Погода нелётная - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Юля Тихая (Глава 9. Друг человека) #9

Глава 9. Друг человека

Чтобы стать клиновым дивизиона, мало хорошо летать: нужно ещё обладать кое-какими мозгами, уметь читать карты, понимать тактику, быстро соображать в бою, заслужить уважение команды и не взбесить начальство. Лизать командирам задницы было не слишком принято — с неба плохо видно нашивки, — но в клиновые редко берут конфликтных истериков, не понимающих слова «приказ».

Макс стал клиновым почти случайно, когда в одном из длинных вылетов его предшественник сгорел, а отряд — всерьёз потрепало. Боевую задачу они тогда выполнили, а Макс так клиновым и остался. Хотел бы — пошёл выше, но его и так слегка мутило от документов, расписаний и всей прочей штабистики, которой дальше становилось бы только больше.

Словом, служба вовсе не состоит из того, чтобы рассекать через небо, волосы назад. Но полёт, конечно, всегда был первичен. И Макс вполне заслуженно считал себя в своём деле одним из лучших: у него был второй результат в дивизионе по подбитым целям, он учил ребят состреливать снаряды в полёте и на каждом смотре показывал в воздухе «фокусы». Макс обожал небо, чувствовал к воздушным фигурам пьянящий злой азарт и сливался с виверной так, что часто ощущал себя шестилапым чудовищем, вёртким, ловким и неуловимым.

Всё это невозможно без недюжинного таланта, а ещё — своеобразной любви к зверям. Макс тянулся к животным с детства, и хотя сперва это были всё больше кони, виверны занимали в его сердце какое-то особенно место. Он считал каждого своего летуна другом, переживал за их раны и горевал по их гибели, а звери — отвечали ему взаимностью.

Тем страннее было теперь, когда Рябина вдруг шумно вдохнула и спрятала от него мохнатую голову в полотнище крыла, — вместо того, чтобы, как это обычно бывало, нырнуть в связь и стать единой со своим всадником.

— Ленится?

Макс с усилием расслабил плечи и бросил в сторону:

— Вредничает. Совсем как ты!

По правде, Маргарета не вредничала. Утром она всерьёз напугала его стеклянными глазами и мягкими, заторможенно-тягучими движениями: в первый момент Макс даже вспомнил старые байки, будто с северного столпа на наш однажды хлынули загадочные душееды, которые проникали прямо в голову через ухо, а потом заменяли человеческий мозг своей склизкой, похожей на зелёные сопли натурой.

Но потом девушка встряхнулась, оттаяла. Отшутилась чем-то, отстучала в центр свои числа. Отказалась даже говорить о переезде Макса на станцию, пока не закончит работу, припрягла гостя натаскать воды от ключа, вычистила площадку под навесом от жёсткой виверньей шерсти, слетала везде, как надо, — Макс, ужаснувшись при виде дурацкого шарфика, безапелляционно надел на неё свои очки и шлем. И вот теперь Маргарета деловито сматывала верёвку и с любопытством глазела на его оглушительный провал.

За прошедший день поляну развезло ещё сильнее: девушка топла в грязи почти до середины икры. Правда, и сапоги на ней были болотные, резиновые и выше колена, так что Макс в своих промокших насквозь лётных ботинках чувствовал себя ещё более избитым судьбой.

— Не позорь меня, — шепнул он Рябине и погладил ладонью крыло.

Виверна глухо хекнула и спрятала голову ещё глубже. Всё время после падения она вела себя примерно и по большей части дремала, как и положено восстанавливающемуся зверю. Кажется, Максу ни разу даже не пришлось всерьёз входить с ней в связь: они и так неплохо справлялись.

Теперь Макс чесал виверну так и эдак, пощекотал пером зелёного лука, с силой провёл ногтём вдоль кости первого пальца. Рябина оставалась непреклонна.

— Может, ей нездоровится ещё? — Маргарета тоже выглядела озадаченной.

Шлёп! Девушка бросила скрученную верёвку в висящий на дереве мешок, и он влажно ударил о ствол. Маргарета прочавкала через грязь, присела рядом, глубоко склонив голову, будто пыталась перевернуться, чтобы быть с висящей под насестом виверной в одном измерении. По плащу стекали вниз капли.

— Да глупости, ты посмотри на шов.

Зашила Маргарета и правда хорошо, аккуратно. Да и заживало на виверне, как на собаке: место разрыва теперь выделялось только чуть вспухшей красноватой линией. Сколько прошло со дня падения — недели две? По всему выходило, что Рябине пора уже потихоньку подниматься в воздух.

Погода для первых полётов была, конечно, неудачная. Дождь так и шёл, унылый и мелкий. В лесу было тихо, и капли падали почти отвесно вниз, но в потоках над деревьями наверняка порывисто и неприятно.

— Не дури, — сурово сказал Макс и побарабанил пальцами по полотнищу.

Конечно, нащупать связь со зверем можно, вовсе не заглядывая ему в глаза. Макс попробовал — и натолкнулся на мутную пелену неприятия.

Холодное, липковатое чувство, будто упёрся руками в упругую оболочку, и теперь она пружинит под пальцами и топит их в слизи. За ней ощущалось тревожное, недовольное сознание, неприветливое, как нависшая над лесом дождевая туча.

Макс нахмурился. Обошёл боком, погладил мягко, зашептал что-то успокаивающее.

Рябина тряхнула башкой и ушла в свой кокон глубже.

Любой всадник умеет пробить такую стену так же, как умеет заставить виверну лететь туда, куда ей вовсе не хочется лететь, нырять среди страшных пылающих шаров, не пикировать панически от звука выстрела и даже идти на таран, если другого выхода не остаётся.

Да, Макс умел, — но он никогда не любил этого. Макс старался не насиловать зверей до тех пор, пока это было возможно. Полёт на виверне — это сотрудничество всё-таки; не то же самое, что дёргать рычаги машины…

Увы, эта не-машина совсем не желала сотрудничать. Рябина ловко переступила лапами по насесту и отвернулась от Макса. Из плотного кокона торчали только пушистые рыжие кисточки на ушах, — ими виверна почти касалась земли.

— Дай я попробую, — Маргарета пихнула его в бок.

Знаю я, как ты попробуешь, — хотел ляпнуть Макс, но проглотил эти слова.

Ему сложно было смотреть даже издали на работу с драконами, хотя когда-то он пробовал сам и знал: с ними по-другому и не получится. Он мог бы податься и в драконоводцы, ломать волю огромным безразличным махинам, которым совсем не хотелось таскать на себе транспортные контейнеры… но ломать Рябину? Хитрую красотку-Рябину, с которой Макс ощущал сложно выразимое родство?..

Ещё ему было как-то глубинно, странно неприятно от самой идеи, что какая-то там виверна — и не хочет летать с ним больше!..

Может быть, он всё-таки стукнулся головой слишком сильно.

Маргарета там временем устроилась перед замотанной в крылья мордой Рябины, погладила её пальцами, подёргала уши. Красно-рыже-жёлтый кокон взволновался и распушился. Виверна подёрнула крыльями, будто выворачиваясь из одеяла. Потом в руку девушки ткнулся наглый замшевый нос.

— Ты подкупила её клубникой, — уязвлённо сказал Макс.

Маргарета показала ему язык.

Может, Рябина была бы и не против новой порции клубники, но таких роскошеств для неё припасено больше не было, — Маргарета сунула ей в пасть пару стрел зелёного лука и на этом сочла задачу выполненной. Виверна встрепенулась, шерсть на морде поднялась, дёрнулись ресницы.

Долгое мгновение девушка и зверь смотрели друг другу в глаза. Потом Маргарета медленно отошла к стволу, а виверна принялась возиться и разминать крылья, разбив этим мрачную стену дождя.

— Она в порядке, — сказала Маргарета. Голос у неё тоже становился немного другой, хриплый и низкий. — Крыло не беспокоит, сознание чистое, сытая в меру. Взлетаем?

Макс тоскливо подумал, что чувствует себя обманутым мужем, от которого жена ушла к его же собственной любовнице, и вместе они укатили в отпуск на солёное озеро.

— Давай. Веди её пониже.

— Я не тупая, — обиделась Маргарета.

Рябина извернулась, взбила крыльями воздух, оттолкнулась от ствола — и слитным коротким движением взлетела, даже не коснувшись лапами земли.

— Как связь?

— Отличная.

Рябина выписала над поляной широкий мягкий круг, — если не знать, вовсе не заметно, чтобы с ней что-то было не так, но Макс легко различил зажатую моторику повреждённого крыла. Не трюковать ей больше… Но вот так, без изысков, — полетает ещё.

Макс огляделся, проверяя, не забыто ли что-нибудь. Навьючил на себя вивернье седло и мешок, украдкой порадовавшись, что сумки и ящик Маргарета увезла на своём старичке. Полюбовался тем, как девушка смаргивает, привыкая вновь смотреть своими глазами, и сосредоточенно наблюдает за кружением виверны в дожде.

— Ну, пойдём что ли? — бодро сказал он.

Шли молча. Маргарета следила за тем, как кружит над лесом виверна: подстраиваясь под человеческую скорость, она закладывала широкие величавые спирали. Крылья держали Рябину хорошо, и Максу даже казалось, что она по-своему рада размяться и оказаться в небе, пусть даже таком мокром.

Если в начале Маргарета явно держала связь совсем крепко, — её даже вело немного в сторону, и Максу пришлось придержать её за локоть, — то постепенно она расслабялась и отпускала. Виверна подчинялась легко, без лишних взбрыков, и наслаждалась полётом. И села красиво, как по учебнику, и сразу же прыгнула на насест.

Здесь, у станции, он был куда выше и основательнее, чем в лесу. Может, поэтому Рябина, устраиваясь, довольно хрюкнула.

Маргарета привстала на цыпочки и почесала мохнатое ухо.

— Хорошая девочка…

— С характером, — отметил Макс, сгружая своё седло у дальней стены, где Маргарета держала сбрую и инструменты.

— Да? Мне показалось, такая зайка.

— Она усыпляет твою бдительность, — уверенно объявил он.

А сам посмотрел на виверну с сомнением. На Рябину много жаловались на базе, она плохо принимала чужаков и, бывало, дурила. Но с Максом они как-то сошлись, и долгие полтора месяца тренировок летали хорошо, слаженно. Максу нравилась и её склонность к некоторому выпендрёжу, и экономный, силовой стиль полёта, и особенно — точность разворотов, когда коготь на кончике крыла становился для виверны почти иглой циркуля. Многих зверей можно учить этому годами и так никогда не добиться успеха, а Рябина как будто сама понимала, что люди считают красивым.

Почему она отказывается лететь с ним теперь?

— Лапушка такая… что, не для парада уже?

Макс так увлёкся размышлением, что не сразу сообразил:

— Парада?

— Ну, ты ведь тренировал её. К параду?

— А, да… к августу.

В середине августа был день воздушного флота, и тогда над многими городами столпа летели виверны и драконы. Раньше это был забавный, яркий день, многие всадники брали в небо банки с цветным дымом, а на площадях продавали мороженое и бумажные летучие фонари. Теперь в празднике было куда больше горечи, чем веселья.

— Что, не возьмут её теперь? На другой полетишь?

— Её-то? Её возьмут… если врач допустит.

— Возьмут, — рассеянно протянула Маргарета.

Взгляд у неё был пустой, и Макс напрягся, ожидая, что она снова выпадет сейчас из реальности и станет вялой и медленной, какой-то пустой, как выброшенная оболочка. Но Маргарета почесала Рябину, а потом отряхнула руки и отошла к стене, где загремела каким-то барахлом.

Они работали вместе, — почти так, как бывало раньше, в Монта-Чентанни, когда Макс после тяжёлой смены и валясь с ног всё равно пёрся, как придурок, в ангар и помогал ей мыть дракона. Маргарета шипела и гнала его вон, но никогда не переходила ту грань, где Макс мог бы поверить, что она действительно имеет это в виду.

Теперь Маргарета влезла по лестнице наверх и уговаривала Рябину повернуться то так, то эдак, а Макс подал снизу здоровенную садовую лейку и тряпку. Виверна оказалась не такой и заляпанной, могло быть куда хуже, — но лесная грязища всё-таки не пошла ей на пользу.

— А как твоего зовут? — будто бы между делом спросил Макс.

Маргарета пожала плечами и отжала тряпку:

— Никак.

— То есть — никак?

— Мне не… я не видела бывшего смотрителя, не у кого спросить. А в документах написано: виверна, кастрат, одна штука.

— Могла бы хоть сама придумать…

— Ну, мне показалось — невежливо? Его же уже как-то зовут, это просто я не знаю, как именно.

Это было какое-то странное, вывернутое размышление, но Макс кивнул. Он уже один раз почти привык, а теперь вспомнил снова: иногда у Маргареты бывала совсем своя логика, видимо, пресловутая женская.

Макс наполнил лейку заново и отошёл, погладил старенького станционного виверна. Он был почти выцветший от седины и какой-то ссохшийся, почти в полтора раза мельче Рябины. На неожиданное соседство он реагировал с поразительным безразличием.

Темнота сгущалась. Дождь всё шёл и шёл. В фонарь у двери станции бились мохнатые ночные бабочки.

— Мне бы тоже, — Макс говорил в сторону, — освежиться.

— Ещё как! Ты смердишь, я тебя на порог не пущу в таком виде. И вообще, ты знаешь, что мыло — лучший друг человека?

— А ты пахнешь одними ромашками.

Маргарета слезла с лестницы, скривилась, размяла плечо. Потом мотнула головой и отряхнула руки:

— Пошли. Покажу тебе мои удобства.

А Макс улыбнулся:

— Пойдём. Надо говорить — «пойдём».

Макс приподнялся на локте, легонько подул Маргарете в лицо. Она спала, вцепившись в его рукав и смешно, по-детски насупившись.

На койке блестела боком кастрюля, рядом драными тенями навалились на стену максовы сумки. А люди устроились на станции почти так же, как в лесу: постелили на полу и уснули в обнимку, как трепетные любовники в дамских романах.

Темнота была кромешная, только в окошко заглядывали две половинки лун, наполняя станцию плохо различимыми серыми силуэтами и отдельными бликами. Маргарета глубоко, как-то важно сопела и не хотела отпускать рукав, но Максу удалось заменить его своим краем одеяла. Воровато задержав дыхание, — будто из казармы сбежать собрался, — он перекатился в сторону, упёрся руками в пол, медленно, неслышно встал.

Фанерный пол под ним скрипнул. Маргарета завозилась. Макс замер с поднятой ногой, но девушка глубоко вздохнула во сне и зарылась носом в подушку.

Макс нашарил её плащ и вышел, мягко притворив дверь.

Дождь так и шёл, тихий и печальный. Макс чертыхнулся и запоздало сообразил, что не обут и стоит босыми ногами на мокрой приступке, которая изображает здесь порог, — и что его ботинки сушатся под койкой, а портянки и вовсе валяются бесы знают где. Пару мгновений он колебался, оценивая свои шансы пройти через всю станцию, не разбудив Маргарету. Потом смирился.

Подкатал штанины повыше, прошлёпал по лужам к навесу.

Виверны тоже дремали. Безымянный станционный старичок, кажется, за всё это время даже не пошевелился: так и висел вытянутой кожистой каплей, ко всему безразличный. В дикой природе виверны редко живут дольше десяти лет, а в боях по статистике две трети погибает в первые два года. Зато вот в таком захолустье, со спокойными ежедневными нагрузками, виверна может проработать и двадцать лет, и тридцать, а отдельные долгожители дотягивали и до сорока. Этому зверю, судя по ороговению задних лап, было никак не меньше лет двадцати пяти, и на своей заслуженной пенсии он дряхлел и ленился.

Зато Рябина была ещё весьма молода, и на Макса глянула косо, а затем сразу замоталась в крылья плотнее.

Переборчивость во всадниках и временная слепота — плохие симптомы для виверны, даже если ей выписали медаль и отвели роль в красивой картинке для газеты. А падать ни с того ни с сего — и того хуже; Макса сразу спросили о причинах, но тогда он отбрехался дурным самочувствием.

Прошло две недели, а ответа так и не появилось. С чего бы здоровому животному пикировать с неба, раздирая себе крылья и чуть не угробив человека? Что за чернота в глазах? И почему теперь она так отбивается от связи, к которой раньше стремилась сама?

А что, если и не в виверне дело? Макс гнал от себя эту мысль, но в темноте и одиночестве можно было вспомнить: вообще-то, он ударился головой. И далеко не впервые, если говорить честно. Он и прокрался сюда так, чтобы Ромашка… чтобы никто не видел его таким.

— Ну здравствуй, — негромко сказал Макс старому виверну. — Извини, нас не представили.

Вот уже пять или даже шесть лет Макс летал, и ему давно не приходилось вот так глупо трястись перед какой-то виверной!

Как назло, старичок крепко жмурился и никак не хотел просыпаться. Макс ощущал от него недовольство, вялое раздражение и желание притвориться камушком.

— Ненадолго, — пообещал Макс.

И нырнул в связь.

Несколько ужасных секунд ему казалось: ничего не получилось. Но потом Макс различил сонное безразличие у себя внутри и осознал, что сознание престарелого зверя просто оказалось неожиданно тихим.

Макс открыл свои-виверньи глаза и увидел мир — и самого себя — перевёрнутыми. Расправил звериные крылья, вяло потянулся. Пошкрёб когтём седой подбородок. Лениво подумал, не стоит ли вылететь, но старичок ответил на эту идею таким унылым смирением, что Максу стало стыдно, и он оставил зверя спать дальше.

Отвернулся.

— Ты не глупи, — строго велел Макс Рябине. — А то тебя спишут в дикие, и будешь до конца дней жрать один мох, как дура.

Он похлопал её по крылу, собираясь с духом. Переступил с ноги на ногу. Влажноватые опилки неприятно впивались в босые ступни.

В этот раз пелена была плотнее, будто виверна специально строила вокруг себя оболочку, мутную и неподатливую. Максу казалось, что под ней — шипастый скукоженный шар, готовый в любой момент брызнуть во все стороны иглами, до боли в глазах и кровотечения из носа. В ответ на ласку Рябина шипела, на попытки раззадорить — уходила глубже в свой кокон.

Макс надавил посильнее. Рябина задышала шумно. Они боролись в невидимом пространстве, и оба знали, что Макс сильнее, просто не хочет передавить и травмировать. Любая порядочная виверна давно должна была бы уступить, а Рябина сопротивлялась так отчаянно, словно собиралась умереть, но не сдаться.

— Пусти меня, — хрипло попросил Макс, как будто зверь владел человеческой речью. — Так я хотя бы пойму, что с тобой не…

Рябина зашипела. Макс рефлекторно шлёпнул её по носу, она клацнула зубами. От этого Макс так ошалел, что вскрыл пелену одним движением, будто распорол ножом, и связь рухнула ему на голову.

Ледяной водой обжёг страх, густой, душащий, невыносимый страх. Огненная плеть — предчувствие боли. И тьма, пушистая, косматая, такая плотная, что…

Рябина взревела, метнулась. Макса сшибло с ног и приложило об опору. Виверна шлёпнулась в грязь и закричала снова, пронзительно и визгливо, так, что заболели уши. Связь разбилась, сломалась, Рябина слепо ткнулась в стену, зашипела, закричала снова.

Старичок открыл один глаз и тревожно переступил по насесту.

Хлопнула дверь, в лицо ударил свет, — это Маргарета выскочила на порог и зажгла лампу. Рябина несколькими прыжками пронеслась через двор и взмыла в дождивое небо.

Макс потёр ладонью поясницу, встал и вдруг понял, что устал. Смертельно, до отнимающихся ног и ржавого гвоздя в основании черепа, устал. Так, как устают после шестидневного боевого вылета, в который отправлялось вас пятнадцать, а вернулось только девять, и ты всё ещё не понял, в какой из частей этой статистики ты сам.

Он гадливо поморщился, тряхнул головой и протянул:

— Ты б хоть ружьё взяла, что ли…

Маргарета потушила фонарь и запрокинула голову, вглядываясь в ночное небо.

— У меня нет ружья.

— А от медведей?

— Каких медведей? Ты что, с дракона упал?

— С виверны…

— Придурок. Что с ней?

Макс пожал плечами, не сообразив, что Маргарета не сможет увидеть этого жеста.

— Она вернётся.

— Виверна? Сама?

— Она вернётся, — повторил Макс, стараясь изобразить уверенность, которой не испытывал. — Пойдём спать? Ночь на дворе.