Подземный корабль

19

Москва не принимала самолеты, они уходили на запасные аэродромы. Любые утренние новости начинались с рассказов о сильном тумане. Но господин Аз-Зари не путешествовал на авиалайнерах. В два часа дня в квартиру Морохова позвонили. За дверью стоял Ибрагим.

— Тарик прибыл в “Мадагаскар” и готов побеседовать с вами.

— Отлично. Подумаем, где бы нам побазарить.

— Хотел бы вам объяснить… Он любит некоторую восточную пышность. Ему приятен пентхауз “Медуза”, и именно там он устраивает себе базу. Я от этой манеры не в восторге, но вы сами понимаете, что не стоит идти на конфликты из-за мелочей. Пентхауз полтора года назад приобрела инвестиционная компания. Вроде бы хотели меблировать его как роскошную резиденцию и перепродать, но руки пока не дошли… А пока шеф нашего проекта будет счастлив принять вас в своих апартаментах, — сказал судья и вздохнул.

Вдвоем они отправились в путь. Требовалось поменять стихии, чтобы попасть в те края, где обитал Тарик. Они спустились на несколько этажей. Из “Башни Солнца” прошли по галерее в “Башню Моря”, и межпланетная тема сразу была сменена океанскою. Русалки, акулы и круизные лайнеры встретили их на стенах. Мстислав Романович был выведен к лифту, спрятанному в сердцевине второй башни “Мадагаскара”.

Над столбиком стальных кнопок с тридцатью цифрами — еще одна, размером побольше, и на ней отчеканено слово “Медуза”. Консьерж погружает пластиковую карту-ключ в щель под этой важной кнопкой. Двери лифта закрываются. Ибрагим объясняет, что “Башню Моря” увенчивают три пентхауза: “Морская звезда”, “Медуза” и “Коралловый риф”. Лифт доставляет обитателей этих апартаментов прямо в центр их жилища. Для прислуги предназначены ступени черного хода.

Двери лифта открываются. Прямо у ног Морохова расстилается твердый, выложенный из керамической плитки ковер. Винтовая лестница с ажурными коваными перилами уводит вверх, на второй уровень. И больше ничего здесь нет. Белое пространство, чистый лист, чтобы владелец мог нарисовать все, что ему понравится.

В этой отштукатуренной пустыне, впрочем, слышалось журчание источника. Ванная комната была доведена до конца — облицованные лазурным изразцом ступени вели к мраморной овальной чаше, утопленной в полу. Там кружилась и мерцала пена. Словно спина утопленника, колыхалось замоченное белье.

В углу пространства Мстислав Романович увидел застеленную кровать, на ней валялись автомагнитола и тренировочный костюм. Протертая до мяса, явно очень дорогая кожаная сумка на колесиках стояла рядом. Еще был телевизор с видеоплеером и при нем — обрушившийся столп кассет, одетых в провинциально-яркие обложки. Судя по картинкам — эротика и боевики, и судя по надписям, похожим на разноцветные перепутанные нитки, — на неведомом, навсегда закрытом для Морохова восточном языке.

Одна из стен от потолка до пола была стеклянной, занавешенной бледными лентами жалюзи. За ней начиналась знаменитая терраса пентхауза, с которой должны были открываться бескрайние просторы Москвы. Но, шагнув на влажный кафель, Мстислав Романович увидел только одно — как шевелится и бродит непроницаемая масса тумана. Его куски заплывали за парапет, отламывались и таяли над террасой, на углу которой создатели “Мадагаскара” выстроили беседку с каменными колоннами и куполом в виде гриба. Тот, кто ее проектировал, несомненно, был вдохновлен набережными на небольших черноморских курортах. Легко было поверить, что за столбиками балюстрады — полоса мокрого песка, а дальше холодное тихое море.

Под куполом беседки был установлен ящик для барбекю. Очень яркие в этой мгле, горели угли, и тянулся дым, прорывая дорогу в тумане.

Спиной к Морохову стоял человек и возился с шампурами. Слава вспомнил рекламный ролик, которым его развлекали в день приезда в “Мадагаскар”, и испытал неприятное чувство, будто его живым в этот ролик взяли. Человек перевернул шампуры, уложил их, оглянулся. Теперь Морохов смог посмотреть, каков его деловой партнер.

Лет тридцати пяти, блондин. Кроссовки, джинсы и замшевая черная куртка с толстой змеей серебряной молнии на груди. Голова увенчана черной бейсболкой с эмблемой “Mercedes”. Скулы — как тяжелые, но выщербленные и потертые плиты. Небольшие азиатские спокойные глаза. Человеку с такими глазами нашлось бы дело в любом веке: десятом, семнадцатом, двадцатом — торговать на восточном базаре в тени уже тогда ветхих крепостных стен Самарканда, Шираза, Коканда, Хорасана, может быть, и воевать.

Что-то неправильное и странное было в его облике. Вот в чем дело — с целью, скорее всего, лишний раз не волновать своим видом милиционеров, господин Аз-Зари волосы покрасил, лицо же обработал светлым тональным кремом. Он явно хотел походить на какого-нибудь уроженца Рязани, но совсем не преуспел.

Шагнув навстречу гостю, он сказал:

— Здравствуй, пан. Приятно поговорить с уважаемым молодым человеком.

Морохов несколько изумился этому “ты”.

— И ты здравствуй, — ответил он. — Здравствуй, Тарик.

Они зашли за угол, преодолели какую-то невидимую границу и оказались на прозаической территории пентхауза “Медуза”, на его заднем дворе. Громоздились кубы хозяйственных пристроек, на крышу одной из них вела утлая пожарная лестница. Пар валил из трубы. Все как в запущенном городском дворе, и не хватало лишь, чтобы на сцену вышел драный кот.

— Кашель пробивает, — пожаловался Аз-Зари. — На латвийской границе хреновая погода была. Работаю я много. Время нет на рестораны, на бары… Смотри, пан! Наверху есть почетное зало. Погости там, отдохни. Потом вместе поговорим, как все дело будем мутить.

Они вернулись обратно, за стеклянные стены, по винтовой лестнице поднялись наверх. Ибрагим Евстигнеевич, перебиравший видеокассеты, молча проводил их взглядом.

Пол второго этажа был выложен еще одним кафельным ковром. Морохов подумал, не собирается ли хозяин разложить угощение прямо на нем — это было бы уже слишком по-восточному. Но, завернув за угол, он увидел дощатый верстак с наброшенной на него пластиковой кружевной клеенкой. Вокруг скопилось несколько элегантных белых стульев, явно поднявшихся в эти небесные чертоги из краев подземных, из бара возле бассейна.

Здесь Тарик его покинул. В полу было прорезано широкое овальное отверстие, через которое уходила вниз винтовая лестница. Отсюда Мстислав Романович мог видеть первый этаж. Облокотившись о перила, стал наблюдать. Услышал мелодию Меладзе “Отчего так плачет скрипка?”, не сразу сообразил, что это звонят в дверь. Потом вереницей появились охранник Валерий, бармен Антон, электрик. Валерий тяжело поставил на пол пакет с разнообразными бутылками.

Тарик скептически окинул взглядом команду “Мадагаскара”.

— Ну, — сказал он. — Я смотрю, композиция все та же. Рассказывайте, кто, где, почем живет?

— Вроде хорошо работаем. Красота прямо, — осторожно заметил электрик.

— Раз это хорошо, тогда закрываемся, все домой, да? — стал рассуждать Тарик, расхаживая по залу. — Я вас когда ждал? Часа два назад ждал. Эгоисты! Человек умирать может, а их нету. Москва! Распустили пузы. Все перепутали, перефигали. Поубрать вас всех надо. В прошлый раз я диск с шансоном здесь оставлял. Зачем без спроса взяли? А я без него страдаю. Кто диск взял? Задавлю, когда поймаю. Каждый раз, когда я к вам сюда залазию, я вижу, какой вы народ копеечный. Горячая вода еле льется, починить всю жизнь не могут.

— Ладно, Тарик, — попросил бармен, — нельзя нас так ругать, мы станем нервными очень. Дал бы ты лучше зажигалочку.

Тарик вытащил из кармана розового медного краба. Нажал на его клешню, выскочило бледное лимонное пламя. Вдруг открыточная улыбка просияла на лице гражданина Белоруссии, он пошел вперед, раскрыв руки. Зарема появилась перед ним, одетая в черное, в платке с синими цветами.

— Ну, пошел до хозяйки. В сторону, мужики! — закричал он. — Как там в подвале наши браты-арбаты?

— Потрепались за дорогу, помочалились. Ничего, у нас поспят, отдохнут, едой пропитаются.

— Теперь я тебя люблю! — воскликнул Тарик с восхищением. — Обязан я тебе подарок дать, хочешь не хочешь. Завтра с меня — куртка моднявая.

— Купи мне лиловые легенсы. — усмехнулась Зарема. — Буду как молодая, на свиданки побегу. Купи очки сексуальные, цыгарет.

Морохов заметил, что в разговоре с Заремой Тарик старательно изображал простодушного добряка, почтительного сына при разумной матери. Что до самой Заремы — Мстиславу Романовичу приходилось общаться с очень богатыми и могущественными персонажами, но мало он видел людей, державшихся настолько свободно. Жизнь была для нее как старый ботинок — неказистый, но разношенный и совершенно по ноге. Никто на свете не мог ее ничего лишить.

— Не напачкай, — велела она ему спокойно. — Кроссовки сними, шлепки одень. Я смотрю, Валерик бухля тебе притащил много! Опять все дни фестивалить будешь?

— Что ты, Зарема? — огорчился Тарик. — Мы водки не пьем, мы люди святые. — И, обернувшись назад, сказал подчиненным: — Запрягать вас в работу надо. Я приехал в дом, зашел в дверь — ой-ой-ой! Окна не мыты, палас потертый. Прямо Чечня! Раз такое не видишь, тогда купи очки, бинокль купи. О чем мечтаем-то?

— О хорошем, — ответил Антон довольно злобно. Потом, когда Тарик, Зарема и консьерж вышли на террасу, он обратился к электрику: — Нет, я над этим уже поржал. Нет сил смотреть, как рулит какой-то хачапури с носом. Ему перед Ибрагимом и Заремкой хочется показать, что он великий хозяин.

— Ладно, не кидай обидки, — миролюбиво откликнулся электрик. — У него такая мания величия проявилась.

Тарик вернулся.

— Эй, молодые парни, — объявил он. — Закончился театр! Идем вниз, все силы бросили на работу. Я прихожу — порядок в доме, велюр-гламур.

Затем втроем: Зарема, консьерж и Тарик, вооруженный шашлыками, поднялись к Морохову. На столе быстро поселились водка, ставропольское полусладкое вино, черемша, несколько вязанок зелени. На тарелку легли слипшиеся лепестки простенькой нарезки из окрестного магазина и явно оттуда же мятое, с бледным брюхом подобие круассана.

— Предлагаю выпить за нашу нерушимую дружбу, — произнес Тарик, и у всех, сидящих вокруг него, на лицах появилось выражение важности общего дела.

— Ну, — продолжил он, когда рюмки были поставлены на стол, — наверно, не будем ходить туда-сюда. Ты работаешь большие деньги. Ты хочешь транзит?

— Да, — сказал Морохов медленно, — я предлагаю совместный проект. Мне надо попасть из пункта А в пункт Б. Пункт А — “Мадагаскар”, пункт Б — это Западная Европа. Свои условия я уже изложил Ибрагиму. Я обращаюсь к тебе, потому что ты делаешь это профессионально.

Тарик слушал, кивая.

— Смотри, товарищ, — произнес он, — я тебе хорошую вещь сделаю по-братски. Я тебе говорю: на тебя место есть. План получается очень прекрасный. Есть такие, что борзо воруют и в глаза смотрят при этом. У нас нет такое. Все будет экстра.

— Тут обмана нет, мой хороший. Клянусь эта хлеба! — сказала Зарема и подняла вверх отломанный кусок круассана.

— Теперь ваша очередь, брат. Тогда будем считаться. Ты хочешь узнать, что это стоит? Дэсять чисеч, — волнуясь, сказал Аз-Зари с вылезшим вдруг невообразимым акцентом. — Смотри, — торопясь, добавил он. — Я в твой карман не лезу. Найдешь повеселее — ходи к другим.

— Зачем же? — ответил Морохов, произнося каждое слово очень медленно и отчетливо. — И вы, и я, мы оба прекрасно понимаем, что это высокая цена. Она — сильно выше рынка. Но в то же время речь идет о не совсем обычной сделке. Кроме того, я рад, что буду работать именно с тобой. Ты мне как бизнесмен и, главное, как человек очень нравишься. Мы в общем-то коллеги. Ты раскручиваешь бизнес в одной сфере, я в другой. Я испытываю к тебе уважение. Я уверен, что оно превратится в дружбу. Эта дружба приведет нас к финансовому успеху.

— Эх, — воскликнул Тарик восхищенно, — я раньше думал, в Москве одни дурные живут! Отлично, да? Пять тысяч задатка платишь здесь, пять тысяч отдашь в Латвии Теодору. Так пойдет? А Зареме за труды подари парфюм “Ночной дождь”. — И, повернувшись к Ибрагиму, стал рассказывать: — Теодора я в Лудзе на ноль умножил. Он духу набрался и заявил: “Ты мало платишь за моя бесценная услуга. Четыреста пятьдесят евро в месяц желаю”. Я ему говорю: “Братуха, в тебе здоровья нет на четыреста пятьдесят евро. Самое большее — на двадцать евро есть, да?” Но я в душе чистый, добрый. Все-таки грошей немного ему добавил.

— Другое дело, — мягко добавил Слава, — что за эти деньги мне нужны услуги очень высокого качества. В твою кухню я не лезу. Но если на каком-то этапе произойдет сбой, если кому-то из твоей команды придет в голову затеять свою игру, всех, кто здесь работает, ожидают неприятности, которые я даже не хочу описывать.

— Нет, — ответил Тарик очень серьезно. — Я за собой такой грех не имею. Нам важна качество. Ибрагим расскажет, на какой фасон мы работаем.

— Позвольте мне посвятить вас во все детали нашего проекта, — сказал, усмехнувшись, судья. — Так вот, в назначенный день, а точнее — в ночь неподалеку отсюда, на обочине МКАД остановится двадцатипятитонный КамАЗ с полуприцепом. Мы сажаем туда наших путешественников. На случай проверок наращиваем двойные борта, сверху кладем какой-нибудь навалочный груз, чаще всего — недорогие овощи. Ну а дальше транспорт направляется на запад, в сторону латвийской границы.

В первый год нашей работы клиенты прямо так, в кузове, границу и пересекали. Но потом машины стали проверять с овчарками, и тактика сделалась опасной. И тогда мы создали схему, на мой взгляд, великолепную по остроумию и логике. Я ее разработал, а Тарик на месте вел переговоры.

Мне необходимо представить вам довольно долгую предысторию. Давайте мысленно вернемся в середину тридцатых годов. Западная граница России, и там, в глухой, малоценной местности есть хутор, состоящий из двух или трех дворов. Он носил название Йенский, только не спрашивайте меня, почему. За узкой речкой под названием Лжа уже начиналась Латвия. Небольшой деревянный мост был пограничным.

Наступил момент, когда у правительства Страны Советов вдруг появился замысел построить здесь стратегически важный железнодорожный узел. Первым делом скульпторы той эпохи создали декоративный элемент, который должен был встречать пассажиров, прибывших на станцию. Представьте себе довольно громоздкий бетонный постамент. На нем крупными буквами надпись “Йенский”. На постаменте возвышались изваяния двух женщин. Одна была крестьянкой, другая ткачихой, что странно, так как в этих краях, собственно, ничего не ткали.

Такие вот дела. Началась война, и эта территория мгновенно попала под власть немцев. Потом, во время их отступления, здесь шли бои, и хутор Йенский был сожжен так, что от него не осталось и следа.

Во время немецкой оккупации произошла странная вещь. Кто-то перенес эту статую через Йенский мост и там оставил, на месте латышского, тоже сгоревшего хутора. Нам не дано узнать, в чем состоял смысл данного поступка. Возможно, некий германский начальник усмотрел в этом памятнике нечто возвышенное или, наоборот, лесбийское и решил забрать на свою какую-нибудь виллу, но обстоятельства сложились так, что он бросил его на полдороге. Когда после войны специалисты чертили карты региона, то времени разбираться особенно ни у кого не было. Решили, что там, где статуя, там и находится хутор Йенский. А так как он, безусловно, был российским, то полоса латвийской территории размером четыре на одиннадцать километров попала на послевоенные карты как часть Российской Федерации. От планов строительства транспортного узла отказались, но позже здесь пролегла локальная железнодорожная ветка.

Ошибка была исправлена значительно позже, в семидесятые годы, и на новых картах узкий участок за рекой принадлежит уже Латвийской Социалистической Республике. Когда Прибалтика стала независимой, начался довольно вялый спор за эти не имеющие важности леса и болота. Договор о государственной границе пока не подписан, и обе стороны терпят странный status quo. Итак, на пути из Пыталово в Невель российские поезда пересекают границу и примерно двадцать минут идут по территории другой страны.

Местное отделение Пограничного управления ФСБ России постановило к каждому из этих поездов прикреплять наряд своих сотрудников. Но область страдает от дефицита кадров, и нет никакой возможности охватить все составы. Да, я хочу подчеркнуть: мы всегда знаем, в каком из рейсов людей в форме точно не будет.

— Итак, повторяю, — продолжил он. — Вместе со всем коллективом вы садитесь в КамАЗ. Моя обязанность — еще раз предупредить, что речь идет о крайне сложной поездке. Сверху положат, скорее всего, какие-нибудь недорогие овощи! — почти закричал он.

— Да, — сказал Мстислав Романович, — и все-таки вы заработаете десять тысяч.

— Когда поедем с Москвы, теплое трико надевай, — посоветовал Тарик. — Хебешные штаны немаркие бери, лучше типа бриджи. В кузове тебе лично освободим достаточное место.

— А зачем ему в КамАЗ? — удивилась Зарема. — Он местный гражданин. Может по России ездить, как хочет.

— Эх, девчонки всегда правы! — сказал Тарик. — Пойдет на Рижский байдан, сядет в поезд. Проводники с ним за ручку целуются, он сидит, дойчланд изучает.

Судья положил на стол потрепанное топографическое пособие, показавшееся Морохову знакомым. “Атлас птиц Северо-Запада России, Латвии и Эстонии с фотографиями и подробными картами гнездовий”, который Морохов прошлой осенью уже видел в Каминном зале.

— Да, — сказал Ибрагим. — Наше, как сейчас полагается говорить, ноу-хау. Самый подробный из существующих атласов, идет с пометкой “Для служебного пользования”. Куплен за пятьсот рублей у сторожа Салакшинской биостанции. Посмотрите на карту, сюда, видите, где стрелкой указаны зоны гнездования длиннохвостой неясыти. Вот станция Старый Двор. Последний пункт на территории России, именно сюда из Москвы приезжает машина с нашими клиентами. В отличие от них, вы прибудете на станцию легально, самостоятельно, на поезде Москва-Великие Луки. Вам придется провести здесь полдня. К вашим услугам в поселке есть парк, кинотеатр и столовая.

Вы купите билет до российского города Себеж и вместе с остальным коллективом сядете в поезд, который отходит от платформы в половину третьего ночи. Через двадцать три минуты состав оказывается на территории Латвии. Он начинает идти неторопливо, со скоростью не более пятнадцати километров в час. Я уверяю вас, этого достаточно, чтобы сорок человек смогли один за другим без травм спрыгнуть на землю. Но поскольку у вас необычный статус, думаю, мы сможем добиться, чтобы вагоны и вовсе остановились. Машинист потом объяснит начальству, что по рельсам бродил пьяный или была еще какая-нибудь помеха.

На поляне, возле упомянутого монумента с надписью “Йенский”, группу встречает некто Теодор. По лесу он выведет всех на дорогу. Там ваших попутчиков ожидает уже знакомый КамАЗ, ну а вас на автомобиле доставят в городок Лудзь, где вы, конечно, начнете действовать согласно вашим собственным планам. Тем самым со стороны нашей ассоциации будет достигнуто стопроцентное выполнение обязательств.

Обсудив последние детали, они выпили еще по рюмке за успех проекта. Тарик откинулся назад в своем пластиковом кресле, лицо его сделалось задумчивым.

— Принесу я сюда одну песню, она вас всех заразит! — объявил он. Покачивая ногой, запел:

Не ругай меня, мама, что я сегодня пьян.

Белым лебедем душа в ночь летит…

— У меня есть для вас еще информация, — заговорил консьерж. — Помните, тот наш клиент, которого вы видели в подвале, ну, который куртку себе чинил. Вы хотели узнать, как его зовут. Так вот, его имя Мамад Мансур. У себя на родине еще несколько лет назад он был гол как сокол, но потом пошел служить к талибам и поднялся до какого-то там командира. Как я понимаю, никаких особенных магометанских убеждений у него нет, просто подобные люди созданы для войны. Мужик отчаянно смелый, совершенно, так сказать, без башки. “Сын Марса”, как бы его назвали поэты. Своя жизнь не дорога, главное — порвать противника. Американцы стали бить талибов, он решил искать счастья в чужих краях и с командой из четырех сподвижников прибыл в Таджикистан. Год спустя он уже перебрался к узбекам, одного из его сподвижников убили, он приобрел трех новых и сейчас решил двинуться на Запад. Я не знаю, в какой стране Мамад Мансур в конце концов осядет, но криминальная жизнь там значительно оживится.

— О’кей, — медленно ответил Мстислав Романович. — Я хочу поговорить с ним. Устройте-ка нам встречу где угодно, да хоть у меня в квартире. И к вам у меня просьба, Зарема. Будьте нашей переводчицей.

— Мамад по-русски говорит, может, чуть хуже тебя и меня, — ответила уборщица. — Давно, когда Брежнев в Афгане воевал, он у советских на стройке работал. Послушай, без меня, думаю, договоритесь.

Морохов вдруг почувствовал, как сильно устал от этого общения. Покинул всю компанию, встал у стеклянной стены, принялся смотреть на город. Тарик тоже выбрался из-за стола и подошел к нему.

— Скоро я обязан перестать водку пить. Стану уже серьезным человеком, — объявил он. — Вот я, черный-полосатый, тебя спрашиваю. Крутимся мы, крутимся, а зачем? Куда идем, чего бежим?

Туман сделался темно-голубым, один за другим в нем возникали огни.