Полундра!

Глава третья

Рон

Ну вот я и мичман. Любимая моя хоть и младше на год, но даже раньше заканчивает, только у нее еще практика, потому что личная ученица профессора. Жениться нам, кстати, разрешают, поэтому мы это довольно быстро проворачиваем. Сейчас не то, что при бывших — шумные церемонии не приняты, просто посидели со своими, и все. Пролетает практика, и направляют нас обоих на че-эф, черноморский флот, значит.

Меня на новый корабль, а любимая моя на берегу остается, хирургом госпиталя, значит. Как ни трудно расставаться, да так оно лучше, а то еще и за нее волноваться… Все понимают, потому и меня стараются с корабля отпустить пораньше, и ее не изнуряют. Да и какие нынче больные — мир у нас, только на западе фашист силу набирает, и чует мое сердце, нам войны не избежать, что бы там товарищи из ТАСС ни говорили.

— Пойдете вахтенным на «Москву», — приказывают мне в штабе. — Корабль новый, лидер миноносцев.

Ну с приказом не спорят, корабль действительно новый, вот только мичман в роли вечного дежурного, пока судно готовится — это странно. Через неделю приходит приказ: мне лейтенантские погоны вне очереди. С чего вдруг такое расположение командования? Непонятно.

Входим мы с «Москвой» в третий дивизион Отряда Легких Сил, что тоже неплохо, ибо лидеры редко когда поодиночке ходят. Я смотрю на свой уже корабль и понимаю — вооружен он недостаточно. Вопрос только в том, как это доказать? Иду к жене советоваться. Она у меня умная и доверяет мне абсолютно, как и я ей. Любимая моя еще когда призналась, что родители репрессированы, но для меня разницы нет. Я ее люблю, а не родителей, тем более что с моими тоже не все ясно.

— Попробуй под видом учений попросить, чтобы цели для зенитчиков выставили, — предлагает мне любимая. — Потом, когда будет ясно, куда они не достают…

— Я тебя люблю, — целую я ее, отправляясь в штаб чуть ли не бегом.

Говорить о чем угодно я умею, а говорить правильным языком меня научили. Поэтому я толкаю с ходу речь о готовности, о злых врагах, что могут быть где угодно, и предлагаю свой план. Учения зенитчиков, значит. Тут же оказывается, что самолеты могут конус таскать — так пилотов тренируют. Мне эта мысль очень нравится, командованию, я вижу, тоже — такие учения позволяют нам сделаться особенными, а им выделиться. Ну и соглашаются они, конечно.

Проходит две недели, и тут как снег на голову приезжает не только комдив, но еще и из Москвы кто-то важный. У всех, значит, щечки белые, коленки дрожат, а мне-то что, я результат знаю. И тут москвич отводит меня в сторону.

— Давай, — говорит, — рассказывай, зачем это затеял.

— На лидере, — объясняю я ему, — зениток почти что и нет. У нас получается целый сектор, который не простреливается, вот это и доказать хочу.

— В соколов наших ты не веришь… — задумчиво говорит он мне.

— Та вы шо! — от волнения перехожу на родной с детства говор. — Да шоб я кефира не видел! Но корабль должен уметь защититься, не полагаясь на других.

Вот тут он со мной согласен, ибо в уставе написано, что корабль — боевая единица в самом себе. А раз так, то я кругом прав, что мы сейчас и наблюдаем. Когда москвич своими глазами видит, что именно происходит, он темнеет лицом. Комфлота наш пытается меня даже арестовать, да не выходит у него, а вот у москвича все выходит, потому он уезжает, а мы без комфлота получаемся. Ну да это не моя проблема. Для меня главное — корабли вооружены будут и, если что, мы врага во всеоружии встретим. Чует мое сердце, враг будет…

Луна

Разумеется, я ему все рассказала. И о родителях, и о том, что фамилия другая, но он мне ответил, что все не важно, ведь важна только я. От его слов очень тепло на душе становится, просто невозможно рассказать как. Наверное, это и есть настоящая любовь, как в книгах.

Я теперь работаю в береговом госпитале, хотя тут больше скучно, но мой муж на корабле, встречаемся мы часто, так что жизнь у нас довольно спокойная. Только вот сны… С момента приезда в Севастополь мне снятся странные сны — о мальчиках и девочках где-то не в России. Они умеют колдовать, но на этом хорошие новости заканчиваются, потому что ими точно манипулируют, а у той девочки, с которой я ассоциируюсь во сне, рано гибнет мама, при этом никакого расследования не проводится. Буржуи есть буржуи, что и демонстрирует папа девочки, не найдя ничего лучшего, чем обвинить ребенка в смерти мамы. Тьфу!

Странные сны, но я о них пока никому не рассказываю, еще сумасшедшей сочтут. А вот обстановка вокруг едва заметно накаляется. Я просто чувствую, как на западе сгущаются тучи, и не понимаю беспечности нашего командования. Впрочем, это не мое дело. А вот что мое — это людей лечить, чем я и занимаюсь.

Любимый мой служит на своей «Москве», при этом довольно далеко заходит, что мне о многом говорит. Так вот, муж добивается зенитного прикрытия корабля, вместе с его кораблем прикрываются и другие, что очень хорошо — если что, больше шансов выжить, ибо кажется мне, что война не за горами. Хочется, конечно, верить вождям да сообщениям ТАСС, но пока не можется. После родителей не верю я уже, но свое неверие прячу, потому что лучше в госпитале, чем у стенки ждать расстрела. Говорят, перед расстрелом зеленкой лоб мажут, для лучшего прицеливания. Врут, поди…

Год проходит, а мне все грустнее становится, не могу объяснить почему. Любимый мой тоже довольно напряженный, да все больше немцев в воздухе «теряется». Причем он говорит — как-то слишком близко к базе они маршрут теряют, значит, это разведка. Но почему тогда никто не реагирует? Ведь должна же быть хоть какая-то реакция, а ее нет. И хорошо бы мы не видели, да только муж тоже замечает, и это пугает…

Гарри

Лейтенанта я получил после войны с финнами. Хоть и успел полетать совсем немного, но сбил кого-то важного, похоже. Летел транспортник в сопровождении «худых», я ему первой же очередью пилотов… сократил. Потом уже сопровождение на меня навалилось, вот тогда я новый самолет по достоинству оценил, хоть и экспериментальный он был. Однако позволил мне двоих приземлить и домой на остатках горючего уйти. После этого как раз и орден получил, и звание. С практики вернулся в училище, там все очень удивились.

Училище я с отличием заканчиваю. Поначалу речь идет о западной границе, но потом меня определяют в противовоздушную оборону столицы. Самолет, правда, со мной остается, как ни странно. Он один такой на весь полк, но я его люблю как родного. Разрешают даже семью перевести поближе к месту службы. Ну да орденоносцев немного совсем, вот и разрешают.

А еще мне снятся сны. О них я молчу, конечно, потому что в них я англичанин. Я мальчишка-сирота, которого подчеркнуто не любят родственники, избивая за малейшую, часто кажущуюся, провинность, но есть в его детстве что-то странное: он не озлобляется, а так просто не бывает. Не может такого получиться, чтобы ребенок, не испытывающий ни ласки, ни тепла, оставался доверчивым и открытым. Я видел беспризорников и могу очень хорошо о том судить. Значит, что-то в жизни мальчонки неправильно.

Ему одиннадцать, и тут ребенок узнает, что может колдовать, но при этом не удивляется великану, боится опекунов, даже не пытаясь им отомстить. Я бы посмеялся, честно, потому что такого быть не может. Окажись я на его месте, отомстил бы обязательно, хоть попытался бы, что возвращает нас к мысли, что понимаем мы далеко не все. Зато во сне я вижу девочку… Всей душой, всем сердцем чувствуя — она та, кого я ищу. Но сон есть сон…

— Так, ты у нас готовишься в комэска, — сообщает мне командир полка. — Потому полетишь на парад.

Лучшие пилоты проходят над головами людей на параде; большая честь это, большая удача, потому что затем товарищ Сталин обязательно знакомиться приходит. Нравится ему с пилотами знакомиться, что и хорошо — скажу ему про самолет, может, появится такой в частях. Ну, если решусь, конечно, потому как боязно — все-таки сам Вождь…

Вот я собираюсь на парад, для чего мне нужно перелететь на подмосковный аэродром, почти в самом городе находящийся, отметить путевку, и можно будет погулять по столице. Интересно же, как здесь все устроено, Москва же, огромный город. Ну вот сказано — сделано. Рассусоливать нечего, небо у нас нынче пока еще мирное, так что… Чует мое сердце, все не просто так: и немецкие самолеты у чухонцев, и вообще…

С аэродрома меня в город полуторка отвозит аэродромная, ну а дальше метро, трамвай… так я до центра и добираюсь. В первую очередь на Красную площадь, а потом уже можно и дальше погулять. Но все мои планы оказываются разрушены, когда я вижу совсем юную девушку, чуть ли не девочку. Меня будто толкает к ней, да так, что сопротивляться совершенно никакой возможности нет. Что со мной?

Гермиона

Парень мне нравится. Несмотря на то, что мне до взрослости еще время есть, но нравится он мне, и все. Высокий, синеглазый пилот, орденоносец к тому же! И тянет меня к нему как магнитом. Кажется, он именно тот, кто мне нужен. Уговорившись встретиться еще, расстаемся, потому что мне в наркомат надо. Прошло время доносов, сейчас у нас настоящие шпионы обнаруживаются. И хитрые такие… Вот только количество их мне не нравится, не о самых лучших вещах это говорит.

— Мамочка, а мы можем аккуратно узнать о пилоте одном?.. — интересуюсь я у мамы. — Меня к нему тянет, и он хороший, но…

— Умница, доченька, — улыбается мама, а затем записывает все мною выясненное и уходит.

Я же сажусь разбирать очередные донесения и, что греха таить, доносы. И снова несколько бумаг из разных областей, написанные одним почерком. По приказу наркома все сигналы сначала, не читая, нам доставляют. Я теперь работаю в аналитическом отделе, как раз эти бумажки и разбираю.

— Товарищ Кузнецов, — обращаюсь я к начальнику. — Опять враг работает как под копирку!

— Молодец! — хвалит он меня, заставляя улыбаться. Очень приятна эта похвала. А тут и мама возвращается.

— Хороший парень, — коротко говорит она мне. — Комсомолец, орденоносец, очень важную шишку сбил в Финляндии. Так что я возражений не имею.

— Ура! — радуюсь я маминому позволению.

Она знает, что глупостей я делать не буду, а если приставать начнет, так у меня в запасе и свисток милицию вызвать, и то, чему товарищ Спиридонов учит, так что тут мы еще посмотрим, кто кого. Но я почему-то думаю, что приставать этот пилот не будет. Есть у меня такое внутреннее ощущение.

Мы встречаемся довольно регулярно, гуляем, он очень предупредительный и вежливый. А еще не давит ни званием, ни мозгами. Веселый, улыбчивый парень, в которого я с каждым днем все сильнее влюбляюсь. Но он и сам, кажется… А еще цветами меня задаривает, в кино водит…

В какой-то момент я решаюсь познакомить его с родителями, на что мой друг соглашается. Поэтому мы идем ко мне домой в воскресный день. И вот тогда я узнаю, что, оказывается, папочка встречался с моим милым. Они начинают кого-то вспоминать, о чем-то разговаривать непонятном, и тут мне обидно становится — ну он же со мной, чего его папа…

— Не обижайся, милая, — прервав разговор, обращается ко мне он. — Ты все равно самая-самая, всегда и везде.

И моя обида улетучивается, потому что он это очень тепло говорит и нежно. Ну как тут обижаться? Вот и я не могу, поэтому только улыбаюсь ему, как же иначе?

И папочка с мамочкой смотрят радостно, и она говорит, что повезло мне. С этим я согласна, действительно же повезло. Мы прощаемся и идем гулять на наше место — в Сокольники. Очень мне там нравится, а для милого важно то, чего хочу я. Он сам так сказал! Ух, какая я счастливая!