Пока небеса молчат

Глава 22. Приглашение

Раньше я любила и очень ждала весну, теперь страшусь ее приближения. Сынок начинает болеть, а муж уезжает на свою опасную вахту. Туда, где жарко и ветрено, за каждым камнем или разрушенным зданием стережет смерть. За последний год у мужа прибавилось седины в бороде, а на голове не слишком заметно, стрижется коротко.

– Война нужна для поддержания баланса в социуме, – говорит Шадар. – Представь, что все люди на земле живут одинаково богато и сыто, медицина отодвинула старость, победила недуги. Люди начнут размножаться, как крысы – им не хватит еды и места. Они все равно передавят слабых, начнут жрать соседей и, в конце концов, подохнут от эпидемий. Война – есть великий регулятор и санитар.

– Но она забирает лучших! – спорила я. – Самых сильных и храбрых мужчин забирает.

– Может, самых невезучих, – смеялся Шадар. – Да, я против того, чтобы воевали мальчишки, пусть сначала оставят потомство. В итоге выживут те, кто сумеет сбиться в большую, крепкую стаю, в совершенстве освоят искусство борьбы. И моя скромная задача этому научить. За хорошие деньги, конечно.

Меня ужасала его холодная логика. Если по телевизору шла информация о сборе средств на операцию больному ребенку, Шадар заявлял, что эта пустая суета, поскольку младенцы с изъянами должны быть утилизированы, как ошибки природы – «человеческий мусор».

– Так честнее, Мариам! И сами не мучаются и родителей не заставляют страдать. Беда современного общества в излишней гуманности и сентиментальности. Цивилизация вырождается. Богатые чахнут, жиреют, впадают в разврат от пресыщенности и скуки, а бедные отупели от безысходности, боятся взять в руки оружие, трясутся над своим жалким пайком.

– Ты коммунистом стал? – усмехнулась я.

Шадар возмущенно вскинул брови.

– Я – реалист. Сумею выжить и приспособиться к любым условиям. Мне плевать на судьбы мира, всех ждет один конец. Но порой небеса посылают чудесные дары, дразнят иллюзией близкого счастья… надо брать его в руки, лишь остерегаться подделки.

– Ты разочарован в домашнем уюте? Тебе скучно с нами? – напрямик спросила.

– Я никогда не верил в чудеса, Мариам!

В каждом жесте, обращенном ко мне, чудился скрытый упрек. Может, я сама себя накрутила… Шадар больше не читал мне стихи и не называл ласковыми словами, стал уезжать на три-четыре месяца и возвращался без предупреждения – огрубевший, страшный, чужой. Рустам отвыкал от него и не шел на руки, заливался плачем, цепляясь за мою шею.

Сынок медленно рос, поздно заговорил, я объездила в городе лучших врачей, занималась с ним по разным методикам, делала массаж, учила рисовать пальчиками, заказывала дорогие развивающие игрушки. Радовалась каждому маленькому успеху.

Детский плач раздражал Шадара, потому он обустроил в мансарде комнату для себя, там курил и слушал в одиночестве заунывную тягучую музыку.

Когда уходил в лес, я осторожно забиралась наверх и, вдыхая сладковатый запах самокруток, забирала грязную посуду, торопливо протирала пол, находила маленькие пакеты с белым порошком или полусгоревшие бумажные деньги разных стран.

Находила утешение в переписке с Тамарой Ивановной. Летом она рассказывала о невиданном урожае огурцов и борьбе с колорадским жуком на картофельном поле. Зимой с юмором описывала побег двух крольчат из клетки, мягко упрекала, что я не отвечаю на звонки. И тут же оправдывала.

«Наверно, очень занята, я же понимаю – ребенок, хозяйство… Вот Рустамчик подрастет, и весной приедете к нам в гости, может, ему будет здесь легче. А понравится, так и совсем останетесь, дом большой, места всем хватит».

Я изорвала это письмо в страхе, что Шадар прочтет и рассердится. Набралась храбрости, позвонила Тамаре Ивановне, и с той поры переписка наша прекратилась. Стали общаться по телефону, поздравляли друг друга с праздниками, обсуждали погоду на юге и в Сибири. Мне было приятно слушать мягкий, рассудительный женский голос из местности, где, возможно, до сих пор живет мой отец. Так я становилась чуточку ближе к нему.

Накануне трехлетия Рустама я посоветовалась с врачом. Да, надо попробовать на время сменить климат. Осталось договориться с Шадаром и планировать поездку в Россию. Если отпустит…

– Это же ради сына! Всего на два месяца, самых тяжелых здесь, – умоляла я.

– Меня тоже не будет дома. Карата оставишь Замире? Не жалко?

– Ты больше думаешь о собаке, чем о Рустаме!

– Я не виноват, что ты больного ребенка родила!

Через неделю он уехал, а мы с Тамарой Ивановной подробно обсудили маршрут из приморского Чакваша до сибирского села Малыши. Сначала пересечь границу с Россией и добраться до аэропорта в Сочи, а там прямой рейс до Кургана.

– Марьяночка, прислать тебе деньги? Ты не стесняйся, моя хорошая, у меня есть…

– Спасибо, не нужно, нам хватит на дорогу и на проживание. Мы не нахлебниками приедем, – гордо отвечала я.

Срок вылета был назначен, билеты куплены, Тамара Ивановна заверила, что встретит нас в Курганском аэропорту. Теперь я волновалась за Карата, как он останется с соседкой. Замира не будет его выгуливать, просидит наш пес все лето на цепи. Жалко.

После мучительных сомнений еще раз позвонила Тамаре Ивановне: "Примете нас с мохнатым товарищем?" Получив положительный ответ, я начала торопливо готовить Карата к перелету, предстояло собрать нужные справки в городской ветклинике. И эту суету мы прошли быстро, хотя за приличные деньги.

* * *

Прилетели мы рано утром, в Кургане ливень, хорошо, я заранее посмотрела в Интернете погоду за Уралом, запаслась теплой одеждой. Рустамчик устал во время дороги, капризничал, а Карат, увидев меня после багажного отделения самолета разразился бешеным лаем радости и обиды одновременно. Тоже нервничал.

И вдруг к нам подошел Миша. Подхватил мой чемодан и буднично спросил:

– Как долетели? Привет!

Рустамчик хныкал, жался ко мне, Карат сердито рычал, натянув ремень, на нас возмущенно оглядывались люди, а я не могла слово сказать, только кивнула. Так молча и направились к выходу, на улице холодный ветер ударил мне в лицо, освежил чувства, вернул дар речи.

– Почему ты нас встречаешь? Где Тамара Ивановна?

– Дома ждет. Со мной собиралась, но я решил, что в машине одним вам будет комфортнее. Хороший пес! Я таким и представлял.

– Почему она не сказала про тебя? Я сама боялась спросить…

– Все нормально, Мариш, все нормально, – глухо повторял повторял Миша. – Залезайте внутрь, а то промокнете. А-а, вот сынишке твоему подарок!

На заднем сидении серебристой "Тойоты" лежала коробка с игрушечным роботом. Карат первым запрыгнул в салон, потом я с Рустамом.

– Все равно это как-то не правильно. Мог бы хоть строчку написать или позвонить.

Миша повернулся в водительском кресле, посмотрел мне прямо в глаза.

– А ты бы приехала к нам, если бы знала, что я здесь?

– Наверно, нет, – честно призналась.

– Ну, вот и ответ! Думаешь, я не хотел с тобой поговорить? А вдруг неприятности будут. У тебя, имею в виду.

– Все равно… – спорила я.

– А мне не все равно! – буркнул Миша.

Дождь заливал окна, Рустамчик занялся роботом – выдвинул из его плеч пушки, восторженно гудел, забыв тяготы долгой скучной дороги, Карат лизнул мне запястье и притих, переживая стресс клетки в багажном отсеке.

– Ты с мамой живешь? – робко спросила я Мишу.

– У меня в Кургане квартира, мать навещаю по выходным.

– А где работаешь?

– Частное охранное предприятие.

Я хотела еще много вопросов задать, но показалось, что он отвечает сдержанно, неохотно. И зачем нам общаться, Миша просто отвезет меня в Малыши, как просила Тамара Ивановна. Внезапно идея погостить в Сибири показалась ошибкой. Как нас примут в чужом доме? Сколько Рустам будет привыкать к новой обстановке? Может, уже через пару дней придется прощаться.

Заметила, что Миша часто поглядывает на нас в зеркало заднего вида.

– Устала? Ничего, в деревне тихо, спокойно, отдохнете.

– Я ведь тоже в маленьком поселке жила, не в столице. И кажется, не слишком перетрудилась.

– Надолго отпустили тебя? – поинтересовался Миша.

Задумалась, не сразу поймала внимательный взгляд его серых глаз. Наверно, хочет о муже спросить. Отвечала уклончиво:

– До середины лета останемся, если можно. Врач рекомендовал. Странно, да? Обычно советуют ездить к морю лечиться…

– А зря! У нас хвойный лес кругом, воздух чистый. Санатории с минеральной водой.

Миша говорил медленно, будто тщательно подбирая слова. А я украдкой рассматривала его, вспоминала. Вроде бы, не слишком изменился, голос только грубее стал.

Тамара Ивановна встретила нас во дворе. Худощавая пожилая женщина с добрыми глазами. Ее радость была такой искренней и бурной, что мне стало неловко. Также присутствие Миши стесняло. Он коротко приветствовал мать и стал вытаскивать вещи из машины. Рустам спал у меня на руках, я чувствовала себя измученной.

– Марьяночка, в дом, проходите скорее в дом! – приглашала Тамара Ивановна. – Вот сюда, в комнату, укладывай на кровать… Ни-ни-ни, пусть спит в ботиночках, нарочно покрывальце постелила.

Когда я вернулась на крыльцо за чемоданом, увидела, что Миша пытается накормить Карата возле новенькой собачьей будки.

– Он не будет брать еду от чужих!

– Я так и подумал. Даже воду не пьет. Преданный пес.

Карат успел будку пометить, теперь обнюхивал скамью, на которой сидел Миша, и вдруг вытянулся в сторону сарая, поднял уши.

– Там у нас кролики. А свою Герду я дяде Саше пока отвел, а то бы устроили свару. Ничего, обвыкнется пару дней, потом верну. Герда старая сука, спуску ему не даст.

Миша усмехнулся и посмотрел на меня, будто приглашая к разговору. Захотелось прикрыть лицо или вовсе убежать в дом. После рождения сына и частых его болезней я словно в незримом коконе жила, не обращала внимания на людей вокруг. Наверно, на меня и раньше мужчины смотрели, особенно в городе, но я не различала лиц, не оборачивалась на комплименты или восхищенное цоканье.

И себя почти перестала считать женщиной. Особенно, когда Шадар уезжал. Но взгляд Миши что-то напомнил, разбудил. Стало жарко и стыдно. И надо бы отвернуться, да побоялась, что Карат набедокурит в гостях. Пришлось самой его привязать и налить из бочки дождевой воды. Потом присела на колени, обняла мохнатую шею, долго успокаивала. Его и себя.

Миша стоял рядом, у меня сердце колотилось, щеки горели. Как не заметить…

– Ты не заболела? Мариш, у нас баня готова. Думал, помоетесь с дороги. А если температура, нельзя же.

– Меня зовут Марьяна. Марьяна Шумилова.

– Понял!

Показалось, я слишком жестко ответила, и не хотелось его обижать. Он даже на шаг отступил, вытащил из кармана куртки сигареты.

– Миша, прости. Я очень рада, что ты здесь.

«Не так… не так надо говорить…»

– Я рада, что ты вернулся домой. И письма мои, наверно, читал? Ну, хотя бы намекнуть могли…

«Опять не то, упреки какие-то глупые!»

– А что бы это изменило? – буркнул Миша. – О чем писать-то вообще? Я долго в больничке лежал, потом мать захворала, не мог ее оставить, а надо было искать работу. Я же со службы ушел, а на две пенсии не пошикуешь. Одни лекарства ее чего стоили. Ну, хату в городе сдавали – выручала первое время, пока меня не взяли в «Броню». Там хорошо платят, не жалуюсь.

– А семья? – вырвалось у меня.

– Не до этого было, – он тяжело вздохнул, опустился на скамью и закурил, глядя в сторону. – А как у тебя… все?

Тамара Ивановна открыла кухонное окно, замахала рукой, приглашая к столу.

– Сейчас придем! – негромко ответил Миша, смял сигарету и поднял на меня взгляд. – Посиди со мной, я через часик уеду.

Послушно опустилась на другой край скамьи, обеими руками сжала ворот курточки.

– Мы живем хорошо, Рустамчик только болеет часто. Врачи говорят, с возрастом окрепнет иммунитет.

– Муж не обижает?

Я замотала головой, и вдруг стало тесно в горле, больно дышать, сами собой полились слезы. Какой стыд! Миша неловко обнял меня, я спрятала лицо у него на груди и разрыдалась в голос. Давно никто не видел, как я плачу. Шадар бы скривился и ушел, но сначала отхлестал обидными словами. Рустаму тоже нельзя показывать, тотчас переймет настроение, будем реветь вдвоем.

Миша застал меня врасплох, сказалась усталость и тревога, да и он не совсем чужой – Миша. Я его знаю немножко.

Вот опять что-то странное шепчет над моей головой.

– Не бойся, Мариш, тебя никто больше не обидит. Слышишь? Никто больше не тронет. Я тебе обещаю.