Лепить надо не только ежей из шишек, а целую лесную деревню с хижинами и даже рынком.
Разминаю в пальцах пластилин:
— Алина, нельзя проконтролировать взрослого человека.
Молча склеивает вместе веточки.
— И если уж на то пошло, то лучше бы для всех нас было, если бы вы с Варей вместе жили сначала у меня пару недель, потом у отца. Это бы и была та самая совместная опека, о которой мы и договорились.
— Нет, мам, — подхватывает новую веточку со стола.
— Вы с Варей должны быть вместе, а не раздельно.
— Может быть, потом, — пожимает плечами. — Не сейчас.
Приклеиваю кусочками пластилина скорлупки фисташек к желудю. Это должна быть мышка.
— Что значит потом?
— Когда все будет понятно.
— Алина, — начинаю терять терпение, — поясни, пожалуйста.
— Когда будет понятно, что с папой, — поднимает на меня мрачный взгляд, — и с Наташей.
Я чуть свою уродливую мышку с большими ушами не роняю. От взгляда Алины по спине пробегает холодок.
И сейчас она очень похожа на отца.
— В каком смысле? — тихо спрашиваю я. — А разве с ними не все понятно, Алина? Он покупает дом для Наташи, которая скоро родит ребенка…
— Я Наташу так и не видела, мама, — тихо по слогам повторяет Алина и взгляда не отводит, — и папа о ней ничего не говорит. И дом он давно хотел, мама. Разве нет? Это ты не хотела уезжать из этой квартиры.
— А где тогда Наташа?
— Я не знаю. Она сейчас с нами не живет.
— Я ничего не понимаю, — растерянно говорю я.
— Вот я и говорю, мама, когда все будет понятно, — Алина берет очередную веточку.
Тянусь к кучке желудей.
Рома запер Наташу в каком-нибудь подвале, пока та не родит, а после отберет ребенка?
Он действительно может так поступить с молодой матерью?
Боюсь, что да.
Либо Наташа пока тоже выжидает развития событий. Девочки свыкнуться с мыслью, что родители развелись, дом купят, обустроят детскую, и тут явится она. Уже с розовощеким младенцем на руках.
Зачем ей сейчас лишний стресс от девочек-подростков, которые начнут ее изводить, верно?
Она должна доходить положенный срок в спокойствии и без вот этой беготни Алины и Вари.
— Бесит! — рявкает Алина и ломает склеенные веточки, а затем отбрасывает их в стороны. Скрещивает руки на груди, раздувает ноздри и отворачивается, повторяя. — Бесит!
— Алина…
— Кому все это надо?! — указывает на кривые и косые поделки. — Мне не надо! Получу двойку и ладно!
Кажется, я поняла, почему Роман был раздражен, когда говорил о веточках, шишках и пластилине.
Злость на отца в Алине перевесило ее благоразумие.
— Ты же отличница, Алина, — осторожно начинаю я.
— Буду двоечницей!
Замолкает, скрипит зубами и, насупившись, возвращается к клею и веточкам:
— Она же уже скоро родит, да?
— Должна.
Опять ломает веточки, поджимает губы и молчит. Может, правда к херам собачьим весь этот лесной городок? Какие к черту ежики и хижины, если у нас тут в семье такая трагедия творится?
— Я знаю, что это из-за меня ты больше не можешь… что из-за меня… — по щекам катятся крупные слезы детской вины, — ни братика, ни сестрички…
— О, господи, — сгребаю Алину в охапку. — Алина, просто так случилось. Никто не виноват. Милая моя…
— Я хочу, чтобы мы опять все были вместе, — воет в мою грудь.
— Теперь все будет иначе, Алина, — задерживаю дыхание, чтобы самой не разрыдаться. — Не будет вместе, и нам надо это принять.
Если Роман мне ничего не собирается разъяснять, то я, пожалуй, должна сама пообщаться с Наташей и понять, что происходит.
И какие у них планы.
А еще я хочу посмотреть в эти лживые глаза и спросить, счастлива ли эта милая и улыбчивая стерва тому, что разбила нашу семью?
Алина отстраняется от меня, вытирает слезы и шмыгает.
— Со мной папа тоже не говорит, — вздыхаю, — и раз так, то я, пожалуй, сама с Наташей побеседую. Чтобы хоть немного стало понятно.