделитесь, поделитесь.

Налил мне ликер или настойку — что-то резкое, ароматное и сладкое, с ароматом бадьяна. Хотя я не уверен, что знаю, какой вкус у бадьяна.

— Сейчас все живут на западный маневр. Но былой ресурс еще не исчерпан! Нашему поколению не дали многое довершить. А мы могли бы сделать из планеты настоящую красоту! Я часто задумываюсь, какие меры обязано принимать нынешнее правительство. Вот еще сильный ход — овладеть профсоюзами, как Перон в Аргентине с женой его. И надо деревню все-таки поднимать, строить там маленькие домики.

— Не забудь, в пакете лежат марокканские мандарины! — крикнула Наталья.

На краю стола я заметил потрепанный томик в бумажном переплете. На обложке профиль человека, парусник, лучи и кристаллы. Все это называлось: "Ноев ковчег нашего мозга — тайны системных знаний".

— Смелая книга, все рациональное мышление перечеркивает, — сообщил мне Горчанский. — Вы скажите мне ваше мнение: что такое умный человек? Я обстоятельно задумывался, и вот моя концепция. Умный человек — это тот, кто имеет кондоминимум знаний и осознанное стремление к справедливости.

— Что вы подумали, когда я здесь поселился? — спросил я без всякой связи с тем, что Михаил Федорович мне рассказывал. Кто знает, вдруг он нечаянно является носителем хоть какой-нибудь ценной информации.

Я подумал и сейчас думаю: "Да, все-таки это сила — люди из бизнеса!" Я не осуждаю. Я считаю, что наша страна должна все вытерпеть. Все! Мы такое вытерпим, что другим не под силу!

— Мне даже не пришлось познакомиться с теми, кто жил там до меня. Вы их, конечно, знали? — продолжил я аккуратно подталкивать его к интересующей меня теме.

— В вашей квартире раньше проживала внучка полярника Алексея Георгиевича Тимаковского. В прошлом году она вроде бы расселилась с дочерьми. Они уехали, я сразу подумал: "Ну, будем ждать, что за сосед у нас теперь появится". Тут же начался ремонт, то софу тащат, то банкетку, то сервант. Много привлекли рабочих. Молдаване, они сюда за экономикой приезжают… И баба всем руководила, — задумчиво продолжил он. — Не руководила, а так — присматривала. Хотя сама приезжала редко. Богатая баба. Внизу ее иномарка стояла, зяблик за рулем дремал. Кто же она вам? А иностранец откуда? В смысле — из какой державы? Вы же видели того иностранца? С большой балдой, лысый, в очках. Тоже свой зяблик его сюда привозил. (Зябликами, как я сообразил, он называл шоферов.) Потом все исчезли, и молдаване, и зяблики… Но одну вещь вы мне должны прояснить, это давно меня интересует. Неужели правда, будто происходит великий обман народа и медведь на эмблеме "Единой России" — это на самом деле американский медведь гризли?

Через четверть часа таких разговоров я распрощался с Михаилом Федоровичем. Мне так и не удалось узнать еще что-либо про хозяев "Британской империи".

Но после этой встречи я решил откорректировать свой образ жизни. Не очень нравилась мысль, что я понемногу начну становиться похожим на соседа с нижнего этажа. Значит, пора снова выбираться в общество людей — братьев наших меньших.

Я вытащил записную книжку, выбрал наиболее интересные телефоны однокурсников, одноклассников, товарищей по разным работам, напомнил им о том, что существую на свете. Разорванные социальные связи я сплетал с удовольствием. Больше я не был замученным клерком. У меня появилось свободное время.

И однажды произошло неизбежное. Мы сидели в подвальчике, пили светлое нефильтрованное. Часы пробили полночь, с последним их ударом лестница заскрипела, и, как полагается, по ней стала спускаться фея, толстая и в деловом костюме розового цвета. Она поведала нам, что каждый человек имеет право на отдых, рабочий день персонала закончился и сейчас снимают кассу. Надо было перебираться… но куда? Кто-то предложил новый татарский ресторан, где подают лучшие в Москве суши, другие варианты тоже рассматривались, однако все они были далекие и ненадежные.

— Погребок, откуда нас гнали, находился в двух шагах от моего жилища. Я решил, что обсуждать еще один проклятый русский вопрос: что все-таки произойдет в стране, когда грохнутся цены на нефть? — можно и у меня дома.

И вот семь или восемь моих друзей входят в магазин "Британская империя", снимают пальто и распределяются по комнатам. Они рассматривают и хвалят каждый предмет из тех, что видят в квартире. Потом кто-то открывает стеклянную дверь и вот уже вся компания топчется на балконе. Время от времени до меня доносился восторженный вопль: значит, очередной гость, ступив на порог курительной комнаты, увидел витрины, украшенные табачными листьями, коробки с гаванскими сигарами и иные игрушки для взрослых богатых детей.

Вместе с Коростылевым и Лешей Суриным я зашел в свой кабинет. Сурин заинтересовался глобусом.

— Тут неправильная Испания. Она ведь другая в жизни.

— Это земной шар по версии семнадцатого века, — объяснил я. — Посмотри, Австралия еще не открыта, вместо нее Terra Incognita.

— Сибирь тоже недоделана, — отметил Сурин с удовлетворением. — Ямала нет и газа. Нет местного начальства, которое надо коррумпировать. Отличная вещь.

— Но бесполезная, — сказал я.

— Но понтярская, — сказал Сурин. — Тебе ведь подарили этот глобус, так? Ребята, я рассказывал, как мы мэру Верхнечальска подарили рыцарские доспехи? Его помощник нам потом объясняет: ребята, вы — наша гордость, вы — интеллектуальный ресурс России, но этикетку все-таки надо было отрезать. Там довольно крупным шрифтом написано — "для дитять среднего школьного возраста". Да, почему "для дитять" — потому что китайцы, конечно, делали.

— Кстати, Сашка, — спросил меня Коростылев негромко, — ты где работаешь?

— Пока нахожусь в вольном полете. Приходят разные предложения, я их рассматриваю.

— То есть ты сейчас вообще ничего не делаешь?

— Как сказать, — спокойно солгал я. — Бывают иногда разовые консультации…

Андрей Ильич Коростылев, которого мы все называли Лешим, при этих словах внимательно посмотрел на меня.

В три часа ночи, когда гости покидали мой дом, Коростылев спросил, часто ли я куда-нибудь выбираюсь. Оценив свои финансовые возможности, я ответил, что невероятно устаю за день и оттого сразу предпочитаю ехать домой. Однако же рад гостям в любое время дня и ночи, так как живу один и порой откровенно скучаю. Потом закрыл за ним дверь, и стал ждать, когда он снова придет ко мне.

Андрей Коростылев, топ-менеджер легендарной российской компании, коллекционировал людей, собирал их вокруг себя. Опытный и умный, он знал, что весь российский бизнес строится на дружеских связях — так, значит, и меня надо было осторожно вовлечь в свою орбиту. Я ничего не сказал о характере своей работы. Он и не настаивал.

Три недели прошло, и за это время он посетил меня дважды.

В первую же пятницу он доставил в "Британскую империю" команду своих друзей, они возвращались из ночного клуба и устроили у меня двухчасовую стоянку. Мужчины пили виски из запасов "Британской империи", женщины говорили о том, как приучать полуторагодовалых детей к овощному пюре и что все-таки она существует — связь человека и Космоса. И, кстати, Леший пришел тогда со своей женой. Невысокая женщина с темными волосами сидела в кресле рядом со статуей гиппопотама. Я смотрел на нее и думал, что есть два человека, которым я обязан своим пребыванием здесь — она и тот неведомый бизнесмен, которому принадлежит салон "Британская империя".

Потом, дней десять спустя, Коростылев явился со своим приятелем. Его звали Эдуард Цыган, родом он был из какой-то страшной, неведомой мне Тмутаракани. Истоки Енисея или Оби, я так толком не понял, где находится тот двухэтажный, зэками построенный городок, откуда он семь лет назад явился в Москву. Молодой, с блестящим английским, без раздумий стремящийся вперед — я знаю этот тип ребят из провинции. Он привел подругу — высокую девицу с поразительными глазами цвета темного металла, она уже успела поиграть в нескольких сериалах. На этот раз, надев костюм от Кромвеля, я отправился вместе с ними на торжественное открытие частной клиники. Ее построил человек, двадцать пять лет назад уехавший в Штаты и теперь вернувшийся к нам вместе с компаньоном-американцем. С ними обоими меня познакомили. Они отнеслись ко мне с большой теплотой, рассчитывая, что я стану им хорошим пациентом. Банкет в честь новой клиники происходил в ресторане, украшенном стеблями бамбука и портретами бритоголовых азиатских людей в набедренных дерюжках. Туда позвали много других будущих хороших пациентов, и с некоторыми из них я успешно пообщался. Был немолодой француз из Пиренеев: мы с ним вели более или менее осмысленный разговор о России и ее странных свойствах. Потом я заговорил с ним про его родной напиток арманьяк, про то, как подходит он к сигарам (скуки ради изучил альбом, лежавший у меня в курительной комнате). Он очень обрадовался, пригласил меня на открытие своей винной лавочки и долго всем вокруг хвалил мои интеллект и знания.

Время от времени я попадал на дачу к Коростылеву или же Цыган звал меня в ресторан, где собирались многие его друзья. Иные пришли в бизнес из университетов, у других были странные и опасные биографии. Второй и третий эшелон российской деловой элиты, имена этих людей ничего не говорили широкой публике, и Путин никогда не звал их в Кремль на встречу. Со спокойной и равнодушной доброжелательностью они оценили меня как своего, да сам я себя ни самозванцем, ни чужаком в этом новом кругу не чувствовал. Довольно хорошо я представлял себе повседневное существование таких людей и ничего неожиданного не обнаружил. Может быть, здесь было меньше уверенности, чем я предполагал.

Жизнь их была одновременно и богата событиями, и крайне однообразна. Иногда за неделю им доводилось побывать в двух или трех странах — но в каждом городе мира существовало лишь несколько точек, между которыми они передвигались: VIP-залы аэропортов, номер люкс в отеле, переговорная комната в том же отеле и еще один или два самых дорогих ночных клуба. Случайно соскользнув с этого маршрута, они становились беспомощными, как потерявшиеся дети. Перед одной из поездок Эдуарда секретарша, перепутав даты, не на то число заказала ему отель. Приехав, он вынужден был куда-то селить себя сам и ухитрился в весьма приличном европейском городе разыскать себе настоящий бомжатник, где по ванной бегали тараканы. Завтрака там и вовсе не полагалось, так что российский гость вынужден был ждать до полудня, когда открывал двери известный ему ресторан, отмеченный звездами Мишлен. О существовании в той же Европе недорогих кафе, рынков, где продают сыры и паштеты, кондитерских, где в углу стоят несколько столиков и можно взять горячую булку и чашку кофе, он не догадывался. Очень удивился, когда я рассказал ему, что такое существует на свете.

Мне было известно, что его, вместе с двумя маленькими сестрами, воспитывала мать, после того как отец, шофер-дальнобойщик, двадцать пять лет назад разбился в одном из рейсов. Но так сложилась его жизнь, что, кроме российской провинции времен своего детства и нынешних VIP-реалий, он не знал ничего в жизни, а если и знал, то забыл.

Кстати, я не сомневался, что девицу, виновную в ошибке с отелем, постигнет страшная кара. Но, вернувшись, Эдуард об этой истории и не вспомнил. Отчасти из-за того, что не было времени, отчасти — из-за глубокой природной уверенности, что секретарши, шоферы, курьеры и прочие персонажи — это люди настолько иной породы, настолько не равные ему, что даже и бессмысленно от них что-то серьезно требовать.

Самую худшую черту российского человека Эдуард и его друзья унаследовали в полной мере — к собственной жизни они относились с легкомыслием ребенка, который бросает в угол игрушку. Достаточно было посмотреть, как любой из них, сильно выпив, садился за руль и демонстрировал, что его "лексус" за пять с половиной секунд разгоняется до сотни километров.

Они с подозрением и недоверием относились к окружающему миру, зная, что каждую минуту их захотят обмануть, — тем более, что часто они видели, как опасения эти оправдывались. Эдуарду по его делам иногда приходилось посещать Италию. Многие, кто знал эту страну, хвалили ему Флоренцию, Милан, Геную, давая понять, что эти города красивее и лучше чем, например, Сургут. Так что же? Оказавшись во Флоренции в два часа ночи, он не отыскал для себя ни ресторана, ни хорошего ночного клуба — все темно, недружественно и закрыто. Какая разница с тем же Сургутом — там, когда он праздновал свой день рождения и в четыре часа утра всей компании пришла в голову мысль отправиться в тайгу на рыбалку, ради них с соседней военной базы поднимали в воздух вертолет и он уже заранее был заправлен двумя ящиками виски.

Представления людей его круга о том, как устроен мир, в особенности — западное общество, отличались такой сумбурностью и наивностью, что можно было заплакать. Жульнические политологические книжки, откровения конспирологов — все их не миновало и не прошло даром. Один из его деловых партнеров — заехавший в столицу очень дельный бизнесмен, удачно занимавшийся строительством где-то за Енисеем, — узнав, что лет пять назад я побывал на Мальте, необыкновенно обрадовался и попросил, чтобы я установил ему контакт с мальтийскими рыцарями. Когда-то он что-то прочитал или услышал… в общем, в его мозг были вложены знания о том, что тайные ячейки Мальтийского ордена до сих пор руководят Европой. Демократические институты, систему выборов тот сибирский строитель, конечно, считал всемирным обманом. Но при этом он понимал, что кому-то должна же реально принадлежать власть — и оттого сразу поверил в этих рыцарей. Собираясь вкладываться в европейский бизнес, он все порывался найти Великого Магистра и установить с ним неформальные связи.

Что до России — ни один оппозиционер или правозащитник с таким презрением не говорил о власти в стране. Любой представитель государства в их глазах был ничтожество и вор — это являлось для них такой же истиной, как то, что футболист — это человек, который бегает по полю за мячом, а певцу свойственно петь. Кирилл Гальцев, один из приятелей Эдуарда, однажды явился в костюме садо-мазо на маскарад в лучшем клубе одного северного промышленного города, заметил в углу депутата краевой Думы, тотчас поймал, нацепил на него ошейник, привязал ремень и заставил ходить рядом, изображая собаку… Но в то же время и Кирилл, и Эдуард давно сработались с этой властью и не стремились ее менять на другую — совершенно не представляя тем более, какую они желали бы вместо нее.

Я понимал: наверное, эти люди — лучшее, что есть в стране. Оттого мне было всех жаль — и страну, да и их тоже.