Полнолуние

Глава 28

Подвыпившие рабочие, переругиваясь, монтировали между уличными фонарями гирлянды из крашенных в разный цвет лампочек. Площадка на телескопическом подъемнике была несколько ниже, чем нужно, и они, подложив на поручни несколько коротких досок, тянулись руками вверх, кое как цепляя несущие провода. Мимо прошли две женщины в оранжевых платках. Они иногда останавливались, приставляли к стенам домов невысокую лесенку и втыкали в металлические кронштейны красные флаги. А через улицу Герцена уже были переброшены несколько широких полотнищ: «Да здравствует 68 я годовщина Великого Октября!», «Да здравствует Перестройка — обновление и уточнение Марксистско ленинского учения!», «Пусть дружба всех стран крепнет в веках!».

Было пронзительно холодно и тоскливо. Небо, задернутое монотонными серыми облаками, светилось ровным призрачным светом, будто стекло аквариума. В воздухе носились запахи автомобильных выхлопов, городской пыли, влажной земли газонов и скверов. Из подворотен и дворов тянуло мусорными контейнерами. На карнизах сидели нахохлившиеся сонные голуби и бессмысленными глазами озирали окрестности. Изредка каркали деловые вороны, маленькими стайками кружащиеся над своими излюбленными местами — задворками пельменных и всевозможных ведомственных столовых. С Садового кольца слышался вечный гул плотного транспортного потока. Этот поток через равные промежутки времени, преодолев плотины светофоров, прокатывался по улице Герцена, вкрадчиво шурша шинами легковушек и гремя рессорами грузовиков. Надсадно завывая электродвигателями, проползали набитые утренним людом троллейбусы. Водители равнодушно закрывали двери, отсекая не успевших зайти пассажиров. Они были похожи на восковые фигуры Музея мадам Тюссо за витражами лобовых стекол, по которым скрипели «дворники», подчищая со стеклянной поверхности мелкие капельки измороси.

Алешин уже десять минут стоял под колпаком телефонной будки, безрезультатно накручивая Катин номер, слушал длинные гудки.

Он знал: она сейчас сидит у своего белого телефона, сложив руки, и как загипнотизированная смотрит на звенящую пластмассовую коробку. Она капризничала, показывала характер, пыталась уверить себя в своей правоте. Она сто раз называла про себя Дениса ничтожеством, грубым соблазнителем, нечистоплотным дельцом, уезжавшим от нее из за своих криминальных дружков. Она злилась на него за свои переживания, клялась, что больше никогда не будет встречаться с ним, говорить, обнимать за шею и смеяться его дурацким рассказам о «пневматическом метро», «замкнутом цикле питания» и «воздушных пилюлях».

Катя разорвала и скинула с балкона подаренный им шикарный альбом Рафаэля. Но падающие вниз обрывки мадонн и мифологических богов не принесли ей желаемого удовлетворения. Катя опять погрузилась в мир своей подруги Лены с ее вечными проблемами «Приветливого месяца»; Бабкина, уже открыто вытирающего ноги о Лену и ее семью, попавшего все таки в группу и теперь таскающего ящики аппаратуры, так как голоса и слуха у него не оказалось. Катя подозревала, что у них там в «Месяце» царит «голубой культ», но она дипломатично молчала, когда Бабкин при ней рассказывал про свои успехи в «завоевании» победительниц конкурсов красоты в Риге и Лиепае. Она бесилась, находясь в обществе Бабкина, Брызгалова и его полоумного деда, с маниакальным упорством клеящего фантастические модели самолетов и в пьяном виде пристающего ко всем, прося подержать самолетики, пока он будет разыгрывать воздушную битву над Курской дугой…

А Денис продолжал звонить почти каждый день, несмотря на молчащий телефон, бросал в ее почтовый ящик бутоны тюльпанов и подолгу стоял под окнами, облокотившись на крышу своей машины, в которой нервничал и ехидничал Лузга.

— Алло, это маршал Рокоссовский беспокоит. Алло, Катя, это я… Не вешай трубку! — Алешин кутался от холода в плащ и завязывал на горле шарф. Через разбитое стекло в будку задувал ветер.

Катя держала трубку на весу и боролась с одновременно бушующими желаниями бросить ее и крикнуть: «Денис, приезжай скорее, мне так плохо без тебя!»

— Катя, я понимаю, я был несдержан там, в парке, но мне тогда казалось, мир навалился на меня одного всей своей тяжестью. Меня прижимало к земле, и я агрессивно оборонялся. А ты добивала меня, как добивали гладиаторов на арене Колизея. Но сейчас я другой, я изменился, и ты должна понять меня. Я один, совсем один. Кроме матери и тебя, у меня никого нет. И не будет. Я это чувствую. Я это знаю. Катя, не молчи, это невыносимо! — Денис отмахнулся от настойчивого гудка автомобильного сигнала.

Лузга, сидящий в машине на другой стороне улицы, яростно тыкал пальцем в наручные часы. На заднем сиденье ворочались два мордатых боевика из охранного отряда Могилова.

— Я… Я не знаю… — наконец решившись, прошептала Катя. Слезы душили ее. — Приезжай сегодня к семи часам…

— И я опять окажусь у запертой двери? — почти крикнул Денис.

Взревел мотор «жигулей», и Лузга, не обращая внимания на все правила дорожного движения, развернул машину посреди улицы и дико заорал:

— Колдун, мы опаздываем, он уйдет, уйдет!

— Катя, ответь мне, Катя! — Алешин изо всех сил сжал трубку.

— …дверь будет открыта…

— Катя, я примчусь сейчас, пропади оно все пропадом!

— Нет, я очень устала. Потом. В семь. До свидания, Денис. — Она разрыдалась и, повалившись на кровать, уткнулась горячим лицом в подушки.

— Черт бы тебя побрал, ты все погубишь! — ворвался в телефонную будку Лузга и поволок Алешина к машине.

Они помчались, скрипя на поворотах шинами мимо предпраздничных очередей за водкой, обгоняя колонны армейских грузовиков, развозящих по казармам участников традиционного парада, возвращающихся с утренней репетиции, мимо рвущихся на ветру красных флагов и огромных портретов Маркса, Энгельса и Ленина. Боевики, сидевшие позади, негромко переговаривались:

— Я там присмотрел неплохое место. Заброшенный дом под снос. Все как на ладони и выход на соседний переулок. Замочим и без помех смоемся. Могила сказал, чтоб наверняка, без случайностей… Желательно в голову.

Лузга сосредоточенно молчал, крутя баранку авто и дергая рычаг передач. Алешин знал — он думает о том самолете «Люфтганзы», на борт которого сейчас должен подниматься Ягов, зарегистрировавший перед этим билет на авиарейс Москва — Рим. Оставшись теперь преемником Ягова, Лузга внутренне ликовал, скрывая свои чувства от людей Могилова. Эрнестыч страшно боялся, что Ягов никуда не уедет после провала «Логова» и начнет докапываться до причин неудачи, уничтожая всех подозрительных. Но Ягов плюнув на все, занялся проверкой реальности вклада в «Дойче банк». Убедившись, что тридцать пять миллионов долларов ждут его в миланском филиале, бросил все дела на Могилова и умчался в аэропорт Шереметьево. Последнее его распоряжение касалось полковника Главного управления Генерального штаба Феофанова. Пока Генштабист был жив, Ягов не чувствовал себя в безопасности даже в затерянном домике какого нибудь альпийского лесника или егеря. А Феофанова уже искала контрразведка, искала человека, который все знал о грузе 289 А, который единственный мог обеспечить дублирование информационных каналов Генштаба на Восток, который теперь прятался неизвестно где, пропал, растворился в многомиллионном городе. Везде стояли кагэбэшники и контрразведчики ГРУ, щупая потными ладонями в карманах его фотографии в профиль и в фас, в мундире и без. Феофанов же тискал зашитую в куртку фальшивую чековую книжку «Ситизен банка», прячась в законсервированной мазутной котельной на Остоженке. Это место и вычислил Алешин, безжалостно подставив под боевиков Могилова, обманутого соавтора операции «Проволока».

Вот и Остоженка. Машина свернула в параллельный переулок. Боевики вывалились из прокуренного салона и скрылись за забором, огораживающим ветхий трехэтажный дом с выбитыми стеклами и осыпавшейся лепниной. Они бесцеремонно затопали вверх по лестнице, по выщербленным, вытертым множеством ног ступеням, заваленным мелким хламом. Алешин медленно поднимался за ними. Он терзался картинами «десятиминутного будущего». Вот один из боевиков, сметая ладонью пыль с подоконника, просовывает через торчащие в раме осколки стекол тонкий ствол снайперской винтовки. Вот Алешин указывает на ссутулившегося мужчину, с оглядкой выходящего из узкого прохода между железобетонными лотками, громоздящимися здесь серыми штабелями. Оптика ловит в перекрестие втянутую в плечи голову. Винтовочный ПБС гасит звук выстрела и язычок пламени. Генштабист хватается за воздух и падает на канализационный люк. Снайпер еще два раза стреляет, метя в безжизненное лицо, и, заметив на углу Остоженки старушку с авоськой картошки, спешащую к упавшему, прячет винтовку в глубь темной комнаты с лохмотьями полосатых обоев на стенах: «Точняк!»

После этого Алешин сядет в машину и будет молча курить, не обращая внимания на приставания Лузги:

— Ну теперь, когда эти жлобы ушли, поделись, что ты думаешь по поводу Могилова. Наши люди уже готовы, они ждут твоего сигнала. Место Ягова ждет своих настоящих паханов, ждет достойных людей, а не этого идиота Могилова. Ну? Надо начинать свару, нужно захватить власть в нашей богадельне. Колдун, ты ведь не сможешь остановиться на полдороге? Не сможешь, не сможешь…

— Папа, папа, смотри, что мне показал дядя Штюбе! — Мальчик выскочил из детской комнаты, где весь пол был завален игрушками.

— Алло, да, Фогельвейде у аппарата! — Манфред мягко отстранил своего сына, пытающегося показать отцу прием вольной борьбы. — Подожди, Отто, у меня очень важный разговор по работе. Мальчик огорчился и принялся ждать, когда отец наговорится и снова окажется в его власти…