Подземный корабль

4

В середине ноября на землю мирно и спокойно опустился снег, и казалось, что он уже останется до весны. Но неделю спустя на небо вдруг вылезло раздраженное, злое солнце. Улицы сделались сухими, на клумбах освободились из-под снега изумленные растрепанные цветы. В воскресенье после полудня он вернулся в “Мадагаскар”, выкупался в бассейне и вспомнил про свои сады Семирамиды.

Две башни “Мадагаскара” соединяла галерея, заселенная статуями. На крыше ее располагался архитектурный подарок жильцам — висячие сады. Наконец-то Морохов решил посетить эти края. Спускаясь в нервном, вздрагивающем лифте, он размышлял, что дверь на галерею непременно окажется заперта. Консьерж выдаст ему ключ, который не подойдет, придется вызывать самого консьержа, тот с виноватым выражением лица будет выкручивать у двери ручку, результата не добьется, и в конце концов с делом справится слесарь.

Но вышло наоборот. Дверной замок был вовсе сломан. Дверь приоткрыта, и на ковре перед ней остались разводы от дождя и грязного снега. Мстислав толкнул дверь и оказался в саду.

Их, кажется, называют регулярными, эти сады, где растения выстраивают по линейке и рисуют ими синусоиды и хорды. Странно, что такие придуманные, математически выверенные цветники получаются красивыми и легкими. Он вспомнил, как в Париже выходил из отеля “Риц”, пешком шел в Тюильри, и голуби садились на статуи среди таких же цветочных узоров, словно начерченных циркулем.

При помощи ящиков разной длины и формы подобный сад попытались устроить и здесь, на шестнадцатом этаже “Мадагаскара”. Русская зима уже многое разорила, и повсюду из серой земли торчали черные стебли. Но место это все же сохранило облик цветника. Одинокого гостя встретили бодрые декоративные капусты с плотными перламутровыми листьями, желтые бархатцы и неизвестное ему растение, распластавшее по земле побитые морозом листья, но все еще поднимавшее вверх белый султан цветов.

На другом конце подвешенного над пропастью каменного моста находилось “Парижское кафе”. Из плит росли белые матерчатые зонты, свернутые и зачехленные. В стеклянном павильоне собрались плетеные стулья. Он добыл себе один стул, поставил на каменный пол. Снял с зонта чехол, с усилием потянул вверх по стволу толстое кольцо, соединенное со спицами. Зонт, мягко хлопнув, раскрылся у него над головой.

Он сидел в “Парижском кафе” под ясным, дневным, уже чуть начавшим выцветать небом и рассматривал район, где теперь жил. Отсюда легко читалось все прошлое этой местности: так на фотографии, сделанной из космоса, видны высохшие русла рек и границы древних морей.

Вот строение, окрашенное во второсортно белый цвет — оттенок, свойственный куриным яйцам в поселковом магазине. Греческий портик, длинные худые колонны — клуб или дворец культуры, и выстроили его до войны, когда здесь был подмосковный поселок. В шестидесятые годы город наступил на этот поселок и раздавил его. Шоссе пересекло его по диагонали, по одну сторону трассы понастроили заводы, по другую — новый микрорайон. Дворец культуры уцелел в этой катастрофе, но его широкая, торжественная, постепенно растворявшаяся в сорняках лестница выходила теперь прямо к торцу хрущевской пятиэтажки. А хрущобы были совсем утлые и бедные, казалось, что панели, из которых их сложили, — гнутые, как старые игральные карты. На балконах свалена старая, тусклая утварь: ведра, доски, картонные коробки. Но перед входом в дома наблюдались аккуратные садики и даже одна альпийская горка, сделанная вполне профессиональными руками.

Пятиэтажки эти подступали к “Мадагаскару” и буквально терлись о его ограду. Мстислав Романович вспомнил, что несколько таких строений признали аварийными и убрали, чтобы очистить место для его дома.

Вблизи одной из хрущоб был различим исчезающий след иной жизни — круг, начерченный на земле белыми камнями, частично утраченными, так что линия превратилась в пунктир. Внутри круга было то же, что и вне его: голая земля и гнутые мощные сорняки. Но явно ведь это была клумба. А рядом маячила маленькая темная фигура, похожая на вставшую на задние лапы бродячую собаку. Не Ленин ли он?

Жилец поднялся к себе в квартиру и вернулся с подаренным ему когда-то цейсовским биноклем. Безусловно — Ленин. Как оставленный на посту некормленый и замерзший солдат, он стойко нес службу перед магазином “Визит”, спиной к гаражам. Что до церкви Святой Устинии под Вязами, о которой упоминалось в рекламном ролике, от нее не осталось и следа.

А дом культуры в последние годы совсем утратил свои правильные греческие черты. С одного бока выросла деревянная пристройка. В пространство между двумя колоннами втиснули ларек, где торговали, кажется, молоком. Все здание облеплено объявлениями: “Ремонт ванн”, “Ликвидируем предприятия”, другие он прочитать не мог.

За пятиэтажками чудом сохранились остатки подмосковного поселка. Уцелели три деревянных дома, составленные из прилепленных друг к другу веранд, пристроек, крылечек и мансард. Один из них стоял пустой, весь свернутый набок, с провалившейся крышей. В других домах жили — голубые занавески висели на окнах, на крыльце сушилось белье. Вокруг были разложены огороды. Ходил старик и граблями собирал сухие листья в кучу, над которой курился дым.

Дальше начиналась ноябрьская серая, коричневая, бесконечная лесопарковая зона. Далеко на горизонте возвышались собратья “Мадагаскара”: трехбашенный жилой комплекс “Три сестры” и бесформенный громадный проект под названием “Эскориал”.

Внизу было шоссе. Маленькие разноцветные машины двигались непрерывным потоком, казалось — где-то сидит ребенок и тащит их за нитку. И шумела невидимая за деревьями МКАД.

Прямо у ног “Мадагаскара” покоилось тихое, небольшое озеро, разделенное проволочной сеткой. Треть его принадлежала “Мадагаскару”, прочее — остальному миру. Со стороны “Мадагаскара” был мощный забор, уступами входивший в воду, гранитная набережная с беседкой и детский городок: качели, турник и избушка — все пластиковое, нетронутое и пыльное. Со стороны мира — глинистые обрывы, пара уток и бутылки, впечатанные в тину под плакучими ивами.

И еще со своего насеста он видел угол крыши, покрытый черным волнистым рубероидом. Брошенный эскиз, незавершенный замысел — в этом аппендиксе предполагалось открыть кафе “Баварский погребок”, а наверху устроить зал для керлинга. Но идея замерла на полуслове. На дверях висел замок.

И тут Мстислав Романович стал свидетелем явления крайне странного. По одному из окон этой постройки вдруг быстро поползла сверху вниз широкая белая полоса. Рядом с ней мгновенно появилась другая, вскоре окно стало полностью слепым, и невидимый мастер тут же перешел к соседнему. Вот что здесь происходит — кто-то изнутри замазывает стекла белой краской. Нет, невозможно понять принципы, по которым управляется его сумасшедший домик. Кто взял на себя этот труд? Зачем? Для кого он старается? Какой смысл торопливо производить некие работы в пустующем корпусе?

Солнце тем временем медленно проваливалось в синие, собравшиеся над горизонтом облака. Воздух был влажный, неестественно теплый. И вдруг сверху стал сыпаться снег.

Снежинки с шуршанием ударялись о пластиковый зонт. С его краев вниз падали мелкие капли. Облака, откуда падал снег, были ближе, чем земля с озером, машинами, деревянными домами. Морохову показалось, что этот каменный мост, посреди которого он находится, кружится, взлетает…

Он ушел, когда совсем стемнело. Попытался закрыть дверь за собой, но деревянную раму перекосило от сырости. Слишком велик был этот дом и слишком пуст. Все время что-то ломалось, переклинивало, протекало. И все-таки его скрипящее на ветру, с перекосившимися дверьми жилище стало нравиться ему.