Пороги

19. Овощная база

— Вы знаете, — сказал Фабрицкий, — что нам сегодня предстоит. Обсуждать вопрос не будем, теорию я и без вас знаю. Перед нами конкретная ситуация: предложено проработать день на овощебазе. И мы выходим. Вопросы есть?

— Все ли выходим, и если нет, то почему? — спросил Коринец.

— Отвечаю: Максим Петрович в командировке.

— Как всегда, — подсказал Коринец.

— Как почти всегда. Анну Кирилловну как женщину, скажем деликатно, не самого юного возраста я освободил своей властью.

— А Шевчук почему не явился? — спросила Даная.

— Он у нас на полставки.

— Ну и проработал бы полдня. Без него скучно.

В этот самый момент явился Шевчук. Маслянистый, сияющий, с сигаретой на нижней губе. Все засмеялись.

— В чем дело? Я опоздал?

— Мы как раз обсуждали вопрос, почему вы не принимаете участия в нашем культпоходе, — ответил Фабрицкий. — Некоторые дамы выражали сожаление.

— А я, как видите, явился. И полный трудового энтузиазма. Хочу воспеть поход на базу в стихах. Уже придумал первые строки: «Без этой базы я б загнуться рад, обрыдло было прозябать без базы...»

— Не надо! — застонали кругом.

— Нет, вы вслушайтесь, какие аллитерации: «Прозябать без базы»! Инструментовка на «б» и на «з»!

— Обойдемся без инструментовки, — решительно сказал Фабрицкий.

— А знаете, тут что-то есть, — вмешался Полынин. — Этот метаславянский язык: «обрыдло было». Продолжайте, Даниил Романович.

— Пока есть только четвертая строка: «Как мильонер, перебирать алмазы». Немного подумаю, сочиню и третью...

— Думать не надо, вот она: «Бегу бегом, не требуя наград». Отшлифуйте и вставьте.

— «Бегу бегом, не требуя наград, как мильонер, перебирать алмазы...» — задумчиво повторил Шевчук. — Нет, не то. Вы не уловили духа торжественной медитативности произведения...

Со всех сторон посыпались варианты третьей строки. Шевчук отверг все: «Нет, товарищи, оставьте меня наедине с моей музой».

— Ну, ладно, — прервал стихотворчество Фабрицкий, — перейдем от художественной части к деловой. Объявляю поход открытым.

Двинулись. Впереди оперным шагом шел Фабрицкий в лыжном костюме и вязаной шапочке. Обтянутые икры играли, красный детский помпон болтался на шнурке с боку на бок. Рядом с Фабрицким под пару ему шагала Лора в ярком свитере, в дорогих джинсах. Ее светлые волосы стелились по ветру. По сравнению с этой нарядной парой все остальные выглядели люмпен-пролетариями: старые брюки, куртки, раздрызганные сапоги. Малых вел за руки двух своих близнецов, Рому и Диму. Мальчики катились, как послушные шарики.

На овощебазе пришедших встретила суровая толстая женщина в ватном комбинезоне. Она пересчитала рабочую силу. Дойдя до Малыха с близнецами, спросила:

— А эту мелкоту чего привели?

— Могу уйти, — сердито ответил Малых. — Детский сад на карантине, мать больна, я — кормящий отец. Протестуете — уйду.

— Да ладно уж, пускай будут, только без хулиганства.

Испуганные мальчики сопели носами. Они были в точности одинаковые: черноглазые, крепенькие, мохнатенькие.

Женщина распоряжалась:

— Этих на лук, тех на морковку, а этого, потяжельше, капусту топтать, — указала она на Шевчука. — Сапоги выдам под залог паспорта.

— Паспорта с собой нет. Членский билет Дома ученых годится?

— С фотом? Давай сюда.

Женщина взяла билет, удалилась в кулуары и вынесла огромные, крепко пахнущие резиновые сапоги.

— По полу не топай, только по капусте. Понятно? Остальных — лук, морковку перебирать, гнилье сюда, в бочку. Сидеть на ящиках, только аккуратно, они у нас квелые.

Лора опасливо оглядела ящик, вынула газету, разостлала. Женщина на нее накинулась:

— Разоделась, как на бал. Тоже мне работники! Сразу видно — НИИ. Прошлый раз тоже с ниёв приходили, не столько наработали, сколько по карманам рассовали...

— Потрудитесь вести себя прилично! — сверкнул глазами Фабрицкий. — Как ваша фамилия?

Она не испугалась:

— Шевчук — мое фамилие.

Взрыв хохота, которого не могла понять распорядительница, ее ошеломил. Она только водила глазами. Даниил Романович милостиво улыбался. Кое-как распределив рабочую силу по участкам и отдав распоряжения, женщина удалилась, захватив с собой однофамильца, Фабрицкий открыл «дипломат» и раздал каждому по паре резиновых перчаток:

— Частная собственность на средства производства. Поскольку база ими не обеспечивает, взял эту функцию на себя. За прокат — десять копеек с пары. Кому дорого, могу уступить.

Сотрудники, смеясь, натянули перчатки, сели на ящики, взялись за работу. Рома и Дима, сидя на одном ящике, молча и напряженно толкались спинами.

— Какие воспитанные мальчики! — восхитилась Даная. — Их не слышно и не видно.

— Услышите и увидите, — мрачно предсказал Малых.

Овощи были в ужасном виде. Морковь еще туда-сюда, а лук наполовину сгнил. Облепленные слизью луковицы выскальзывали из пальцев.

— От этого запаха мне прямо дурно, — пожаловалась Лора. — Чувствую, что упаду в обморок.

— Обмороки отмерли еще в начале века с отменой корсетов, — сказал Полынин. — Когда женщины носили корсеты и туго шнуровались, обморок был нормальной физиологической реакцией на что угодно: на мышь, информацию, дурной запах. В наше время, когда женщины носят брюки, они по части обмороков уравнены с мужчинами. Обморок как у тех, так и у других — очень редкое явление.

— Когда на меня упал шкаф, — сказал Малых, — я был близок к обмороку.

— А как себя чувствовал шкаф? — спросил Толбин.

Смех. Нешатов сидел рядом с Ганом и заметил его крайнюю бледность. Покатый лоб покрылся каплями пота. Было видно, что «редкое явление» вот-вот произойдет...

— Игорь Константинович, — спросил Коринец, — вы, кажется, большой сторонник физической работы? Эта вам тоже нравится?

— Нет, эта мне в высшей степени отвратительна. И не из-за запаха, а потому что я вижу загубленный человеческий труд. Мне мучительно жаль всего, что у нас пропадает, гниет, расточается.

— Что же вы предлагаете? — спросил Толбин.

— К сожалению, спрашиваете меня вы, а не более ответственные лица. Но мне кажется, что средства есть. Все знают, какой плодотворной оказалась бионика, идея которой в том, что искусственная структура подражает живому организму. Своего рода «экономическая бионика» тоже могла бы быть полезной. Ведь в личном хозяйстве овощи не гниют? Надо бы что-то позаимствовать из этого опыта. Обходилось бы хранение несколько дороже, но зато не гибли бы те луковицы, которые мы теперь без всяких эмоций бросаем в бочку с отходами...

— Игорь Константинович, ваши конструктивные предложения мы охотно выслушаем на научном семинаре, — сказал Фабрицкий. — А пока что все разговоры о состоянии овощей запрещаю. Проще всего считать, что за гниль отвечаем не мы, а кто-то другой. Конечно, в принципе он должен отвечать за свой участок работы, а мы — за свой. Но на деле этот «он» попросту не существует. Никто не хочет отвечать за овощи, все за науку. Тому, кто первым заговорит о плохом состоянии овощей, предлагаю перевестись на должность директора базы. Посмотрим, будут ли у него гнить овощи?

— Ловок командовать, — сказал Нешатов Гану. — «Запрещаю» — и баста, — тяжелое раздражение против Фабрицкого ворочалось у него в душе. Раздражала лихая манера говорить, раздражал помпон.

— В принципе он прав, — устало ответил Ган. — Критиковать гнилые овощи слишком легко, чтобы этим стоило заниматься.

Бледность Гана становилась пугающей.

— Вам нужно выйти на воздух, — сказал Нешатов. — Вас-то зачем он сюда притащил?

— Как раз меня Александр Маркович хотел освободить. Я сам пошел. Не хочется еще в старики.

Тут из-за двери раздалось неистовое гиканье.

— Что там такое? — с любопытством спросил Фабрицкий. — Овощи взбесились?

Отворили тяжелую дверь и увидели картину: посреди большого чана в резиновых сапогах плясал по шинкованной капусте Шевчук. Из-под ног взлетали клочья капустного месива. В увлечении он азартно гикал. Рядом с чаном, подпершись рукой, стояла толстая хозяйка базы и приговаривала: «Вот мужик! Сила!»

— Я — Том — Сойер. Я — Том — Сойер! — орал Шевчук в такт прыжкам. — Я — крашу — забор! Все — вы — мне — завидуете! Кому — уступить — сапоги? Возьму — дешево!

— Я те дам уступать сапоги! — сказала женщина. — Добро казенное, я за него отвечаю.

Глядя на пляшущего Шевчука, всем и в самом деле захотелось попрыгать, но хозяйка была непреклонна:

— На него записаны, с него и сниму.

— Дивертисмент окончен, — сказал Фабрицкий, — предлагаю вернуться к рабочим местам.

— Где мальчики? — хватилась Даная.

Отец был невозмутим:

— Никуда они не денутся. Где-нибудь здесь.

И в самом деле вскоре из глубины хранилища послышался рев. Рома и Дима, перемазанные с ног до головы, подрались из-за большой морковки, которую кто-то почти целую бросил в отходы.

— А вы говорили: не слышно и не видно, — философски сказал Малых. — Теперь и слышно, и видно.

Он отвел близнецов к водопроводной колонке и неумело, по-мужски, вымыл им лица и руки. Спорную морковку демонстративно выбросил:

— Ни тому, ни другому.

Крик мальчиков перешел на другую ноту. В нем слышались попранные права человека. Малых поднял обоих за шиворот, стукнул их друг о друга и усадил на ящик. Рома и Дима успокоились, как по команде, и снова начали толкаться спинами.

— Зря ты их сюда привел, — сказала Магда.

— Ничего, пусть познают жизнь во всех ее аспектах.

Чем дальше, тем меньше было овощей и больше гнили. Запах становился убийственным.

— Предлагаю спеть, — сказал Фабрицкий. — «Нам песня строить и жить помогает». Вы-то не знаете, а я помню, но сначала текст был другой: «Нам песня жить и любить помогает». Потом, из воспитательных соображений, «любить» заменили на «строить». Предлагаю вернуться к старому тексту. А ну-ка хором, раз, два...

Запели — кто в лес, кто по дрова. И только сильный и верный голос Данаи, отдельно от хора, вел мелодию. Нешатов настроился и с чем-то вроде благодарности в душе стал слушать только этот голос. Сам не поющий, он болезненно не выносил фальши. Обернулся на Магду: неужели поет? Нет, сидит с закрытым ртом, обчищает луковицу.

С песней и в самом деле пошло бодрее: скоро бочка с отходами наполнилась до краев.

— Обратимся к администрации, — сказал Фабрицкий. — Забыла она о нас, что ли?

Заглянули в соседнее помещение. Шевчука в чане с капустой не было. Они с администрацией сидели на ящике. Он ей читал стихи. Застигнутый на месте преступления, он с блудливой улыбкой встал.

— Вам что? — спросила администрация.

— Еще одну бочку для отходов.

— Нет у меня бочек. Вы, ребята, пошабашьте. Я вам все равно полный день начислила.

Уходили с базы все, кроме Шевчука, он еще оставался. Лора под шумок подошла к Фабрицкому.

— Александр Маркович, у меня к вам небольшое дело.

— Слушаю вас, — сияя зубами, ответил Фабрицкий.

— Вот, — сказала Лора и вынула из кармана джинсов конверт.

— Что это?

— Письмо. От меня. Вам.

— Сейчас прочесть или дома?

— Лучше сейчас.

Фабрицкий отошел с прохода, где уже теснились уходящие, и где-то над бочкой с солеными огурцами прочел письмо. Нечто вроде модернизированного письма Татьяны. «Я вас люблю, — начиналось оно, — люблю с первого взгляда». Следовало описание первой встречи, пробуждение чувства, говорилось о том, что разница лет ничего не значит. Цитировались какие-то модные шлягеры, вовсе Фабрицкому не известные. Он читал, мысленно отмечая орфографические ошибки, но все же тронутый. Его светло-коричневые глаза быстро бегали по строчкам. Завершалось письмо словами: «Кончаю, страшно перечесть. Надеюсь на ваше благородство, что все будет между нами и не дойдет до общественности. Навеки ваша Л.».

Дочитал, улыбнулся.

— Ну, что? — спросила она. Изогнутая светлая прядь легла на плечо вопросительным знаком.

— Дорогая Лора, вы позволите мне быть с вами совсем откровенным?

— Конечно, Александр Маркович.

— Милая девушка, вы мне очень нравитесь, но у меня правило: в своем отделе романов не заводить. Это был бы инцест.

— Что-о?

— Инцест — по-русски кровосмесительство. Понимаете?

Лора кивнула. Объяснение говорило ей так же мало, как сам термин.

— Если бы вы не работали в нашем отделе, я был бы к вашим услугам. На любые роли, от нежного папаши до пламенного любовника. Вы меня поняли?

— Поняла, — как-то по-овечьи ответила Лора.

— А за ваше чувство — спасибо.

— Отдайте письмо.

— Нет, я его сохраню. На память о вас.

Фабрицкий сделал ручкой приветственное движение и побежал догонять отдел. Лора машинально взяла из бочки соленый огурец и стала его грызть.