Полное собрание заблуждений

ГЛАВА 4

У Виктора Эдуардовича Лагутина, руководителя регионального представительства Федерального инвестиционного агентства, давно не было столь неудачной командировки.

Он вернулся домой утром в пятницу, пробыв в Москве всего сутки, хотя планировал вылететь из столицы только днём в понедельник. Его ждали пять деловых визитов, в том числе в выходные дни, плюс ужин с давним приятелем, первым заместителем руководителя Федерального инвестиционного агентства Николаем Фомичом Мишаниным.

Однако с самого начала всё не задалось.

Отмена, причем по совершенно уважительным причинам, сразу трех встреч вызвала, конечно, у Виктора Эдуардовича досаду, но вполне терпимую — в конце концов, так сложились обстоятельства и здесь никто не виноват. Четвертую встречу, намеченную на воскресенье, он решил отменить сам: она не стоила того, чтобы торчать в Москве до понедельника. А вот самая важная встреча должна была состояться именно сегодня — по большому счету именно ради нее Лагутин и прилетел в столицу.

Сегодня, в четверг, его обещал принять руководитель Федерального инвестиционного агентства Сергей Сергеевич Шинкаренко. Виктор Эдуардович сам напросился на приём, заготовив несколько серьезных вопросов, и самый главный из них — по крайней мере, для самого Лагутина — был связан с президентом строительной компании "Город" Александром Дмитриевичем Грибановым.

В ближайшие дни должен был состояться инвестиционный конкурс, который решал судьбу заказа на строительство конгресс-холла в Новосибирске — масштабного сооружения, объединяющего бизнес-центр и выставочный комплекс. И этот заказ ни в коем случае не должна была выиграть компания "Город". Ни в коем случае престижный заказ на большие деньги не должен был выиграть Александр Дмитриевич Грибанов!

…Секретаря комитета комсомола инженерно-строительного института Александра Грибанова заведующий отделом студенческой молодежи обкома ВЛКСМ Виктор Лагутин выделил сразу же. Энергичный, деятельный парень, в котором чувствовались ум, дисциплина и правильная идеологическая платформа. В полном соответствии с духом "перестройки и гласности". Именно на таких людей следовало опираться, именно на Грибанова и сделал ставку Лагутин, когда его вызвал первый секретарь обкома ВЛКСМ Николай Фомич Мишанин.

— Значит, так, Виктор. — Мишанин сделал серьезное лицо, однако присовокупил доверительную интонацию в голосе. — Есть мнение, — он поводил глазами по потолку, что для посвященных означало ссылку на обком КПСС и ЦК ВЛКСМ, — выдвинуть тебя на должность секретаря обкома комсомола по идеологии. Как ты на это смотришь?

— Ответственное дело, трудное… но почетное, — сдержанно и при этом с чувством глубокой осознанности произнес Лагутин. По правилам номенклатурного протокола именно так и следовало говорить: открыто показывать карьерные устремления ни в коем случае не полагалось. Кому надо, тот и так понимал. — Сделаю всё, чтобы оправдать доверие.

Эта фраза тоже была из разряда "протокольных", и Мишанин удовлетворенно кивнул: ритуал выполнен, теперь можно приступать к конкретным вопросам.

— До отчетно-выборной конференции два месяца, но уже в ближайшее время надо решить, кто заменит тебя на должности заведующего отделом. У тебя есть кандидатуры?

— Есть, — ответил Лагутин, почти не задумываясь, хотя на самом деле он это обдумал весьма основательно: о возможном служебном перемещении ему шепнули неделю назад, так что разговор с Николаем Фомичом не был особой неожиданностью. — Предлагаю кандидатуру Александра Грибанова, секретаря комитета комсомола инженерно-строительного института. Ему, правда, только двадцать четыре года, но я к нему не первый день приглядываюсь.

— Грибанов? — Мишанин благосклонно кивнул. — Слышал… Толковый парень… Хорошая организация… Несомненно, здесь большая заслуга секретаря… А то, что молодой, так сейчас времена другие. Тебе вот тоже двадцать шесть, а тебя на секретаря метим. Да и мне всего двадцать девять. В общем, готов поддержать. Составляй с ним беседу. Потом доложишь.

Виктор нисколько не сомневался, чем закончится беседа с Грибановым, однако её итог просто потряс.

— За предложение — спасибо. За высокое доверие — спасибо вдвойне, — начал Александр в полном соответствии с протоколом, и Лагутин удовлетворенно подумал, что будет у него человек, всецело обязанный ему, а это очень важно, когда имеешь в аппарате совершенно своего человека. — Но я вынужден отказаться.

— Что-о?! — не понял Виктор.

— Отказываюсь я.

— В каком смысле?

— В самом прямом.

— Если в прямом, — обозлился Лагутин, хотя внешне виду и не подал, — то вот так прямо и объясни: почему ты, комсомольский вожак, отказываешься взяться за более ответственный и сложный участок работы.

— Да я от более ответственного и сложного не отказываюсь, просто я другой участок работы хочу. Я решил на стройку уйти. Хочу профессию иметь. Чтобы крепко, со смыслом. И чтобы с перспективой.

— У тебя есть перспектива. Комсомольско-партийная работа, — каменным голосом проговорил Лагутин. — Ты, может, до секретаря ЦК партии дорастёшь.

— А я хочу дорасти до начальника стройки. Или нескольких строек. И чтобы все знали: я не просто на словах, я на практике своё дело знаю.

Лагутин тоже знал своё дело, а потому давил и напирал, но Грибанов не сгибался даже на градус и не сдвигался даже на сантиметр. В итоге разговор получился долгим, тяжелым и совершенно безнадежным.

Весьма скверно начался разговор и с первым секретарем.

— Значит, послал тебя к редьке с хреном? — с иезуитским участием осведомился Мишанин.

Лагутин заранее приготовил веские объяснения и даже начал их уверенно излагать, однако Мишанин оборвал:

— Брось мне тут речи толкать! Для высоких трибун прибереги. Ты этого парня тянул и ставку на него делал, а он тебя послал. Ты считаешь, что он дурак, а всё совершенно наоборот. В дураках оказался ты. Ты в нем ошибся, хотя в своих кадрах ошибаться права не имеешь. Ты промахнулся и мочканулся. И благодетелем он тебя считать не будет. Свалит на стройку и вычеркнет твою фамилию из своей телефонной книжки.

Виктор молчал, потому что говорить, в сущности, было не о чем. Не находились подходящие слова, кроме матерных, — только их и заслуживал Александр Грибанов, будь он неладен!

— Ладно, — сменил ехидство на деловитость Мишанин. — Мне тут параллельно еще одного человечка рекомендовали. Антона Ряшенцева из Железнодорожного райкома. Толковый, аккуратный, исполнительный… Этот на сторону коситься не станет. А ты учись в людях разбираться.

Через два месяца Лагутина избрали (точнее, неформально. назначили) секретарем обкома комсомола по идеологии. А еще через три месяца Мишанина забрали на повышение в Москву, в ЦК ВЛКСМ.

Перед отъездом Николай Фомич позвал к себе Лагутина.

— Ну вот что, Виктор, я малость осмотрюсь на новом месте, пооботрусь в коридорах и заберу тебя к себе. Обязательно заберу. Мне нужны свои люди. А ты — свой.

Он не спрашивал — он утверждал. И Виктор сделал умный ход: тоже посмотрел внимательно и сказал очень серьезно:

— Я всегда готов вам помочь чем смогу вне зависимости от нашей дальнейшей совместной работы.

В ЦК ВЛКСМ никакой совместной работы не получилось, хотя общение между бывшими коллегами сохранилось. Не успев толком осмотреться и обтереться в комсомольском ЦК, Мишанин через полгода вознесся ещё выше — в ЦК партийный, где снова стал осматриваться и обтираться, напоминая периодически Лагутину о своем намерении перетащить того в Москву.

Виктор всё это время тоже на месте не топтался. Проработав лишь год секретарем обкома комсомола, в начале 1991-го он перешёл на работу в горисполком, чётко сознавая: именно эта власть набирает большую силу. Тем паче что он стал заместителем председателя — непривычно молодым для старой номенклатуры, однако же наглядно демонстрирующим провозглашенный принцип "обновления и ускорения".

В Москву он отнюдь не рвался. Понимал: в этом огромном котле вполне может превратиться в крупинку, которую будет бросать в разные стороны бурлящая столичная жизнь и не ровен час выплеснет за стенки котла или придавит к самому дну. Нет, Лагутин крупинкой стать не хотел. Он предпочитал быть управляющим в княжеском поместье, нежели пажом при королевском дворе.

Как управляющему, ему было передано несколько структур, в том числе совсем новая — комитет по предпринимательству. Но именно из-за этого служебного "участка" у Виктора Эдуардовича впервые прихватило сердце — 19 августа 91-го года, когда произошел путч, призванный смести к чертовой матери всех этих предпринимателей, а заодно и тех, кто ими "рулил". О Мишанине он тогда, конечно, даже не вспомнил, однако же Николай Фомич напомнил о себе сам, позвонив на следующий день после провала путча.

Работник ЦК КПСС был в состоянии более чем удрученном. И Лагутин, работник горисполкома, сделал очередной умный ход:

— Николай Фомич! — Несмотря на малую разницу в возрасте, Лагутин по старой привычке называл Мишанина по имени-отчеству, хотя и перешёл на "ты". — Если что случится, возвращайся в Новосибирск. Здесь всё будет нормально. Здесь тебя помнят. Здесь тебя поддержат.

Обещания давал лично он, но ответственность как бы распределял на всех. Коллективная порука всегда была легче персональной. Мишанин, однако, этой тонкости не заметил. Глубоко вздохнул и произнес проникновенно:

— Спасибо, Виктор. Даст бог, не пропаду.

И действительно, не пропал. Затаился примерно на год, после чего вновь осмотрелся, пообтерся и вылез на белый свет. Старые связи не подвели и в новые времена, бывший партийный работник был пригрет в одном банке, подзаработал кой-какой капиталец, после чего благополучно перекочевал на "демократическую" госслужбу, где одинаково ценили прогрессивные лозунги и опытную номенклатуру.

Лагутина после путча вообще отлично вознесло, и в последующие годы он побывал в должности первого вице-мэра, вице-губернатора, руководителя сначала одного, а потом другого представительства серьезных федеральных ведомств.

Да, у него не было крупномасштабной власти, но зато его власть на вверенной "территории" была безоговорочной. Управляющий княжеским поместьем в этом самом поместье был, по сути, главнее князя.

Правда, два с лишним года назад пришлось пережить неприятные дни. Пошли вполне серьезные разговоры, что возглавляемую им структуру собираются упразднить, но самому Лагутину ничего взамен не предлагалось. Тогда он очень напрягся: совсем без работы, конечно бы, не остался, однако работа работе рознь. Он давно привык быть влиятельным человеком, но по-настоящему влиятельных постов насчитывалось не так уж много, и все они были заняты.

Мишанин, с которым за эти годы у Лагутина сложились приятельские отношения, позвонил исключительно вовремя. Похоже, он и сам это знал, потому как начал разговор без привычных расспросов "за жизнь", а сразу по существу:

— Хочу тебе, Виктор, новость интересную рассказать. У нас тут создано Федеральное инвестиционное агентство. Слыхал небось? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Директором поставлен некий Шинкаренко. Тебе эта фамилия наверняка ни о чем не говорит, но география всё прояснит: питерский он. А для баланса между столицами на должность первого зама назначен я.

— Поздравляю, — вставил-таки слово Лагутин.

— Место хорошее, даже очень. Битвы вокруг шли — Наполеону не снились! — Мишанин хмыкнул, причем довольно злорадно. — Но это уже всё, отгремели бои, пушки зачехлили, перемирие достигнуто. Теперь агентство намерено создавать представительства в перспективных, с нашей точки зрения, регионах. Мы "перспективных" с Шинкаренко меж собой поделили, и мне, ясное дело, Новосибирск отстегнули. А я предлагаю место руководителя тебе. Когда-то ты мне трудоустройство предлагал — помню девяносто первый, ничего не забыл, — а теперь я тебе. Согласно собственным и твоим интересам. Объяснять сейчас твой интерес надо? — И, снова не дожидаясь ответа, сказал: — Думаю, не надо. Особенно в свете последних решений в отношении твоего нынешнего ведомства. В курсе я этих решений и потому говорю со всей определенностью: разгонят вас, даже не сомневайся.

— Я готов, — твердо произнес Лагутин.

— А я и не сомневался, — опять хмыкнул, но уже удовлетворенно Мишанин.

…Встреча с Шинкаренко была назначена на четырнадцать часов, однако Лагутин на всякий случай перезвонил в приемную.

— Виктор Эдуардович! Вы очень вовремя, я только что собиралась звонить вам, — сообщила секретарь Майя Степановна подчеркнуто любезным тоном, который Лагутина мгновенно насторожил.

На примере собственной секретарши он прекрасно знал: если та добавляла в интонацию лишнюю ложку сахара, это означало одно из двух — либо звонил очень важный человек, либо менее важному, но достаточно значительному человеку она намеревалась дать отказ.

— К сожалению, Сергей Сергеевич не сможет вас принять, — подтвердила нехорошую догадку Майя Степановна. — Ваша встреча назначена на два часа, но Сергею Сергеевичу позвонили из аппарата премьер-министра… — секретарь на мгновение запнулась и продолжила: — В общем, это время у Сергея Сергеевича будет занято.

— А другое время? — не отступил Лагутин.

— К сожалению, всё расписано и на сегодня, и на завтра. У Сергея Сергеевича очень плотный график. Но вы можете связаться с Николаем Фомичом, он наверняка вас примет, — посоветовала Майя Степановна и добавила: — Только он сейчас на совещании в Министерстве экономического развития, появится часа в три.

Николай Фомич позвонил в четыре и без всяких предисловий заявил:

— Я сейчас подъеду к тебе в гостиницу. Не будем оттягивать до ужина.

"Что-то случилось", — встревоженно подумал и без того расстроенный вдрызг Лагутин. Беседа с Шинкаренко, к которой он готовился долго и тщательно, полетела псу под хвост. Да, он заранее передал руководителю агентства убойную по своей аргументированности должностную записку, но Виктор Эдуардович по опыту знал: правильно выстроенный разговор всегда сильнее правильно подготовленных бумаг. Особенно, когда время не терпит.

— То, что тебе, Виктор, обломилась встреча с Шинкаренко, знаю, — прямо с порога сообщил Мишанин. — И это плохо.

— Там какие-то дела с аппаратом премьера… — вроде как попытался оправдаться Лагутин, но Мишанин только рукой махнул:

— Там дела похуже. Вместо того чтобы встретиться с тобой, Шинкаренко встречался… — Николай Фомич поморщился, — с Сашей Грибановым!

— То есть как?! — опешил Лагутин.

— А так. Шинкаренко действительно позвонили из аппарата премьера. Фамилии не знаю, врать не буду… но, судя по всему, такая волосатая лапа!.. Сплошные заросли! И звонила эта лапа как раз по поводу Грибанова.

— Но ведь я тебе заранее передал свои соображения… В том числе сведения, которые я получил: Грибанов, вопреки всем правилам, пытается выйти напрямую на вас, минуя региональное представительство.

— Передал. И я их тогда же изложил Шинкаренко. И он согласился: все инвестиционные предложения по нашей линии должны проходить через региональные представительства. Грибанов к тебе ни с чем не обращался в отличие от трех других ваших местных фирм. Следовательно, Грибанов, по определению, к конкурсу не допускался. Ты, конечно, Виктор, нюх имеешь волчий, — воздал должное Мишанин. — Последний день приема заявок — ближайший понедельник. Я тебе вчера по телефону сказал: нет Грибанова на нашем горизонте. Но ты всё равно примчался, чтобы веско, как ты всегда умеешь, прочистить на всякий случай Шинкаренко мозги. И прочистил бы, нисколько не сомневаюсь. Однако вот как всё повернулось…

— И что дальше? — едва справляясь с внутренним бешенством, спросил Лагутин.

— Максимум завтра, в пятницу, от Грибанова поступит заявка на конкурс. Напрямую к нам. И мы её примем, никуда не денемся. А потом… — Мишанин фыркнул, — он этот конкурс и выиграет! Или ты сомневаешься?

Виктор Эдуардович не сомневался. Игры с конкурсами он знал не хуже первого заместителя руководителя агентства, равно как и возможности "волосатых лап", которые могли поднять нужного человека выше любого подъемного крана.

— И вот что я тебе еще скажу, Виктор, — покачал головой Николай Фомич. — Саша Грибанов уже давно не владелец кооператива по строительству сортиров. У него крупная компания с хорошими финансовыми показателями и надежной репутацией. Его кандидатуру поддерживает ваш губернатор. И хотя агентство контролирует, как расходуются выделяемые деньги, а все инвестиционные проекты по нашей линии в Новосибирске идут через тебя, на сей раз тебя обошли. И поверь мне, твоему старому товарищу: не лезь на рожон. Твои личные отношения с Сашей не стоят того, чтобы попадать под асфальтовый каток.

Личные отношения!..

Они оборвались в тот самый день, когда Грибанов отказался стать человеком Лагутина. Хотя, пожалуй, нет. Тогда оборвались хорошие личные отношения и начались другие — тоже личные, но отнюдь не хорошие.

Лагутин прекрасно помнил март 91-го года. Как раз накануне женского праздника. Грибанов, в тот период владелец кооператива, занимавшегося ремонтом квартир и строительством дачных домиков, пришел к недавно назначенному зампреду горисполкома, курирующему комитет по предпринимательству. Грибанову нужно было какое-то разрешение, за которым тот ходил по инстанциям с начала зимы, натолкнувшись в результате на отказ городских чиновников.

Разговор начался с панибратского, причем на "ты", "Привет, Виктор!", продолжился весьма пренебрежительными отзывами о подчиненных Лагутину бюрократах, а закончился тем, что, весьма выразительно хмыкнув, Грибанов вытащил из кармана конверт и положил его перед Лагутиным.

— Это взятка? — угрожающе спросил Виктор Эдуардович.

— Это тебе подарок к Восьмому марта, — ничуть не смутился, а тем паче не испугался Грибанов.

— Я не беру взятки! — Лагутин подцепил конверт двумя пальцами и, словно червяка, отшвырнул на противоположную часть стола, чуть ли не в руки кооператору.

Это было правдой. Ни тогда, ни в последующие годы Лагутин ни разу не позволили себе принять взятку — ни в виде денег, ни в виде особо дорогого подарка. Конечно, в начале приватизации он кое в чем поучаствовал и кое что заполучил — в полном соответствии с тогдашними законами, но не напрямую, через жену и брата, и без наглости, в меру, не вызывая впоследствии никаких нареканий. Этой "меры" ему, отнюдь не жадному до шикарной жизни, не имеющему детей, а соответственно, наследников, вполне хватало для комфортного существования без оглядки на чиновничью зарплату и без грустных дум по поводу дальнейшей старости. Но что касалось взяток… Это было табу.

Нет, им руководила отнюдь не высокая мораль. И не страх разоблачения. Им руководил жесткий и тщательно обдуманный принцип.

Он много раз видел, как благодаря власти обретаются деньги. И он много раз видел, как потом деньги начинают командовать властью. Он был совершенно уверен: достаточно польститься даже на рубль, и тот, кто дал этот рубль, тут же начнет диктовать свои условия. Взятка становилась крючком, на который подцеплялась подчас весьма крупная рыба, и эта рыба была вынуждена тащиться за крючком, который дергал ушлый рыболов. Рыболов мог позволить рыбе свободно плавать, а мог выдернуть на берег, заставив бить хвостом о землю.

Лагутин отнюдь не был равнодушен к деньгам. Но истинную любовь он испытывал только к власти. Пусть ограниченной определенными границами, но абсолютной и неоспоримой в рамках этих границ.

— Я не продаюсь, — произнес Лагутин непререкаемым тоном.

— Ну и зря, — пожал плечами Грибанов и ушел, не попрощавшись.

А через десять дней в самой острой и популярной местной газете появилась критическая статья о бюрократической волоките, чиновничьем произволе и зажиме кооперативного движения с четким указанием фамилии главного виновника. Подписана была статья председателем кооператива "Город". То были времена, когда печатное слово еще воспринималось очень серьезно, и Лагутину пришлось давать объяснения — с его точки зрения, весьма унизительные. Про взятку он, впрочем, предусмотрительно умолчал.

В последующие годы пути Лагутина и Грибанова пересекались многократно, а отношения вполне укладывались в определение "холодная война". Высокопоставленный чиновник время от времени включал "административный механизм", тормозящий то или иное дело богатого бизнесмена, а бизнесмен открыто демонстрировал полное пренебрежение к чиновнику. Каждый нашел самое уязвимое место противника и стрелял туда снайперскими выстрелами. Однако счет между ними сохранялся ничейный.

Когда возник проект строительства конгресс-холла, Лагутин понял, что настал его звездный час, потому как участие в этом престижном и дорогом проекте явно обещало стать звездным часом Грибанова. Поскольку деньги должны были идти через Федеральное инвестиционное агентство, у президента компании "Город" имелся лишь один путь — через региональное представительство.

На сей раз Лагутин не собирался чинить препятствия. Совсем наоборот. Он хорошо всё продумал, заготовил аргументы, спланировал действия и был почти уверен, что произойдет именно так, как надо. Грибанов получит наилучшее экспертное заключение да плюс к тому другую реальную помощь, но прежде придет к Лагутину на поклон и станет вокруг него кружить, и будет чётко знать, кому он обязан, и все, кому надо, это тоже узнают.

Виктор Эдуардович облагодетельствует Александра Дмитриевича, не взяв, разумеется, за услугу ни копейки, и Грибанов будет полной ложкой хлебать это благодеяние, никуда не денется.

Однако всё вывернулось не в ту сторону. Грибанов, вцепившись в идею строительства конгресс-холла, даже на пороге регионального представительства не появился. Он действительно принялся и кланяться, и кружить, но где-то в Москве, в местах для Лагутина труднодоступных и неподвластных, а в итоге… Это был как раз тот самый случай, когда Виктору Эдуардовичу приходилось признать свое поражение.

…Из Москвы он улетел вечером — в Новосибирск прилетел ранним утром.

В Москве было тепло, сухо и пахло летом — в Новосибирске было холодно, дождливо и пахло осенью.

В Москве его никто не ждал. Даже с Мишаниным поужинать не удалось.

В Новосибирске его встречал Антон Федорович Ряшенцев. Некогда надежный завотделом обкома комсомола и уже много лет — верный помощник, человек на все руки и на все случаи.

Домой ехали молча. Ряшенцев вопросов не задавал — он умел не задавать лишних вопросов. Из телефонного разговора, когда Лагутин сообщил о возвращении в Новосибирск, понял: что-то не срослось, причем сильно. Глядя на непроницаемое лицо шефа, чувствовал: тот разозлен и напряженно думает, что с этой злостью делать.

Антон Федорович не ждал шефа до вечера понедельника, договорившись в этот день, в 11.30, посетить салон Вениамина Феклистова. И что теперь?

— Какие будут указания?

Он вынул красивую ручку и солидный блокнот в коричневом кожаном переплете. У Ряшенцева всё было красивым и солидным — за исключением его самого: низкорослого, с покатыми плечами, еще в юности образовавшимся брюшком, с жидкими рыжеватыми волосами и веснушчатым лицом. Он всю жизнь прикрывал красивыми и солидными вещами собственное внешнее несовершенство, изрядно преуспев в этом старании. По крайней мере его костюмы уже долгие годы служили образцом портновского искусства и весьма удачной ширмой для неудачной фигуры. Костюм, который он намеревался забрать у Вениамина Феклистова, обещал придать стройность и респектабельность.

— Сегодня приедешь за мной к двенадцати. В выходные… — Лагутин вылез из машины, ступил на крыльцо, остановился в раздумье. Ряшенцев замер рядом. — В выходные можешь быть свободным. По поводу расписания на понедельник решим чуть позже.

— Я бы хотел отпроситься в понедельник, совсем ненадолго. Я думал, вас не будет и… Я в 11.30 должен быть в салоне Феклистова, — честно признался Ряшенцев.

— Очередными обновками обзаводишься?

Лагутин оглядел помощника с ног до головы, его губы дрогнули то ли в добродушной усмешке, то ли в язвительной ухмылке — даже всё и всегда улавливающий Антон Федорович не понял.

— Феклистов — очень хороший мастер. У него многие приличные люди одеваются, — сказал Ряшенцев только для того, чтобы как-то отреагировать.

— Приличные люди, говоришь? — Лагутин всё же выбрал язвительную ухмылку. — Ну-ну…