Полное собрание заблуждений

ГЛАВА 32

Виктор Эдуардович Лагутин был в бешенстве.

Это ж надо, какая птица! Облезлый попугай, возомнивший себя гордым орлом! Казик весь вчерашний день не давал о себе знать. Уже к вечеру изрядно озадаченный Виктор Эдуардович распорядился соединить его по телефону с психологом-сыщиком, но даже не успел первую фразу произнести, как Казик самым наглым образом заявил: "Я сейчас очень занят. Свяжусь с вами завтра утром", после чего первым — вот именно, первым! — отключил телефон.

Наверняка этот Казик ничего путного не обнаружил. А иначе не изображал бы из себя суперделового, у которого каждая минута на вес золота. Да уж, деловой, ничего не скажешь… Всё в тумане, всё в каких-то намеках, и ничего конкретного. И с какой стати, спрашивается, полковник Плахов рекомендовал этого Казика? Ну ладно, сынок полковника тоже рекомендацию в Москве получит. Соответствующую…

А может, этот частный сыщик переметнулся на сторону Грибанова?

От такого предположения у Виктора Эдуардовича аж скулы свело. Сначала его Саша бортанул, а теперь Казик кинул? И это его?! Лагутина?!

Допустим, Саша силен, хотя и не всесилен. А кто такой Казик? Мелочь пузатая, которую размазать по полу, как клопа раздавить. И Лагутин непременно это сделает, если…

На этом приливе мстительности Виктор Эдуардович вдруг несколько охолонул. Он мог изничтожить любого из своих подчиненных, отравить жизнь многим солидным бизнесменам и влиятельным чиновникам, но он плохо представлял, что можно сделать с рядовым доцентом педагогического университета.

Позвонить ректору и потребовать, чтобы тот выгнал Казика со службы? Так ведь сам окажешься в идиотах. С чего вдруг, на каких основаниях, с какой формулировкой? Это ведь надо как-то объяснить, с чего вдруг сам Лагутин требует кары для простого кандидата наук. Приказать ректору — не получится, попросить — будешь странно выглядеть. Ещё слухи пойдут, разговоры ненужные… Опять же доцентов вроде бы напрямую не назначают на должность, а выбирают на кафедре, и уж коли выгоняют, то по очень серьезным причинам. А какие серьезные и не вызывающие кривотолков причины может озвучить Лагутин?

Зацепить Казика за частную практику психолога? Так ведь не встанешь у дверей его дома, чтобы клиентов разгонять. И на незаконном предпринимательстве его вряд ли подловишь. Этот тип хитрый и осторожный — наверняка и зарегистрирован, и налоги платит.

А чем его ещё прижать? Не наркотики же с оружием побрасывать… Получается, что самые большие неприятности, какие можно доставить, — оштрафовать за нарушение правил дорожного движения. Но это ерунда да к тому же есть сильное подозрение, что Казик, опять же из осторожности, эти правила строго соблюдает.

Вот уж точно: клопы хоть и мелкие твари, а поди их вытрави…

Сегодня Лагутин приехал на работу в скверном расположении духа. С самого утра его грызла мысль о наглости Казика, и он злился на эту наглость, а ещё больше на то, что снисходит до злости на абсолютно не соответствующего его уровню человека. "Если так дальше пойдет, — раздраженно думал Виктор Эдуардович, — я еще начну обращать внимание на дворника". На дворника он в последний раз обращал внимание в детстве, когда тот гонял мальчишек, бегающих по клумбам.

Казик позвонил на мобильный телефон и заговорил так, словно вчера не швырял трубку:

— Виктор Эдуардович, я собираюсь к вам зайти. У меня есть новости.

— Приходите немедленно! — проскрежетал Лагутин и с каким-то мстительным удовольствием отключился первым.

"Немедленно" заняло минут сорок, в течение которых Виктор Эдуардович не притронулся ни к одной бумаге, не ответил ни на один звонок. Просто сидел за столом, напряженно размышляя о том, что как-то слишком остро на всё реагирует, и это неспроста, и дело не только в Казике с Грибановым, а в чём-то еще, только он не может понять — в чём именно. На душе было муторно и тревожно. Он не просто не любил — он боялся такого состояния. Он переживал его не один раз и знал, что это всегда означает грядущие неприятности.

Казик заявился в кабинет с видом человека, которого хозяин считает самым дорогим гостем.

— Может, мы поговорим наедине? — предложил он, покосившись на прошмыгнувшего следом и мгновенно занявшего свое традиционное место в углу Ряшенцева.

Вообще-то Лагутин полагал, что посетитель начнет с извинений за вчерашнее, но тот начал с помощника, явно не собираясь каяться.

— Я сам решаю, кому оставаться, а кому нет! В нашем деле у меня нет секретов от Антона Федоровича, — осадил Лагутин и добавил едко: — Если у вас, конечно, появилось хоть что-то реальное по делу.

— О! У меня много что появилось, — начисто проигнорировал начальственный тон Казик. — Вчера поздно вечером служба безопасности Грибанова вернула домой Карину. Девочка в полном порядке, а похитители остались без копейки денег. Так что вы можете не беспокоиться за сохранность государственных средств. Господин Грибанов всё решил наилучшим образом. И в первую очередь благодаря вам.

— Мне?! — поразился Лагутин.

— Ну, конечно! — восторженно подтвердил Казик. — Из-за этого сообщения по телевидению похитители разнервничались, принялись названивать Александру Дмитриевичу, и служба безопасности их засекла. Представляете, как всё оказалось кстати?

— А при чем здесь я? — Виктор Эдуардович грозно прищурил один глаз, потом другой — получилось впечатляюще.

Казик с интересом проследил за движением начальственных очей и вдруг подмигнул.

— Потому что это вы, Виктор Эдуардович, организовали звонок на телевидение. Разве нет?

— Нет! — отрезал Лагутин.

— Да! — прямо-таки расплылся в улыбке Казик. — Именно вы, а кто же еще? Сотрудники салона никогда бы не рискнули. Грибанов со своими людьми вне подозрений. Я тоже чист, как слеза младенца. Остаетесь вы и Антон Федорович.

— Я? — пискнул из своего угла Ряшенцев. — Я — никогда!

— Думаю, что вы действительно "никогда", — поспешил успокоить помощника Аркадий Михайлович. — Вы бы без указаний Виктора Эдуардовича не посмели. А вот Виктору Эдуардовичу никакие указания не нужны. Он их себе сам отдает. По крайней мере, на вверенной ему территории.

— Послушайте, Казик… — Лагутин почти грудью лёг на стол, уперся в столешницу руками и стал походить на льва, изготовившегося к прыжку.

— Нет-нет, это вы меня послушайте! — перебил Казик всё с той же улыбкой, но теперь напоминающей змеиную. — Я не знаю, кто вам порекомендовал меня в столь деликатном деле, но подозреваю, что, коли вы не стали называть мне имя того человека, это кто-то из полиции. Этот человек отнюдь не из тех, с кем я хорошо знаком, мои знакомые меня бы предупредили, да и уровень их, прямо скажем, не ваш. Они для вас персоны незначительные. Значит, это кто-то из полицейского начальства про меня прослышавший. А коли так, то вам не составило труда узнать, что сотрудник пресс-службы УВД, грузин Габидзе, в отпуске, причем в столь дальнем, что до него трудно дозвониться. Этот сотрудник регулярно выступает по телевидению, а вы всё-таки телевизор смотрите. И вы очень правильно сообразили, что, если слегка изменить голос, изобразить какие-нибудь помехи связи и при этом заговорить с похожим на грузинский акцентом, то журналист во всё поверит и всю информацию проглотит. Он и поверил, и проглотил, и обо всём растрезвонил.

— Да как вы смеете! — выскочил из своего угла и даже руками замахал, словно отбиваясь от нечистой силы, верный помощник Ряшенцев.

— Остыньте! — Казик тоже изобразил руками опахало. — Вы наверняка ничего точно не знали, Антон Федорович, но вы наверняка обо всём стали догадываться. Вы слишком хорошо изучили своего начальника.

Ряшенцев задергал щеками, принялся гневно таращить глаза, и даже кулаки сжал. Но получилось не грозно, а комично. Лагутин от этого зрелища даже поморщился.

— Сядь на место, — приказал он. После чего вальяжно откинулся на спинку кресла и спросил с эдакой снисходительной усмешкой: — Ну и для чего мне, серьезному человеку, понадобился весь этот цирк со звонками и чужими голосами?

— Готов поделиться своими соображениями, — охотно заверил Казик. На Ряшенцева, который в своем углу напоминал злобного щенка, посаженного на короткую цепь, он даже не взглянул. — Я могу предположить две причины. Первая — вы стали сильно сомневаться в моих способностях добиться чего-то вразумительного и решили элементарно попортить кровь Грибанову. Он боится огласки? Так пусть её получит. Вторая причина — вы решили таким образом проинформировать своё московское начальство. По телевизору сообщили — вы передали "наверх". Ну, вероятно, ещё и с некоторыми комментариями. И пусть начальство оценит вашу бдительность и крепко подумает, стоит ли давать деньги человеку, который влип в столь неприятную историю и который может потратить государственные деньги на личные цели. Разве мои соображения лишены логики?

Лагутин встал, сделал шаг по направлению к Аркадию Михайловичу, потом отступил назад и снова сел в кресло.

— Вот что теперь я вам скажу, Казик. Вы никчемный человек да к тому же фантазер и наглец. И если бы я вас по-прежнему воспринимал всерьез, то… Скажите спасибо, что вы для меня абсолютный ноль.

— Спасибо, — ухмыльнулся Аркадий Михайлович, поднялся со своего места и уже у самого порога добавил: — Только я ноль с палочкой. Даже несколько нолей с палочкой.

…Виктор Эдуардович буквально выгнал из своего кабинета помощника, потом без всякого повода устроил нагоняй секретарше, а затем ещё нескольким сотрудникам, и занимался разносами до самого вечера, пока вдруг не выдохся и не почувствовал, что вокруг образовалась совершеннейшая пустота, а внутри него — почти полный вакуум.

Ну вот, он сделал почти всё, что мог. Но, наверное, отнюдь не всё следовало делать. Он зря затеял эту игру с телевидением, хотя игра-то получилась красивая — по крайней мере, поначалу. На самых законных основаниях доложил в Москву, своему товарищу Мишанину, первому заместителю руководителя Федерального инвестиционного агентства. Так сказать, послал ещё один, предельно тревожный сигнал по поводу Грибанова, исходя из публичной информации, — строго по делу, ничего личного.

А оно вон как вышло. Теперь Саша Грибанов должен ему, Лагутину, сказать спасибо, но не скажет, потому что кто же благодарит за кучу дерьма, которую намеренно оставили у твоего порога, даже если в это дерьмо случайно вляпался твой враг.

Ну да, затеялся он с телевидением потому, что сильно засомневался в Казике. Вообще-то он в нём с самого начала сомневался: скользкий тип — как масленок, на вилку не подцепишь. Но ведь Плахов порекомендовал… не кто-то с улицы. А оно опять же вон как вышло…

Кстати, откуда Казик разнюхал про возвращение дочки Грибанова? Впрочем, понятно, откуда. От Борисевича, которого в одну компанию с ним свела эта дурёха из модного салона.

Плохо. Очень плохо… Дал волю эмоциям, вытурил толстяка взашей, а ведь ничего толком не выяснил. И как теперь выяснять — теперь уже не по делу, а исключительно из соображений личных?

Опытный чиновник, мастер аппаратных игр, знаток властных перипетий, Виктор Эдуардович Лагутин был крайне недоволен всем на свете и собой в том числе.

Надо ехать домой, решил он. Дома хорошо, спокойно и там есть Валюша, которая накормит, обогреет, обласкает. С чем Виктору Эдуардовичу абсолютно повезло в жизни, так это с женой. Её он любил почти так же, как власть.

Он уже собрался покинуть кабинет, но тут раздался телефонный звонок.

— Привет, Виктор! — услышал Лагутин голос Мишанина и мгновенно насторожился.

Ну да, конечно, следовало бы самому связаться с Николаем Фомичом, сообщить про Грибанова, и он даже несколько раз, в коротких перерывах между разборками с сотрудниками, намеревался это сделать, но всё откладывал, всё медлил, потому что ещё не решил, как лучше преподнести информацию и на кого сослаться в качестве источника этой информации. И вот теперь Мишанин объявился сам.

Обычный деловой звонок или уже прознал? А если прознал, то от кого? Не от Грибанова же? Нет, такого Виктор Эдуардович себе представить никак не мог.

— Здравствуй, Николай Фомич, — отозвался он, прикинув, что пока лучше помолчать, а там видно будет.

— Тут, значит, ситуация такая…

В трубке повисла пауза, и Лагутин вдруг совершенно явственно ощутил тяжесть этой паузы, и мгновенно представил каменную плиту, которая опускается на него, Виктора Эдуардовича, — а ведь у него никогда не было болезненного воображения.

— В общем, непростая ситуация, — произнес наконец Мишанин. — Наш главный решение тут принял… Считает Шинкаренко, что на твоё место нужен другой человек. Понимаешь, структура-то наша такая, что мы должны быть, как жена Цезаря, — вне подозрений. Чтобы полная объективность и беспристрастность. А потому нужен человек совершенно нейтральный и лучше вообще из другого города. Чтобы связями опутан не был, заморочек ни с кем не имел, ни дружбы особой, ни вражды явной — только деловые отношения. Я, сам понимаешь, был против, но главный уперся…

— Я что, плохо работаю? — спросил Лагутин тихо и хрипло. В горле вдруг запершило, и слова стали продираться наружу, словно ежики.

— Да нет, ты, само собой, суперпрофессионал, никто не спорит. Но… Я ведь тебя предупреждал, Виктор, чтобы ты кончал из себя князька удельного строить. Много раз предупреждал, верно? — с досадой проговорил Мишанин. — Сигналы на тебя идут, понимаешь? Разные сигналы, из разных мест. Чиновники кое-какие бурчат, бизнесмены отдельные ворчат… Дескать, руки заламываешь, шеи сгибаешь, а если с какой просьбой, то только на полусогнутых…

— От кого сигналы поступают? — "Ежики" уперлись колючками в язык.

— А я знаю? Они ведь не мне поступают, а Шинкаренко. Про меня и тебя в городе все, кому надо, в курсе, и потому ко мне напрямую не суются. Опять же вся эта катавасия с Сашей Грибановым… Я ведь тебе сто раз говорил: отступись от него. А тебе шлея под хвост попала. Ну вот теперь она тебе горло перетянула. Доложил я Шинкаренко про дочку Сашину. И твои соображения доложил, как ты хотел. И что? У Саши большие покровители в Москве, а у Шинкаренко — хорошая соображаловка. Он сегодня Саше звякнул, вроде как о делах финансовых потолковать, а заодно делами семейными поинтересовался. Дескать, по телевизору у вас там сообщили жути всякие. Так вот Саша телевизионщиков сплетниками обозвал, того, кто им информацию вбросил, — мерзавцем, а себя преподнес, будто он весь в шоколаде да еще со взбитыми сливками сверху.

— Нашёл он вчера свою дочь. Поздно вечером вызволил, — процедил Лагутин.

— Ну да, а я раньше Шинкаренко всё выложил. Да еще и тебя попытался тоже шоколадом обмазать. Дескать, вот какой бдительный мужик Лагутин. А сегодня Шинкаренко взъярился и заявил, что ты, может, и бдительный, а только палки не туда, куда нужно, вставляешь, на тебя жалуются, и Грибанов вроде как последняя капля.

— И что я теперь должен делать? С Сашей замиряться?

Это Виктор Эдуардович никак не мог. Всё, что угодно, но только не это!

— Работу тебе надо искать. Я, конечно, постараюсь у вас кое с кем связаться, но сам понимаешь…

Лагутин почувствовал, как над ним поплыл потолок, а под ним начало рассыпаться кресло, и он вцепился пальцами в край стола, чтобы не упасть, но всё равно понял, что вот она — бездна. И она ждёт его.

Положив трубку, Мишанин долго смотрел на телефон, щурился, морщился и тяжко вздыхал.

Нехорошо, конечно, с Виктором получилось. Как-никак старый товарищ… Но, с другой стороны, он должен был Шинкаренко всё открыто выложить. Про Лагутина с Грибановым и про то, что он, Николай Фомич, много раз пытался отношения их урегулировать, но Виктор Эдуардович тут, как несгибаемый большевик. И ничего не сделать, кроме как узел этот рубить.

Всякие там "сигналы", конечно, были. Но Шинкаренко они не поступали — Мишанин их отлавливал и лично гасил. Однако всему ведь предел есть. И предел этот — Саша Грибанов со своими большими деньгами и высокими связями. Ему, Николаю Фомичу, нужно под этот "каток" попадать?

Вот именно, не нужно. А потому, когда Шинкаренко спросил: "Ну что, будем узел рубить и с Лагутиным прощаться?" — Мишанин лишь развел руками.