Погода нелётная

Глава 4. Лица предателей

Погода была нелётная.

Шквалистым ветром пахло с самого утра, — и пусть наука так и не смогла научиться его предсказывать, для Маргареты он почему-то никогда не был удивлением. Может быть, это потому, что Маргарета никогда не была одной-единственной Маргаретой. Их всегда было много, этих Маргарет, и утренняя знала всё то, что знала тень вечерней, и вместе они составляли жёсткий, известный от начала до конца маршрут, в котором не было места никаким удивлениям.

Макс ушёл до полудня, а уже в двенадцатичасовой сводке Маргарета подала много плохих цифр. Она не очень-то понимала в метеорологии, но за без малого год на станции привыкла к тому, как центр велит перекладывать коридоры.

С самого утра пахло ветром, по которому не полетит почтовый дракон. В половину пятого Маргарета будет стоять у окна, смотреть в небо, но оно будет немым и пустым.

Иногда ей хотелось солгать в сводке, чтобы драконы всё-таки летали.

Но, конечно, она никогда этого не делала.

К двум часам зарядил дождь, — унылый, крупными редкими каплями, из тяжёлой низко висящей тучи; такой может идти и сутки, пока где-то над ним тревожится буйное небо. Старый виверн взлетал неохотно, и Маргарете пришлось постараться, чтобы заставить его нырнуть в тучу. Незаплетённые волосы вымокли насквозь, а шарф был дурной заменой кожаному подшлемнику: в высоте он замерзал и скорее холодил шею, чем защищал от ветра. Пятичасовая Маргарета долго обтиралась сухим полотенцем и выпила сразу две кружки чая вместо одной, пытаясь напитаться паром и почувствовать себя живой.

Сполоснула кружку в уличном умывальнике, поставила на полотенце сушиться. Вытерла руки. Пробежала пальцами по корешкам книг: их было на выбор целых шесть, и если «Похождения Ладислао» — плохонький приключенческий роман, в котором герой мужественно перешагивал со страницы на страницу и рубил всех огромным топором, пока прекрасные девы падали к его ногам, — достались Маргарете от предыдущего сотрудника станции, то остальные пять она выбрала сама и знала почти наизусть. В сборнике вампирских рассказов есть «Лунолика», которую хорошо читать в дождь, а в двенадцатой главе «Цветущей яблони» буквы уже поплыли и посерели от слёз…

Так и не решившись, Маргарета дошла до последнего корешка и уронила ладонь на полку.

Мысли ползали по голове, один круг за другим. Эти круги складывались в спираль-пружину, и хотя возвращались будто бы в ту же точку, с каждым шагом сдвигались, сдвигались, сдвигались.

Как он узнал её?

Маргарета глянула в мутноватое зеркало, прикреплённое к дверце шифоньера. Низ его был совсем захвачен ржавыми пятнами, а над ними в сероватом нечётком отражении была сама Маргарета, и глаза казались чёрными провалами, хуже, чем у слепой виверны.

Она похудела с тех пор. Скулы заострились, щёки впали, а складки между носом и уголками губ почему-то стали глубже и темнее. Губы тонкие, тёмные, искривлены недовольно, — вот главное, что осталось здесь от старой Маргареты; а подбородок съехал вбок, из-за чего заострённое лицо могло показаться теперь прямоугольным. Густые раньше брови стали едва заметными сероватыми полосами.

Волосы — девичью косу, которую она всю войну упрямо закалывала в шишку до бесконечной боли в затылке, — Маргарета обрезала до плеч. Правое плечо вздёрнуто выше левого, и, как ни стриги, всегда выходило криво. Либо с одной стороны пряди касаются плеча, а с другой висят высоко над ним, либо сам срез получается косым.

Может быть, лучше было бы отрастить обратно косу, но Маргарета не хотела к ней возвращаться. А постричь саму себя совсем коротко уж слишком сложно, даже если тебя не особенно волнует красота причёски.

Наверное, её всё же можно признать в той тени, что от неё осталась. Если бы не залившая лицо кровь, Маргарета узнала бы Макса мгновенно, хотя он изменился тоже, пусть и скорее в лучшую сторону: заматерел, отрастил мужественную аккуратную щетину, обзавёлся этим своим шрамом, как на картинке…

Нет, это был неверный вопрос; верный будет другой.

Почему он узнал её?

Столько времени прошло; больше двух лет, если считать с того момента, как сгорела Маргарета Бевилаква. А он герой, его лицо в каждый газетах. Что ему до девчонки, которая когда-то скрашивала унылые будни между дежурствами и тряслась от ожидания смерти?

А может, нужно и вовсе спросить другое.

Зачем он узнал её?

Мог ведь согласиться: обознался, да. Маргарета не отошла бы от этой версии ни на шаг.

За часы после ухода Макса она прошла путь от «ну и сдохни там, скотина» до «а вдруг и правда сдохнет?!» — правда, размышление это выходило таким же вялым и остранённым, как и все остальные. К вечернему облёту Маргарета собрала и консервы (выбрала разные и посвежее), и мешок сухарей, и все лекарственные примочки, которые оставили на станции вчерашние гости, и разную другую ерунду. И, прорвавшись через поганый дождь и отстучав в центр, что улучшений пока не предвидится, взлетела снова и повела виверна к северу.

Может, Макс там вымок и замёрз так, что согласится запихнуть свою царственную гордость в задницу и вернуться на станцию. Как бы там ни было, а его здорово приложило. Да и мало ли что может случиться в лесу.

Маргарета даже уступит ему койку, что уж там, перекантуется под навесом виверна. И тогда, может быть…

Что именно может быть — вернее, чего определённо не может быть, — она не стала додумывать.

Если Маргарета опасалась — и, может быть, отчасти злорадно рассчитывала, — что Макс сидит под ёлкой мокрый, насупленный и осознавший все свои ошибки, то, конечно, зря.

В целом, этого стоило бы ожидать: всё-таки Максимилиан Серра был военный, а не восторженный мальчишка, впервые увидевший виверну. Даже с травмой он создал себе вполне приличные условия; возможно, если быть совсем честной, даже приличнее тех, что могла предложить ему метеостанция.

Маргарета оставила место крушения в беспорядке: обустраивать виверну ей пришлось спешно и в темноте, что не способствовало излишнему стремлению к совершенству. Она срубила крепенькую сосенку так, чтобы надломленный ствол упал в рогатину старой берёзы, и раненая виверна охотно перебралась под этот скошенный насест, хоть он и был ей немного низковат, и мохнатые уши почти касались земли. Выше девушка натянула пару верёвок, набросила плащевую ткань из укладки при седле и закрепила карабинами, а само седло — просто бросила под этим навесом на земле.

На этом Маргарета сочла свои обязанности по заботе о виверне выполненными. Крыло зашито, зверь дремлет, ствол крепкий, насест укрыт навесом от дождя и солнца, — что ещё может быть нужно?

Макс подошёл к своему временному жилищу куда менее утилитарно. Он расчистил и притоптал полянку, а один из краёв навеса притянул к вбитым в землю кольям. Седло разобрал и закрепил на манер гамака под тем же стволом, рядом теперь сушились вещи. У свободного края навеса был обложен камешками весёлый трескучий костерок, над которым грелась вода в железной миске, а чуть поодаль легко угадывалась яма нужника.

У него что — и лопата с собой где-то была? Но, право слово, он же не летает в тренировочные вылеты с полной загрузкой армейского разведчика? Маргарета не стала лезть в сумки и короб при седле: сперва не догадалась, а потом и незачем было. А ему, может, не так уж и нужна была помощь.

По крайней мере, та, что шла в комплекте с трясущей манерой полёта старого виверна. Не ясно ещё, что в итоге было бы полезнее с травмой головы, лежать здесь дальше или лететь к станции.

Хорошо, что всё обошлось. Что у него всё-таки не была сломана шея, и что доктор не увидел в больном ничего такого, чтобы всё-таки его эвакуировать, пусть бы и насильно. Сколько он пролежал тогда без сознания, и точно ли не заработал себе что-нибудь нехорошее? Падать с неба — это не шутки, от этого, бывает, и умирают.

Чуть реже, чем может подумать человек со стороны. И всё же куда чаще, чем хотелось бы.

Меньше всего Маргарета мечтала найти под навесом свежий труп народного героя. Но и его излишне довольный вид тоже почему-то не вызывал особой радости.

Коробку с консервами Маргарета сбросила с высоты, а рюкзак со всем остальным взгромоздила на плечи и так полезла по лестнице вниз.

Сам Макс сидел на бревне и лениво почёсывал мягкое ухо виверны.

Что сказать, Маргарета не знала. За этот год она привыкла быть невидимой и лишней, а ещё всё общение с миром вкладывать в четыре скупых телеграфных сообщения о погоде и пяток реплик по субботам, на поселковой ярмарке. Молочница при этом трещала без умолку, но ответ ей не требовался.

Вчерашний диалог со склочной женщиной выбрал весь лимит слов за несколько месяцев, и, может быть, из-за этого Маргарета только сегодня осознала эту беседу как неприятную.

Так ничего и не решив, она просто сгрудила рюкзак под навесом, потянула завязки горловины и вытащила лекарства — склянки она бережно обмотала в прокипячённые портянки. Макс кивнул ей на седло, и Маргарета положила всё в кожаное нутро. Следом был комплект посуды, довольно приличный нож, банка вяленых помидоров, сетка молодого цветного перца, одеяло…

— Чаю хоть выпей, — с усмешкой сказал Макс, когда она закончила и замялась.

Наверное, стоило отказаться.

Но дождь накрапывал противный и холодный, в вышине он бил в лицо и затёк за шиворот, а виверн уже всё равно вернулся на свой насест: Маргарета опасалась, что ветер усилится, и планировала идти обратно пешком. И там, на станции, её ждали только темнота и тишина, тухловатый запах сырости, те же самые консервы, ранний вечер и серое-серое небо, по которому сегодня не полетит драконов.

Макс похлопал ладонью по бревну. Маргарета села и установилась взглядом в огонь.

После войны было бы естественно бояться огня. Но — и это сложно было объяснить тем, кто не видел вблизи, — этот, рыжий и весёлый огонь был совсем не такой, как зелёное чужацкое пламя. Кажется, костерку даже стыдно было за своего злобного родственника, как будто он предал их общее доброе имя.

Неоконченный разговор висел в воздухе и уходил в небо вместе с дымом.

— Приказ, — устало сказала Маргарета. — Я нарушила приказ. Это был… плохой приказ.

Она знала, что это звучит глупо. Ей уже объясняли: все предатели во все времена нарушают исключительно «плохие» приказы.

Макс встал и отошёл к седлу, и она вяло подумала: сейчас он её пристрелит, сказав перед этим что-нибудь такое, очень героическое. Только несколько ударов сердца спустя, когда на плечи упало одеяло, сообразила: если бы у него было при себе оружие, оно было бы в кобуре, но никак не в седельном коробе. А, значит, стрелять ему было не из чего.

— Ты вся мокрая, — недовольно пояснил Макс. — Почему не носишь нормальный комбез?

Она безразлично пожала плечами. Макс шуршал бумагой и засыпал в миску с закипающей водой какие-то сушёные травки, а сверху раскрошил крупку малинового киселя.

— Для запаха, — сказал он в ответ на удивлённый взгляд. И так же ровно, без перехода, спросил: — Суд был?

— Нет. Нет, ничего… ничего не было.

— Занесение в дело? Приказы?

— Нет, мне кажется.

Макс нахмурился. Поболтал в воде ложкой, натянул рукав комбинезона на ладонь и так, через ткань, снял миску с огня, подул, отхлебнул через край.

Довольно прижмурил глаза. И всё-таки признал нехотя:

— Раньше казалось вкуснее.

Маргарета попробовала с ложки и сделала вид, что чувствует вкус. Ложка была горячая.

— Кто сделал тебе фамилию? И какую, к слову?

— Рива, — она чуть запнулась. Фамилия была обычная, из самых распространённых, на базе в Монта-Чентанни были двое Рив, связист и повар. — Это командир предложил.

— Командир? — Макс выглядел удивлённым.

— Начальник базы в Монта-Чентанни. Он руководил эвакуацией. Он тоже считал, что это был плохой приказ.

— Обычно, когда ты нарушаешь приказ, который потом правда оказывается плохим, — Макс говорил медленно и испытующе заглядывал в лицо, — за это дают медаль, а не новую фамилию.

Маргарета невесело рассмеялась, сухо и хрипло.

— Ты не знаешь?

Маргарете казалось, что знали все.

— Чего не знаю?

— У меня плохая репутация.

— С каких пор?

— Со второго дивизиона и Боргата-Торторы.

Макс помрачнел, и Маргарета снова мысленно усмехнулась. Боргата-Тортора была самым громким поражением последнего года войны, тяжёлым и кровавым. Второй дивизион лёг тогда весь, мы потеряли четыре поселения и высоту при Мулинавенто, а горизонт горел зеленью на много километров вокруг.

И всё это — из-за предателя, который читал для врага перехваченные шифровки о подготовке манёвра. Газеты сделали из него поучительную историю о любви к родине, а сам епископ нашёл время на проклятие, хоть и впустую: чужаки пристрелили предателя раньше.

— Ты-то здесь при чём? Это через полстолпа от вашей базы.

— Батиста Бевилаква, — хмуро напомнила Маргарета.

Какое-то время она ждала, пока до него дойдёт. Потом Макс вздохнул, поправил на ней одеяло, но сказал совсем не то, чего можно было ждать:

— Я суп разведу. На тебя сделать?

— Папа был математиком, — тихо сказала Маргарета, кутаясь в одеяло и отхлёбывая из кружки обжигающе-горячее варево. В пайки его клали сушёным, в бумажных пакетах, потом порошок нужно было развести кипятком и либо есть так, либо залить крупу или макароны. — Работал на кафедре логики и сочинял всякие задачки. Знаешь, про трёх цветных инопланетян, один всегда говорит правду, один всегда лжёт, а один на все вопросы отвечает «нет», и тебе нужно нужно узнать у них, в какой стороне север…

Макс механически кивнул, а Маргарета потянулась за куревом, повозилась с папиросой и выдохнула вверх первое кольцо дыма.

Дождь так и шёл, не усиливаясь, но и не стихая. Крупные тяжёлые капли барабанили в навес и стекали вниз и в стороны, и до костра долетала только водяная взвесь, поднятая с влажной земли шрапнелью дождя. Птицы стихли, виверна тихонько сопела, лес стоял серый и молчаливый, только стряхивал воду с тёмной листвы. Солнце утонуло, так и не выйдя из-за тучи, и под стремительно темнеющим небом сгущался по-летнему свежий сумрак.

Там, среди мокрых деревьев, ходили призраки-тени. Невидимые и неслышимые, они тянули руки к живым, вглядывались в лица, искали то ли родных, то ли врагов. На мгновение Маргарете показалось, что и папа стоит где-то там, среди них: тёмный силуэт с взъерошенным кольцом волос вокруг блестящей лысины. Потом ветка качнулась, и он пропал.

Максимилиан тоже смотрел туда, в темноту, и ровными движениями растирал свой будущий суп, чтобы не было комочков. Наверное, и ему было, кого узнать в тенях.

— Я всегда была папина дочка. Не любила ни математику, ни его задачки, но папа, понимаешь… он очень нас всех любил. И любил говорить, что счастье важнее науки. Я никак не могла запомнить, как в шахматах ходят фигуры, и он играл со мной в то, что белая королева — прекрасная принцесса и едет со своей свитой к чёрному королю. Когда я болела и не хотела кашлять, хотя было надо, он кашлял вместе со мной. Мы притворялись, что мы с ним драконы. И…

Маргарета запнулась и замолчала. Всё это было очень глупо и не имело никакого отношения к делу, но весь этот долгий год слова копились внутри, закупоренные одиночеством и изоляцией, и теперь всё невысказанное пыталось вырваться наружу.

Хотя как это объяснить, какими словами? Где их взять? Папа был с чудинкой и слегка сумасшедший, как все математики, но он был папа. Маргарета провела с ним много-много часов, и это были хорошие часы. Как объяснить, что человек, проклятый самолично епископом, жарил по выходным идеальные пышные оладьи, и проклятие епископа — это где-то там, потом, далеко, а оладьи…

— Его призвали сразу, как началась война, — сухо сказала Маргарета, проглотив ещё ложку разводного супа и напомнив себе, что тот запах тающего в масле сахара ей только кажется.

Мама ужасно переживала: какой из него боец, из полненького рассеянного математика? Но папу призвали не в полк, а в штаб, и там он работал вместе с инженерами над чем-то настолько секретным, что даже в редкие увольнительные он не намекал на своё дело ни словом.

Потом оказалось, что это была цифровая машина, и что Батиста Бевилаква был взят в плен, где раскрыл чужакам тайны командования. Там же он был убит, когда наши сменили метод шифрования, и услуги предателя стали не нужны врагу.

О его смерти Маргарета узнала из газеты и хорошо запомнила чувство льющейся за шиворот ледяной воды. Ей казалось, что всё это какая-то ужасная ошибка.

Боргата-Тортора пала, залитая кровью. Командованию нужны были виноватые и подъём морали, а покойникам, как известно, всё равно, что о них говорят: Господ судит лишь по делам. А что звучную фамилию Бевилаква носил не один только предатель, никто не задумывался.

Это из-за неё — из-за фамилии — Маргарета осталась в Монта-Чентанни, когда всю их группу перебросили дальше на запад. И после нарушенного плохого приказа командир объяснил предельно ясно: за такое одно из двух — или обвешивают медалями, или расстреливают. И что никто и никогда не подпишет приказа о награждении Бевилаквы. Не теперь, когда та рана ещё совсем свежа.

Маргарета плохо запомнила, что именно он говорил. Она лежала в лазарете, оглушённая препаратами.

Зато она хорошо запомнила, с каким лицом он пожал ей руку. Это было лицо смертельно уставшего человека, который пришёл сообщить очень плохие новости.

— Он сделал документы, — вяло сказала девушка. — Меня выписали на гражданку, пусть и без пенсии…

— Это его приказ был? Этого твоего командира? Который ты нарушила.

Маргарета безразлично кивнула, а Макс выплюнул:

— Он просто прикрыл тобой свою задницу. Запугал, чтобы ты заткнулась, а ему за тот приказ ничего не было.

Она кивнула снова.

Эта мысль пришла к Маргарете ещё несколько месяцев назад. Тогда над станцией зарядили по-зимнему противные холодные дожди, и Маргарета часами сидела у мутного окна, ничего за ним не видя. Она не могла заставить себя ни читать, ни даже разогреть нормальной еды. Просто грызла сухари горстями, не чувствуя вкуса и того, как болит исцарапанное нёбо.

Раньше, до войны, колледжи набирали совсем немного будущих всадников, и только самых талантливых: сама Маргарета, хоть и мечтала о небе, не смогла поступить. Потом, когда стрелок на виверне стал важнейшей боевой единицей, а снабжение фронта держалось на драконах, летать забирали всех, кто был способен хотя бы на тень связи со зверем. И когда война закончилась, на бирже труда оказалось вдруг много тысяч людей, умеющих только летать и стрелять.

Нормальная лётная работа доставалась другим: героическим, в звании, здоровым — чего греха таить, мужчинам. Никто не торопился нанимать девчонку рабочей специальности, без единой записи в личном деле и с кривой спиной, пусть даже теперь у неё была правильная фамилия. У Маргареты не было ни образования, ни средств, чтобы хоть как-то дотянуть до его завершения, ни, признаться честно, желания жить. После ранения для неё были закрыты заводы и стройки, дом разнесли безымянные мстители, а от семьи никого не осталось.

Тогда Маргарета попросила бывшего командира о помощи, и он не отказал: выхлопотал место здесь, на метеостанции. Она долго была ему благодарна, и только зимой поняла, что руководить им могли отнюдь не отеческие чувства или забота.

В столице тогда делили людей на героев разных масштабов, предателей и всех остальных. Наверное, и командир получил какую-нибудь красивую железяку на яркой ленте, «за умелое руководство» или что-нибудь ещё.

— Как его фамилия? — мрачно спросил Максимилиан. — Я наведу справки. Нужно будет обратиться в комиссариат, восстановить документы, собрать свидетельства…

— Зачем? — она пожала плечами. — Оставь.

— Ты тухнешь здесь, пока эта скотина…

— Да пусть его.

Макс с видимым усилием проглотил слова. Потом дёрнулся, будто хотел спросить что-то ещё, но промолчал.

Зимой Маргарета плакала несколько дней подряд. Рыдала в голос, с некрасивыми хрипами и воем. От невыносимой обиды, от жалости к себе, от всего того, что вышло в итоге уродливым и отвратительным, от того, как плачет в щелях старой станции ветер.

Потом отболело, отгорело. Прошло.

Да и не в этом ведь дело, да?

Только вот в чём?

А в разводном супе всё было хорошо, кроме одного: есть его надо было быстро. Остыв, он превращался в клейстер, тягучий, липкий и похожий на блевотину. Есть невозможно, отмыть — тяжело.

Маргарета смотрела в кружку так, будто видела в глянцевой плёночке своё отражение, и это отражение говорило с ней господним голосом.

Было совсем темно, деревья шумели дождём, до станции без малого шесть километров. Прошлые, будущие и просто возможные Маргареты кто бродил у костра, кто натянул шарф повыше и шагал через мокрый лес. Вот одна из них дошла до навеса у станции, погладила мягкий бок виверна, прислушалась к тому, как он хрипло ворчит во сне, хлопнула дверью, стащила с себя промокшие ботинки. Вот вторая — вышла с другой стороны, и ей пришлось лезть через разваленный драконом подлесок. Она вся вымазалась в грязи и долго плескалась у бочки, пытаясь привести себя в порядок.

Ещё одна Маргарета так и задремала, ссутулившись, у костра.

Уплывая в знакомую темноту без снов, она не смогла бы сказать, какая из Маргарет — настоящая.