Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 18 "Она — наша"

— Она моя. Только моя, — говорила Валентина нараспев, будто шаманское заклинание.

Александр кивал и осторожно касался губами ее холодного лба. Она тянула его к двери, а он оттягивал ее назад, отпуская живот и хватаясь вновь за ее тонкие запястья.

— Она — наша, — вторил он ей в унисон. — Наша.

Они твердили хором каждый свое, пока граф не вздрогнул от боя часов, заведенных заботливой рукой горбуна, чтобы те возвестили хозяину, что на замок опустилась ночь. Граф взял вилью за руку, сжимая свои длинные пальцы в железное кольцо. Ее глаза сузились, но она не сделала даже попытки вырвать руку, осознавая физическое превосходство вампира. Он нагнулся, чтобы подхватить пару отрезов материи, и взял за кольцо огромные портновские ножницы. В серых глазах читался немой вопрос, и граф с улыбкой бросил ножницы обратно на пол, взглянул на пылающий очаг и крепче зажал локтем тряпки.

Они покинули бывшую игровую, оставив за спиной все знания графа о человеческих родах, и теперь шли босые по каменным плитам прямо к двери во двор. Та растворилась почти без скрипа, и лицо Валентины озарилось улыбкой, когда она подставила его под лунный свет.

— Спасибо, — поблагодарила вдруг вилья.

И граф от неожиданности даже отступил на шаг, так и не затворив дверь.

— … что вернул мне свободу, — продолжила она, не отрывая взгляда от сияющей луны.

— Я не возвращал тебе свободы. Твои крылья надежно придавлены камнем, и я не подниму его. Ты моя до скончания веков, и я готов делить тебя лишь с нашей дочерью.

Он говорил, но вилья не слушала его. Она уже забежала вперед, хватаясь руками за ветки и обрывая с них сочные молодые листья. Граф шел следом медленно, чувствуя себя лишним: ее единение с природой полно и гармонично, она нашла свой покой в смерти, и ей не надо больше искать свой путь. Это он, вечный скиталец, словно нищий просит места подле ее костра.

Вдруг вилья замерла, и граф, бросившись к ней зверем, достаточно мягко развернул ее к себе и увидел в ее глазах отражение ночных звезд: то были слезы — мелкие, еще не готовые скатиться по щекам. Граф опустился перед ней на колени, и вилья сразу оперлась руками о его плечи, касаясь своим лбом его лба. Пальцы графа нежно тронули ее щеки и прошлись под глазами, стирая следы первых слез. Губы его осторожно коснулись холодного дрожащего носа.

— Ты сильная, я знаю это.

Он поднялся и подхватил вилью на руки. На этом резкость его движений закончилась. Александр шел медленно, зарывшись носом в льняные волосы, словно мог оттянуть неизбежное приближение боли. Вилья вздрагивала и хваталась пальцами за распахнутый ворот его рубашки. Рот ее был приоткрыт, но из него не вырывалось учащенного дыхания.

Трава у пруда оставалась примятой в том месте, где Валентина обычно сидела, расчесывая волосы. Граф поставил ее на ноги и, бросив на траву тряпки, легко разорвал влажный подол рубахи, освобождая ставший уже овальным живот и невздрагивающую грудь от ненужных оков.

Почувствовав свободу, вилья отступила к пруду и принялась медленно погружаться в воду. Граф шагнул за ней, но когда вода коснулась брюк, замешкался, чтобы избавиться от рубашки, а когда обернулся, швырнув ту на берег, Валентина уже стояла к нему спиной. Темные ночные воды коснулись ее груди, и вилья ушла на глубину. Граф ждал ее возвращения, стоя в воде по колено, но вилья не выныривала слишком долго. Тогда он вошел в воду по пояс, но прежде чем нырнуть, все же тихо позвал:

— Тина!

Но тут же вздрогнул от звука собственного голоса, вспомнив, что распрощался с прошлым еще вчера днем под темным пологом кровати. Только губы упорно складывались в родные звуки, которые становились все тише и тише, потому что вилья и не думала всплывать на поверхность. Он вытянул вперед руки и ушел под воду. Она сидела на дне, сгорбившись, уткнувшись носом в живот, который обхватила дрожащими руками.

Александр без спроса присел рядом и поцеловал ее в склоненную макушку, хлебнув при этом немного темной воды, но не сплюнул, а покорно проглотил, словно то был ответный поцелуй, хотя Валентина даже не обернулась к нему. Тогда его руки легли на ее разведенные в стороны колени, а потом скользнули на округлую талию, приподнимая вилью с ила.

— Ты похожа на лягушку, — усмехнулся граф, но так и не увидел серых глаз.

Только руки ее легли ему на плечи и сжали с неистовой силой, но Александр не поморщился от боли, только плотнее сжал губы. Его руки скользнули вдоль ее спины — мягко, но ощутимо. Теперь голова вильи лежала на его плече, и он мог видеть ее закрытые глаза со спокойно опущенными ресницами. Левая рука его наглаживала спину, а правая осторожно касалась живота. Даже через воду он видел четкие очертания дочкиных ножек, поднимающих материнскую кожу. Вилья дернулась, и граф обеими руками скользнул ей под грудь, мягко надавливая на живот. Валентина подалась вперед, чуть не ударившись лбом о свою дрожащую коленку, но тут же бессильно откинулась обратно ему на грудь.

Всплески воды барабанным боем бурлили в голове графа, когда он в который раз сбивался на сто пятидесятом ударе маленького сердца. Руки вильи беспомощно били воду, пытаясь найти в ней опору, и граф начал медленно подтягивать ее к берегу, где сквозь толщу воды просматривались тонкие стебли камыша. Она благодарно схватила их руками, сжимая вместе, подобно букету цветов, и граф осторожно повернул ее спиной к выступающему из ила камню, вымазав его заранее мягкой тиной и устлав сорванным камышом.

Кресло получилось не из мягких, но вилья не противилась, с безумной злобой сражаясь с камышом. Граф чувствовал, как дрожат его собственные колени: брюки не спасали их от мелких острых камешков. Плеск воды напоминал Александру забытые удары собственного сердца. Он кусал губы, чувствуя во рту волосы вильи, но не смел оторвать ладоней от ее напряженных коленок. Искал серые глаза, но те уже долгое время были плотно закрыты: на висках лучиками расходились морщинки боли. Он чувствовал каждый мускул на собственном лице, проклиная себя за то, что не в состоянии взять на себя хоть часть боли роженицы.

— Уже скоро, совсем скоро, — только и мог говорить он. Скорее для себя, потому что знал, что Валентина не слышит его.

Александр уже давно касался кончиками ногтей головы дочери. Он в который раз растягивал пальцами кожу, и все равно вилья со стоном откидывалась обратно на камень, а ребенок снова проворно ускользал из пальцев отца.

— Я вижу, вижу ее, — подбадривал он себя и жену, откидывая с ее лба волосы.

Она вновь подавалась к нему, порой путая его волосы с камышом, но граф не дергался, лишь сильнее сжимал зубы, радуясь своей собственной боли, словно бы забирал частичку родовых мучений жены.

— Не могу, не могу больше, — прошептала вдруг Валентина, упираясь лбом в его лоб.

В ответ Александр нашел ее губы и замер на них, словно передавал ей частичку своей силу. Валентина кусала его в первобытной злости, а он покорно сглатывал собственную горькую кровь. Одна рука его давила сверху на живот, а ноготь указательного пальца другой резал набухшую кожу вокруг головы малышки. Ноги вильи дрожали, волосы лежали на лице графа, и он слышал каждый ее стон. Однако потуги все равно оказались напрасными, и он вновь ощутил, как макушка ребенка выскользнула из его пальцев. Он оттягивал кожу все сильнее и сильнее, и ногти вильи с тем же усердием впивались в его плечи, стиснутые ее дрожащими коленками.

— Ну же! Еще чуть-чуть, милая, я уже почти держу ее.

— Не могу, — стонала в ответ вилья, уже не откидываясь назад даже для минутного отдыха.

— Можешь! — его голос утратил мягкость, и если бы вода не глушила его, могло бы показаться, что граф кричит.

Он вновь стиснул зубы, вонзая ноготь еще глубже в податливую окровавленную кожу, продлевая надрез, пока его ладонь не прогнулась под весом головы ребенка. Он так долго ждал этого, что когда дочь наконец нашла путь в этот мир, не поверил глазам и еле успел откинуть вилью назад на камень, чтобы остановить ее следующие потуги.

— Погоди немного, молю тебя!

Она не отозвалась, словно и не слышала его слов, будто силы просто оставили ее, и руки сами соскользнули с его плеч, чтобы придавить ко дну истерзанный камыш. Губы графа дрожали, но он кусал их, не позволяя своему взору замутиться слезами, ведь и так, сквозь темную ночную воду, он с трудом различал крохотный рот. Он помнил из книг, что снять слизь и вдохнуть жизнь. Секунды летели слишком стремительно, и вот вилья неожиданно рванулась вперед, и граф вновь с трудом успел подставить руки, чтобы маленькое тельце не соскользнуло в ил. Не медля и мгновения, он опустил малышку на сдувшийся живот матери и запустил руки под ставшее в воде почти невесомым тело вильи. Он рванулся вверх, прижимая обеих к груди, и уже через миг опустил их на влажную траву.

Мать на мгновение приподняла голову, чтобы взглянуть на ребенка, но тут же бессильно уронила ее обратно на мягкую траву. Однако граф не смотрел на жену: перед его взором были маленькие заплывшие щелки глаз новорожденной дочери. Рука его лежала на ее хрупком тельце, и он ждал, мучительно отсчитывая секунды.

— Ну же…

Новорожденная молчала. To мгновение, которое Александр поднимал в воздух руку растянулось для него в вечность, но опустить ее так и не успел, потому что дочь дернулась и заплакала. Александр зажмурился, отгоняя не к времени проступившие на глазах слезы, и коснулся пуповины, пульсация которой дрожью прокатилось по его телу. Он прикоснулся к пуповине ногтем и тут же пожалел об оставленных в игровой комнате ножницах. Он пробовал один ноготь за другим, но те лишь скользили вниз по скользкой коже. Тогда он поднял глаза к луне, равнодушным кругом висящей над замком, и обнажил клыки. И вот, словно голодный волк, он рвал зубами жилу, связывающую ребенка с матерью, и та медленно, словно канат, обнажала свои нити.

Дочь плакала, и графу казалось, что лягушачий хор вторит ее надрывному крику. Александр потянулся к оставленным отрезам ткани и схватил верхний; тот был уже влажен от росы и легко стер кровь с маленького синюшного тельца, а второй оставался сухим, пусть и холодным. Граф бережно завернул в него ребенка и притянул к груди, чтобы впервые внимательно разглядеть дочь. Но время любования еще не пришло, потому что та продолжала плакать, и граф тут же прокусил свой большой палец и сунул его в рот ребенку.

— Не смей! — услышал он вдруг четкий голос Валентины, но сумел скинуть с себя ее тонкие руки.

— Это старинный обычай — передать ребенку силу отца, — сказал граф спокойно, с наслаждением ощущая хватку дочкиных губ вокруг своего пальца. — Я сделал это и с Дору, не будучи еще вампиром, но… Я с радостью чувствую два ее клыка… Я победил тебя…

— Она моя! — это вновь был рык, и пальцы вильи по-звериному согнулись в когти, но граф вновь откинул их, но уже для того, чтобы опустить ребенка ей на грудь.

Маленький рот долго не находил соска. Графу пришлось подтянуть к себе вилью и обнять обеих одной рукой. Мать уже позабыла свой гнев и скользила пальцами по маленьким щекам, направляя пухлые губы к источнику жизни. Младенец тут же примолк. Зато мать с тихим, но мучительным стоном дернулась назад, и граф рванул брошенный им конец пуповины на себя.

— Ну вот и все, — голос его потонул в плеске воды, когда он швырнул в пруд ненужную больше плаценту.

Все закончилось. Почти все. Александр устроился поудобней: голова Валентины вновь лежала на его плече, а ладонью он чувствовал сквозь холодную ткань маленькое тельце. Длинным пальцем он мог дотянуться до сморщенных ножек, но не желал отвлекать младенца от еды, но сдержать себя было слишком тяжело. Чтобы отвлечься, граф стал смотреть в сторону пруда, по черной спокойной глади которого бежала лунная дорожка. Однако он не стал по привычке поднимать глаз к небу: то, что было ему нужно, лежало на земле, на покрытой росой траве, обдуваемое безжалостным ночным ветром. Он понимал, что надо немедленно отнести обеих в дом, растопить камин и согреть простыни. Но тело его будто окаменело, и он не мог пошевелиться.

— Александр, почему вы плачете? Вы же должны быть счастливы! Я исполнила вашу просьбу.

Он опустил голову и встретился с таким же влажным взглядом серых глаз.

— От счастья, — отозвался он, зажмурившись, и вдруг в ужасе распахнул глаза. — Тина, что ты сказала? Как ты ко мне обратилась?

Но ему уже никто не ответил. Глаза Валентины были закрыты, голова ее безвольно откинулась ему на плечо, тело сделалось неподвижным, но рука, словно у высеченного изваяния, продолжала крепко удерживать у груди дочь.

— Неужели моя Валентина вернулась? — спросил он уже у безответной луны.

Его рука мягко откинула с бледного лба жены мокрые волосы, но нагнуться к ней, чтобы поцеловать, он не мог, ведь на коленях его лежала еще и дочь. Глаза ее тоже были закрыты. Они обе спали, только у одной из них билось в груди сердце, а о сне другой мог догадаться лишь тот, кто способен отличить не-жизнь от смерти.

— Неужели? — повторил вновь граф, не смея озвучить свою мысль до конца.

Только ответить на его вопрос было некому. Легкое облако прикрыло луну, чтобы та своей яркостью не мешала безмятежному сну вильи и младенца. Граф медленно выпрямился, крепко держа в руках мать и поддерживая пальцами на ее груди ребенка. Шаги его были осторожны, но четки. Он знал, что в замке его ждет огонь, теплом которого теперь есть кому наслаждаться.