ІХ

Город оголился и почернел. Холодный снег только кое-где несмело выглядывал из-под ржавых кусков жести, содранных войной с крыш домов, из-под бетонных плит, лежавших на остатках кирпичных стен, из-под печей сгоревших домов. У пернатых в разгаре брачный период. В трубы печей ныряли озабоченные галки, выбирая себе место для гнезда. Взъерошенные вороны вытягивали шеи и громко каркали: «Киры-кирык-крерыр…» Грозно предупреждали соперников и галантно приглашали своих подруг. Только скворцы не проявляли беспокойства и не устраивали поединков. Каждая пара дружно и неутомимо искала жилище для своих будущих птенцов. Иной раз, завидев собрата, потерявшего подругу на долгом пути возвращения к родным местам, бесцеремонно выгоняли его из квартиры. Зачем же одиночке такая жилплощадь. Летай, кормись себе на здоровье.

Батальон, состоявший из личного состава учащихся техникума, остановился возле деревни, километрах в семи от города. Тут весна проявляла себя не так, как в городе, снегу негде было спрятаться. Сердце радовалось необозримым просторам, тем более что весь этот край уже был освобожден от фашистской нечисти и песни жаворонков воспринимались совсем иначе, чем в те черные дни, когда эта земля была под пятой оккупантов. Теперь они были звонче и веселей. Солнце пригревало. Легкий ветерок, напоенный запахами трав и цветов, нес их от заливных лугов Сожа. Там, в пойме реки, над зеленой молодой травой порхали большие белые мотыльки, а кое-где между ними мелькали, словно купаясь в весеннем воздухе, бледно-желтые мотылечки-канареечники.

По обе стороны деревни, в огородах, на поле трудились дети, женщины и старики. Далеко на пригорке неспешно полз трактор, чуть пониже видны были запряженные в плуги несколько пар колхозных коней.

К учащимся подошла одетая в ватник рослая женщина. Она уже успела так загореть, что у нее и нос облупился, и на щеках блестела тонкая розоватая кожица.

Роман подошел к женщине.

— Кто у вас за главного? — спросила она.

— Я — командир батальона.

— О, у вас тут целое войско. А я — бригадир. Где же ваш директор?

— Он идет с преподавателями, они немного отстали.

— Да, за такими орлами и не угнаться. Видно, прав был директор, когда говорил, что осенью вы за неделю весь урожай соберете.

— Уберем, было бы что.

— Как же нам теперь поступить? Дело в том, что у нас в резерве только один слабенький хромой конек. Я вам отвела пять гектаров, где в прошлом году сеяли картофель. Земля мягкая, но боюсь, что конек тот плуг не потянет. Картошку сейчас подвезем, навоза, правда, нет. Директор ваш сказал, что среди вас есть бывшие воины, и поэтому я выделила самый лучший в нашей бригаде участок. Меня колхозники за это чуть живьем не съели. Что ж поделаешь — надо и вас поддержать. Осенью будете свою картошку есть.

— Товарищ бригадир, — обратился Роман к женщине. — Я позавчера был возле самой передовой, там много беженцев, лошадей никаких нет, а люди сеют.

— Как же они сеют?

— Шестеро женщин в плуг и…

— Это в прифронтовых деревнях, а наша местность уже далековата от фронта. Я этого своим женщинам не позволю, да и сама не хочу впрягаться. Там, наверное, еще МТС нет, а у нас есть, и трактор дали.

— Дайте нам пару плужков.

— Плужки у нас есть, тягловой силы не хватает.

— А у нас она лишняя.

— Надо ведь еще и пахать уметь.

— Ну, крестьянскому сыну это не в новинку. Дайте картошки, плугов, сколько можете. А лошаденку отдайте какой-нибудь многодетной солдатке, пусть приусадебный участок засевает.

— Молодец ты, парень. Надо тебе девчонку хорошую посватать.

— Насчет девчонок не беспокойтесь. У меня есть.

— У него есть… Городская, видно, больно нежная, к работе не привычная. А у нас девки как на подбор, ядреные, здоровые. Если полюбишь, во баба будет, — рассмеялась бригадирша. — Пойдем.

— А мне жену в плуг не запрягать. Хватит, что мать таскает, — уже на ходу сказал Роман.

— Да я пошутила, девушку выбирать дело ваше.

Директор с преподавателями уже были на месте, когда учащиеся принесли плуги, подвезли картофель. К валькам быстро прицепили постромки и пахари готовы к работе. Первую борозду взялся проложить Роман, в его плуг впряглось восемь парней.

— Постойте, постойте, как это — пахать будете на себе? — растерянно проговорил Данила Гаврилович и оглядел поле.

Он еще не вошел в курс дела. У него даже мелькнула мысль, что его могут вызвать в райком и спросить, по какому праву он использует учащихся таким образом, а то еще, чего доброго, фельетон в газете появится, где директора распишут за такое открытие.

— Я не разрешаю, не разрешаю. Зимин, ты это придумал?

— К сожалению не я, Данила Гаврилович. У нас, в Белоруссии, это уже до меня придумали. Если вы проедете в сторону фронта, то увидите одну и ту же картину: пашут инвалиды и старики, а в плуги впрягаются женщины, только белые косынки мелькают. Пахать тоже надо уметь.

— Говоришь, одни женщины по всей Белоруссии, — остывал, но все еще никак не мог успокоиться директор. — Честное слово, сколько прожил, но такого не видел, чтобы женщины плуги таскали.

— А что поделаешь? Не пустовать же земле. Орудия на прицепе у машин, а бывает, если нужно — солдаты на себе волокут.

— Но ведь не женщины, — опустил плечи Данила Гаврилович.

— И мы не женщины, а вчерашние и завтрашние солдаты. Наши люди на все пойдут ради обновления земли.

Данила Гаврилович вспомнил, как в райкоме партии он рассказывал о своем комсорге, который произвел взрыв, чтобы как можно скорее заготовить кирпич, за что и попал под арест. Там смеялись, говорили, что арестовывать его милиция не имела права. Наверное, и за пахоту не будут упрекать. Данила Гаврилович улыбнулся.

— Давайте, — махнул он рукой.

Женщины-преподаватели подвязали фартуки, наполнили их картошкой и пошли по бороздам.

Но еще не скоро на свежую пахоту прилетели грачи, чтобы походить за плугом и повыбирать жирные личинки майских жуков. Обычно эти птицы издалека видят на поле трактор или лошадей. А такая пахота для них была не привычна, и они прилетели только тогда, когда перед ними расстилалась большая площадь вспаханной земли. И то сперва садились и наблюдали за людьми издали, и только потом, попривыкнув, подлетали к свежепроложенной борозде.

За два дня учащиеся посадили картошку на своем участке и вернулись домой, где сразу же приступили к строительству нового здания техникума. Всеми работами здесь руководил единственный прораб — сухонький старичок, великолепно разбиравшийся в строительных чертежах. Была у него одна слабинка — он панически боялся мин и снарядов, которые, по его мнению, могли остаться незамеченными в земле. Стоило только кому-нибудь из ребят во время рытья траншеи под фундамент звякнуть лопатой о какой-либо твердый предмет, как прораб, с необычным для него проворством, отскакивал далеко в сторону и бросался на землю.

Однажды прораб рассказал Роману о своей жизни. Старик долгое время находился в фашистском застенке. Его часто гоняли на дороги обезвреживать мины, заложенные партизанами. Достаточно было только дотронуться до мины, поставленной на боевой взвод, как она мгновенно взрывалась. Вот эту смертельно опасную работу фашисты и заставляли делать наших людей, которых они называли смертниками. Однажды немцы погнали старика на железную дорогу, показали место, где была заложена мина, а сами отошли далеко в сторону. Старик сломал одну из березок, которые были высажены вдоль железнодорожного полотна, чтобы ею сперва подковырнуть мину. Это увидели гитлеровцы и за то, что он посмел сломать деревце из обсадки, этой же березкой избили его до полусмерти. Когда же старик разгреб руками землю, то увидел, что это крот поднял кучу песка. Он признался Роману, что с тех пор у него появилась боязнь — если где увидит кучку земли или услышит, как ломик звякнул о что-либо железное, его тут же словно электрическим током бьет по голове.

После этого доверительного разговора Роман стал к нему относиться с особым уважением и категорически запрещал учащимся насмехаться над старым человеком.

Каждый день после занятий учащиеся шли на строительство техникума. Стены его росли. Роман теперь получал дополнительную карточку как строитель.

На этот раз, придя с работы, не стал, как обычно, готовить себе ужин, а начал собираться в гости. Романа пригласил на день рождения его лучший друг Федор. Он сказал Роману, что и вовсе забыл об этом дне, а вот жена не забыла и напомнила ему его же рассказ о том, что мать родила его в этот день в маленькой деревушке по дороге в город.

Роман задумался, какой же подарок отнести другу. Консервы — это ему не в новинку. Вот если б он был не женат, консервы бы пришлись как нельзя кстати. Цветы? Он ведь не женщина. Что же ему подарить. И решил Роман посвятить другу стихи.

Час спустя стихотворение было готово. Роман вырвал из тетради две странички, аккуратно переписал стихотворение, положил в карман и отправился к Федору домой.

Тридцатилетняя жена Федора Марина знала, что Роман был против их женитьбы, однако, несмотря на это, она продиктовала мужу, кого пригласить. И, как признался Федор, на первом плане стоял Роман. Ему было странно услышать об этом, потому что при встречах с нею, когда он получал стипендию или по каким-либо делам забегал в бухгалтерию, она к нему относилась с подчеркнутым высокомерием. Ему трудно было себе представить, с какой же целью она решила при гласить его.

Когда Роман вошел, стол, что называется, ломился от изобилия закусок. Бросилось в глаза, что из учащихся техникума были приглашены только те, кто был женат на продавцах магазинов, поварах. Были еще две девушки. Марина предложила Роману познакомиться с женами друзей Федора и девушками.

— А с вами мы знакомы, — сказал Роман, подходя к высокой черноволосой девушке.

— Не совсем. Меня зовут Лиля, а вас?

— Роман. Извините, но мне показалось, что вы помните меня по вечеру в пединституте. Это иногда со мной случается.

— А что вы думаете о женской красоте?

— Мне девушка может понравиться, а кому-нибудь другому — нет.

— О, тогда вы ничего в этом не понимаете…

Роман понял, на что намекает девушка. Она в пединституте считается эталоном красоты, а Роману нравится первокурсница Надя. Лиля и дала ему понять, что его понимание красоты идет в разрез с мнением остальных. Вторая девушка Рая работала продавцом магазина. Ей приходилось видеть Романа, она и попросила Лилю познакомить ее с ним. Теперь Рая стояла молча в стороне и прислушивалась к разговору Романа с Лилей. А Лиля наступала снова.

— Вас чуть ли не все девушки в городе знают, но это только пока.

— Почему же? — улыбнулся Роман.

— Как только все вернутся с войны, ваши акции упадут.

— Я спросил, почему именно меня знают?

— А как же? Когда все ваши студенты идут строем, вы идете сбоку и командуете. Командира девушки всегда первым замечают. А остальных попробуй там в строю разобрать. Вот наши девушки приходят и рассказывают, что видели, как маршируют речники, а командир у них… И я уже знаю, кого они имеют в виду.

— А вот я этого не знал.

— Вы с нашей студенткой дружите?

— А что?

— Она, наверное, боится вас приглашать в наш институт?

— Это я боюсь пускать ее на ваши вечера.

— Да, за ней там приударяют.

У Романа екнуло сердце, но он со спокойным видом спросил:

— Почему же не за вами?

— Мне они не нравятся.

— Ну что ж, такой девушке, как вы, бояться нечего. Для вас всегда парень найдется.

— Вы даже не понимаете, что такие суждения меня только обижают и злят. Где бы и с кем бы ни встретилась, каждый думает, что у меня парней хоть отбавляй. А ведь по-настоящему меня еще никто не любил.

Хозяева пригласили за стол. Лиля села рядом с Романом, а Рая села с противоположной стороны. Роман наклонился к Лиле и прошептал:

— Вас боятся любить. Те, кто не побоится, еще на войне.

— Вы тоже боитесь?

— Нет, ведь я уже воевал.

— Товарищи, — поднялась хозяйка. — Поднимем чарки.

— За именинника! За именинника!.. — зашумели голоса.

— Уважаемые товарищи, по случаю дня рождения моего лучшего друга Федора я посвятил ему стихотворение. Извините, если в нем что-то не так, я не поэт.

Родился сын в двадцать шестом,

Не в городе столичном,

А в малом домике чужом

Под шестоком кирпичным…

Когда Роман кончил читать, все зааплодировали, кто-то даже крикнул «ура!». Марине не очень понравилась первая строчка. Роман точно назвал год рождения Федора. Она обычно избегает говорить на эту тему. А Федору стихотворение понравилось. Он встал и сказал:

— Я уже сомневаюсь, что Роман мой друг, он, скорее, мой крестный отец. Вы об этом не знаете, а в стихотворении переданы почти все обстоятельства моего рождения. Так по крайней мере мне мать рассказывала. Спасибо, Роман, спасибо.

— Я это стихотворение перепишу. Вы наблюдательный человек, хорошо пишете. Посвятите и мне стихи, — сказала Лиля.

— Для этого необходимо, чтобы вы мне что-нибудь интересное из своей жизни рассказали.

— А у меня ничего интересного не было. Я еще никого не любила. А вот вы мне понравились.

— Я заметил, что когда человек выпьет, он довольно часто признается своему соседу по столу, что тот ему нравится. Нравиться одно, а любить — совсем другое.

— Я этой разницы не улавливаю. С вами приятно быть вместе.

— Говорят, что любить лучше, чем быть любимым.

— Это правда, в меня многие влюблялись, а мне только смешно было.

— Вот я и не хочу, чтобы вы и надо мной смеялись. Вы, Лилечка, сердцеедка, вам бы только добиться чьей-то любви, а потом этот человек вам не интересен. А то, что приносите ему душевную боль, вам уже безразлично.

— Откуда это все вам известно, с вами такое случалось?

— Нет, но думаю, что подобное может и со мной случиться, если, конечно, встречусь с такой девушкой.

— Гм, с вами такое не случится.

— Не отчаивайтесь, скоро вернутся с войны орлы.

— Они будут для других, к моему берегу орлы почему-то не долетают.

— Потому что на вашем берегу небезопасно и орлу садиться.

— Вот именно — орел, как вы говорите, боится, а какому-нибудь общипанному петуху хоть бы хны.

— И я думаю, лучше мне вас бояться и парить орлом, чем уподобиться общипанному петуху, — усмехнулся Роман.

— Вы не этого боитесь, вы в Надю влюблены. Счастливая…

— Вот вы и себе противоречите. Я влюблен, а она счастливая. Только что сами сказали, что такого «счастья» у вас было предостаточно.

— Ничего вы не знаете или не хотите знать… Мы с Мариной ездили вместе в Брянск, я к родителям, она — к сестре. Я узнала, что она в речном техникуме работает. Марина сказала, что вы друг ее мужа. И я даже призналась ей… Это вы сердцеед.

Роман усмехнулся, с грустью подумал, что была бы сейчас с ним Надя, совсем бы иначе чувствовал себя здесь. А так сидит рядом с красивой девушкой и ведет с ней перестрелку холостыми патронами. Ему интересно наблюдать за своими товарищами — Ваней, Петей, Леней и их женами. Ваня внимателен к своей избраннице, наверное, любит ее. Пете жена не разрешает пить, и он сидит скучный и безразличный. А разогретый вином Леня то поглядывает масляными глазками на Лилю, то, прячась за плечами своей толстой поварихи, пытается дотянуться рукой до Раи, а та потихоньку отодвигается со стулом от его жены. Жена Лени флегматична, ест много и с аппетитом и ничего этого не замечает. Лишь один раз упрекнула Раю:

— Чего ты так далеко от меня отъехала?

Рая промолчала и слегка покраснела. Марина и не предполагала, что Лиля может прийти на день рождения ее мужа, и пригласила Раю, чтобы познакомить ее с Романом. Рая девушка скромная, симпатичная. Главное ее достоинство с точки зрения Марины — это дом, в котором она живет вместе с матерью. Казалось, Марина только тем и занимается, что находит таких невест и сводит их с учащимися техникума. Ей не нравилось, что на эту красотку Лилю заглядывается и ее Федор и, как ей казалось, даже завидует Роману. А Лилю между тем просто распирало от самолюбия. Как же так? У нее такой отец, его всю войну даже на фронт не отпускали, посылали на освобожденную территорию восстанавливать хозяйство. А этот парень, который ей так нравится, относится к ней с какой-то насмешкой. Вот освободят Белоруссию — отца направят сюда, и Роман тогда узнает, кто такая Лиля Козырева.

— И чем вам только Надя нравится? Вечно ей холодно, всегда дрожит, брр-р, даже противно, — проговорила она с пренебрежением.

— Со мной ей не бывает холодно, — резко ответил Роман.

— Вы обиделись за вашу девушку?

— Да. Говорить плохо о девушке, которую я люблю, значит обижать и меня.

— А я и хочу вас обидеть!

— Для вас, возможно, это и привычно. Но, простите, любая ваша колючая булавка будет для меня не более, чем комариный укус. Но не будем об этом, тем более за праздничным столом. Кстати, где вы живете? — после минутной паузы спросил Роман.

— Думаю, что проводить знакомую девушку домой — элементарно для культурного человека и спрашивать об этом не обязательно. А живу я почти рядом с вами, так что вас это не затруднит.

— Это вы напрасно насчет элементарной культуры. С человеком, который мне по душе, я готов хоть на край света идти. Человек по природе своей самое организованное и разумное существо. Надо только не обманывать себя и других и вести себя, как подсказывает тебе совесть, именно так будет хорошо для себя и для других.

— Вы считаете меня некультурной, поэтому я вам не нравлюсь? — как бы очнувшись, спросила Лиля.

— Вы и красивая и культурная…

— Так в чем же дело?

Роман рассмеялся:

— Вы хотите, чтобы я признался вам в любви? Ведь так? Но поймите, я люблю Надю и только ее, хоть она, как вы говорите, и холода боится, и дрожит всегда…

Лиля отвернулась, густо покраснела.

Столы вынесли в кухню. Петя взял баян, провел пальцами по клавишам. Роман сказал Федору, что у него побаливает голова и ему, пожалуй, лучше пойти домой.

— Ты за весь вечер и двух рюмок не выпил, только и делал, что говорил. Жаль, что я далеко от тебя сидел. В наше время, браток, надо уметь пользоваться моментом.

Лиля подтвердила, что голова у Романа болит именно по этой причине. Федор, взяв Лилю и Романа под руки, повел их в кухню, где налил всем по рюмке вина.

— Сейчас в голове посветлеет, и от боли не останется и следа.

— Ты, я смотрю, что-то частенько стал прикладываться, — заметил Роман.

— Что ты, что ты, надо мной знаешь какой контроль? Почти каждый вечер с Мариной по чарочке опрокидываем, — рассмеялся, довольный своей шуткой, Федор.

— И правда, в голове посветлело, даже Лиля красивей стала.

— Тогда выпей еще, — засмеялась она.

— Боюсь.

— Боишься, что покажусь тебе очень красивой? Так ведь я такая и есть.

— Лилечка, повторяю, я люблю только Надю.

— Не серди меня, я ведь красивей ее. Федор, подтверди.

— Я бы на месте Романа любил бы вас двоих.

— Может, и троих? — улыбнулся Роман.

— И троих.

— Вижу, в головах у вас действительно посветлело. Сколько в нашем техникуме парней! А поженились — единицы. А ведь каждый мечтает встретить хорошую девушку, чтобы по сердцу была. Многие из них не ходят на вечера, потому что не в чем, даже ботинок нет, а если и есть, то такие, которые, как говорится, каши просят. Ну, как же в таких штиблетах к Лиле подступиться.

— Такому, как ты, я бы сама купила.

— Если б у меня и не было, от девушки такой бы подарок не принял. Это до революции за приданое в жены брали, а потом то приданое мужу боком выходило. Мне родители рассказывали про тогдашнюю жизнь.

— Значит, по-твоему, башмаков нет и любви не надо, — заметила Лиля.

— Все это временное явление. Ты уж меня, пожалуйста, люби в тех ботинках, какие есть, и не предлагай лучших. Думаю, что парни, которые приданое получают, жизнь себе изрядно портят. Не вечно же война будет. Победа наша не за горами, и тогда все будет по-иному…

— Потому ты и влюбился в Надю, что у нее ничего нет, — скривилась Лиля.

— У нее есть все, для меня она самая богатая.

— Да, Федор, в голове у него все равно не посветлело. Пойдем потанцуем, а он пусть вздыхает по своей Наде.

Лиля с Федором закружились в танце.

Роман уже во второй раз пригласил танцевать Раю. Когда танец кончился, он остался возле нее. Лиле это было неприятно, но тем не менее она сама подошла к нему.

— Ты даже и потанцевать со мной не решаешься? — прищурила она свои черные глаза.

— Что ты, Лиля. Давайте лучше все вместе споем что-нибудь.

— А какая песня тебе больше нравится?

— Смотря где и когда. В строю — «Священная война». А дома, само собой разумеется, — «Студенточка». Петя, сыграй «Студенточку».

Петя широко растянул меха баяна, и все запели: «Студенточка, заря вечерняя, под липою я ожидал тебя…»

У Лили голоса не было, она просто кричала. Когда кончили петь, Роман громко рассмеялся.

— Ну, друзья мои, если б моя бабушка услышала, как мы поем, то сказала бы, что это не иначе волки за горой жеребенка задрали.

Лиля, облизывая губы, смотрела по сторонам, словно искала, кто же это так плохо пел. Правду говорят, что люди без музыкального слуха не чувствуют этого. Роман, щадя самолюбие Лили, не сказал ей об этом.

В последние месяцы фашистские самолеты не делали налетов на город. Скорее всего, они не могли прорваться сюда, потому что на западе от города стоял мощный зенитный заслон, оттуда часто слышалась скорострельная пальба зенитных установок. Маскировка по-прежнему сохранялась. Ночью ни в одном окошке даже светлой щелочки не было видно.

От Федора Роман с Лилей возвращались вместе.

— Ты в этом доме живешь? — спросил Роман, когда Лиля остановилась возле палисадника. Во дворе залаяла собака.

— Да, здесь, снимаю двадцатиметровую комнату — многозначительно ответила Лиля.

— Не многовато ли для одной?

— Иной раз бывает скучно.

— Это понятно. Одному в большой комнате всегда чего-то не хватает. А вот когда живешь в маленькой комнатушке, свыкаешься с тем, что тебя ограничивают стены, и тебе никто не нужен. А если и хочешь кого-либо увидеть или услышать, то только мысленно, в душе.

— Ты и такому положению нашел объяснение. Зачем же мысленно или в душе? Быть рядом — совсем иное дело.

— Многие еще студенты не имеют жилья. Я сам сколько месяцев жил там, где и учился. Сперва приспосабливался на скамейках, а потом научился спать где-нибудь в углу, на полу, завернувшись в шинель. Взяла бы себе двух-трех девчонок, веселей бы было.

— Зачем они мне? В своей комнате что захочу, то и делаю, сама себе хозяйка.

— И парни приходят?

— Еще никто этого порога не переступал.

— Не разрешаешь?

— Нет таких, чтобы пригласить.

— Хорошо, я тебя познакомлю с парнем.

— Я таких знакомств не признаю. Сама должна увидеть, а уж потом…

— При случае покажу, — сказал на прощание Роман.

Не успела Лиля открыть калитку, как мимо нее прошмыгнула небольшая собачонка, зарычала и впилась зубами в ногу Романа.

Лиля закричала, и собака бросилась обратно во двор. Роман нагнулся, поднял штанину, по ноге сочилась струйка крови.

— Ай-яй-яй, — запричитала Лиля, — это все из-за меня. Я убью ее. Тебе больно?

— Да не очень, жаль только, что брюки порвала. Хорошо еще, что не с наружной стороны, заштопать можно и видно не будет.

Роман достал носовой платок и вытер кровь.

— Пойдем ко мне, я перевяжу. У меня йод и есть.

— Хочешь, чтобы твоя собака совсем меня искусала?

— Я сейчас привяжу ее. — Лиля пошла во двор, было слышно, как заскулила собака.

Роман вошел вслед за Лилей в дом. Она включила свет, достала из шкафа вату, марлю, йод. На ноге, ниже икры, были видны две ранки. Лиля промокнув ватой кровь, смазала йодом и довольно ловко перевязала ногу. Роман разогнулся, вздохнул, оглядел девичью комнату. Над кроватью были прикреплены к стене репродукции немецких рождественских открыток, которые обычно продавались на базаре спекулянтами-ловкачами, любителями легкого заработка. Амурчики, купидончики, пасхальные изречения. Слащавая мещанская дребедень…

— Красиво, правда? — спросила у Романа Лиля.

— Что ж, о вкусах, говорят, не спорят, — уклончиво ответил он. — Спасибо тебе за помощь, пойду, пожалуй, что-то нога побаливает.

— Это я виновата, извини, не заметила, когда она выскочила.

— Когда во дворе такая злая собака, нет ничего странного, что к тебе никто не заходит.

Он слышал, как звякнула за ним защелка на дверях. Стараясь не шуметь, прошел по двору, собаки нигде не было видно. Так же тихо вошел и в свою комнату.

Загрузка...